Произведение «Паритет» автора Олег Шваб - Литературный сайт Fabulae (страница 3 из 9)

согласно первичному скринингу, соответствуют нормированным биологическим показателям, не превышающим порог социально-приемлемого страдания. Следующий.
Пациент, согнувшись, поплёлся к выходу, сжимая в руке бесполезную бумажку. Он уносил с собой не диагноз, а классификацию. Не лечение, а отсрочку.
Лев положил штамп обратно в гнездо. Щёлк. Идеальная посадка. Он посмотрел на свои руки. Руки, которые умели чувствовать ткань на грани жизни и смерти, проводить сложнейшие анастомозы, творить почти чудо из плоти и крови. Теперь их высшей санкционированной функцией было вдавливать резиновое клише в бумагу. Система не просто отняла у него инструменты. Она переопределила саму суть его профессии. Хирургия перестала быть искусством спасения. Она превратилась в бюрократический акт категоризации патологий, где главным риском было не убить пациента, а случайно дать ему преимущество перед другими.
Он понял окончательно. Мастерство больше не нужно. Оно не было запрещено явно. Его просто лишили экосистемы. Вырвали из контекста, заменили метаязыком протоколов и штампов. Гений стал социальной девиацией, которую исправляли не наказанием, а переводом на универсальный, равный для всех язык безразличного посредничества.
За окном поликлиники светило ровное, безликое солнце Паритета. Всё было приведено к общему знаменателю. Всё было справедливо. А где-то в городе, в стандартной панельной многоэтажке, человек с желчными камнями «не превышающими порог социально-приемлемого страдания» ждал своего часа, терзаемый болью, которую система отказалась признать уникальной. И в стерильной тишине кабинета №17 слышался лишь тихий, периодический звук: шлёп-щёлк… шлёп-щёлк… — монотонный пульс новой, выверенной до абсурда, мертворождённой медицины.

ИНТЕРЛЮДИЯ 1.

Пять десятилетий – достаточный срок, чтобы алгоритм прошил плоть общества, заменив хаотичное биение социального сердца на ровный, мерный гул перераспределительных насосов. Первая и самая простая фаза Паритета – Уравнение Материальных Активов – была объявлена успешно завершённой. Пирамида собственности была не снесена, а размыта в плоское, низинное болото, где каждый имел право на одинаковый глоток воздуха, кусок крыши и пайку калорий. Графики имущественного расслоения упёрлись в идеальную, почтенную нулевую линию. Казалось, мечта достигнута. Мир стал математически справедливым. Его визуальным воплощением стали новые памятники в скверах и парках: абстрактные, гладкие формы без лица и намёка на характер, олицетворявшие «Идеал Нейтрального Гражданского Состояния». Их ставили на места прежних статуй — поэтов, полководцев, учёных, — чьи выразительные лица теперь считались «провокацией эмоционального неравенства».
Но тишина не наступила. Вместо гула рынка и яростных споров о богатстве родился новый, более тонкий и назойливый гул. Его назвали «фоновым социальным недовольством», а затем, после тщательного анализа данных с общедоступных камер и биометрии сканеров настроения в общественных местах, переклассифицировали в «эпидемию духовного дисбаланса».
Аналитики Центра Социальной Гармонии, изучая петабайты данных, обнаружили парадокс. Ликвидация материального неравенства не устранила зависть, а перенаправила её. Теперь объектом ядовитого внимания стал не кошелёк соседа, а его неуёмная энергия, его тихая улыбка за книгой, его способность радоваться восходу в то время, как другие видели в нём лишь сигнал к началу трудового дня. Тот, у кого отняли «излишки» имущества, с новым, жгучим рвением возненавидел тех, у кого остались «излишки таланта, удачи или простого душевного здоровья». Хирург, погружённый в своё искусство, вызывал раздражение. Художник, терявший счёт времени в мастерской, – подозрение. Учёный, горевший идеей, – неприязнь. Их внутренний огонь, неконвертируемый в пайки или квадратные метры, стал самым раздражающим и несправедливым богатством из всех.
Ропот в очередях за стандартной питательной пастой «Витал-1» возникал теперь не из-за её вкуса (вернее, его отсутствия), а из-за того, что человек впереди улыбался не по протоколу. Его внутреннее, немотивированное благополучие становилось непосильной психологической ношей для того, кто стоял за ним. Его тихое счастье было личным оскорблением всеобщему унынию.
Даже искусство было мобилизовано на борьбу с этой новой несправедливостью. Из общедоступных библиотек постепенно исчезали книги с «нерегламентированной эмоциональной амплитудой» — поэзия, трагедии, страстные романы. Их заменяли выверенные адаптации, где все конфликты находили разрешение в духе коллективной пользы, а любовь описывалась как «рациональная синергия биологических и социальных единиц». По радио звучали лишь произведения, прошедшие аудит «Акустической гармонии» — Бетховен без диссонансов, Чайковский без надрыва. Мир лишался не только имущественных контрастов, но и контрастов духовных. Всё стремилось к серому, тёплому, безопасному фону.
Система, отточенная в борьбе с вещами, столкнулась с неосязаемым врагом: неравенством духа. Счастье одного, как выяснилось, было прямой обидой для другого. А обида – семя дисбаланса.
Логика, выкованная за полвека, была неумолима. Если у людей отняли право на разный достаток – они не имели морального права и на разное настроение. Инакомыслие начиналось не с политического лозунга, а с несанкционированной улыбки. Так, из холодного анализа данных, родилась доктрина Эмоционального Паритета.
Сначала – учёт. Повсеместно, с лозунгом «заботы о ментальном здоровье нации», были внедрены Браслеты Социального Самочувствия. Лёгкий, эргономичный, с сенсорами, считывающими кожно-гальваническую реакцию, пульс, паттерны речи. Они диагностировали «неконтролируемые эмоциональные всплески»: немотивированную радость, затяжную меланхолию, приступы творческого возбуждения. Данные стекались в «Облако Настроения».
Затем – мягкая коррекция. Браслет получал право на деликатную обратную связь. Лёгкий электроимпульс, стимулирующий выброс серотонина при зафиксированной тоске — после него во рту оставался странный металлический привкус, как от прикосновения языком к батарейке. Тонкая вибрация, отвлекающая от приступа «непродуктивного веселья». А если владелец пытался подавить эмоцию — зажать рыдание, скрыть вспышку гнева — сенсоры фиксировали противоестественное мышечное напряжение, и внутренняя поверхность ремешка выпускала микроскопические зазубринки, впивающиеся в кожу до тех пор, пока тело не «расслаблялось» в предписанных границах.
Система не стояла на месте. Если первые браслеты лишь фиксировали, а вторые — корректировали, то модели третьего поколения уже были оснащены микроинжекторами для подкожного введения «Корректора Эмоционального Фона — КЭФ»: микродозы универсального психотропного коктейля для экстренного выравнивания любых «пиковых состояний». Надзирать за этим процессом были призваны новые специалисты — «Эмоциональные Гармонизаторы». Это были не врачи в традиционном смысле, а инженеры душ, которые на основании данных из «Облака» назначали «терапевтические» курсы: обязательный просмотр часовых роликов с правильно улыбающимися актёрами, аудиомедитации по нормализации внутреннего диалога или, в упорных случаях, «сессии групповой калибровки аффектов».
Интеграция с общественными динамиками, транслирующими успокаивающие звуковые частоты в момент коллективного стресса. Реклама называла это «персонализированной экосистемой эмоционального благополучия». Эта экосистема учила говорить на своём языке. Теперь, услышав слишком громкий смех ребёнка на площадке, прохожий мог не одёрнуть его, а констатировать, глядя на показания собственного браслета: «Уровень акустической радости в секторе превышает санитарную норму». А в ответ на попытку поделиться личной радостью — «Сегодня хорошо поработал!» — следовала не улыбка, а спокойная коррекция: «Индивидуальная удовлетворённость, не соотнесённая с общими показателями отдела, может быть воспринята как скрытая форма критики. Рекомендуется формулировать: «Командные усилия сегодня соответствовали плановым значениям».
Самым пугающим был не приказ, а добровольное усвоение этих формул. Язык Паритета перестал быть навязанным — он стал единственно возможным. Мысли, для которых не находилось готовых клише, застревали в сознании как инородные, болезненные тела и медленно рассасывались, не находя выхода. Система не боролась с инакомыслием. Она методично лишала его языка, сводя всё богатство возможных чувств к нескольким санкционированным «эмоциональным статусам» в меню браслета.