фотографа.
Вечером после прогулки они заехали к Тане. Брат, придвинувшись вплотную, показывал Нике альбомы с фотографиями и давал объяснения. На одном фото она заметила меня с его женой. «Как ты считаешь, между ними что-то было?» «Не думаю», - ответил брат.
Брата звали Лёшей, даже Лёхой. Но он присвоил себе французское «званье» Леон, в духе известного монтёра Вани из романса Маяковского. И усики, и расчесанный пробор, как у электротехника Жана, у него были. И даже профессия его был сходная – что-то там с компьютерами. Лёха рано женился, и, поэтому имел весьма ограниченный сексуальный опыт. Интеллектуально он был гораздо примитивнее Йорика, лох в нашей компании, писал беспомощные стихи. Что ещё добавить? Пожалуй, то, что он был значительно моложе меня и, наверное, производил больше спермы.
Хотя Лёху я ни во что не ставил, это письмо и фотография мне не понравились. Беспокойство усилилось после инцидента в метро, когда кассирша, метнув взгляд на мои седины, посоветовала: «А Вы идите так, Вас и без билета пропустят». В середине срока я бросил всё и прилетел домой на трое суток.
Под вечер в четверг мы выехали в ближний загород, бродили по зимнему сырому лесу, потом занимались сексом в машине. Чтобы завестись, ей понадобились матерные слова: "Ну, пожалуйста, вставь в меня руку. Еби меня, еби свою шлюшку". Только так она довела себя до оргазма. На заднем сидении потом ещё долго держался запах её соков.
В воскресное утро накануне моего второго отъезда Ника не пошла на занятия, мы провели его в постели. Она рассказывала, как замечательно было в пустыне и как за ней ухаживал Лёха. Она выспрашивала у меня о его жене. Я что-то отвечал. Казалась, она о чём-то размышляла.
"Я тут просматривала твои письма, не только хорошие, всякие"….
В ответственный момент она решила поиграть на моих нервах.
"Ты знаешь, в последнее время у нас с мужем странный секс. То есть, он в меня не входит. Обычно он ласкает меня руками или ртом, или я его. Так мы и кончаем".
Я тут же живо себе это представил… и дал сбой. Быть может, Ника специально так сделала, чтобы увидеть мое бессилие. Уходя в ванную, она в раздумье покрутила в руках мобильник: взять или оставить на тумбочке? Решила оставить, то ли полагаясь на мою порядочность, то ли уже опасаться ей было особенно нечего. Помывшись, она примерила для меня своё новое черное вечернее платье.
- "Зачем сейчас? Вот пойдем в оперу, ты его и наденешь".
– "А если не пойдем"?
Когда, уходя, я попросил что-нибудь перекусить, она, подумав, достала из холодильника сэндвич с сёмгой. "В "Инбале" готовят лучшие в городе сэндвичи". Откуда она это знала, кто купил ей сэндвич, она толком не объяснила. Как безнадежно влюбленный герой романа Уэльбека, я ничего не замечал, лишился "всякой проницательности, способности верно истолковать какой бы то ни было сигнал".
В последнюю неделю в Москве издатель пригласил меня в "Петрович", престижный клуб в стиле советского ретро. На меня пахнуло шестидесятыми: граненые стаканы, селёдка "под шубой", салат "Оливье". С эстрады слышалось "Старый клен шумит в стекло". За соседним столиком пили водку две модно одетые девицы, родом из Сыктывкара. Мы разговорились. "Сколько нужно зарабатывать, чтобы неплохо жить в Москве", - спросил я. Та, что понахальнее, объяснила: "Если найдешь спонсора, который будет за тебя везде платить и покупать тряпки, то полтора куска достаточно. Если нет, то нужно все три".
Подвыпившие мы вышли из Петровича в ночной заснеженный московский двор, а певица призывала вослед: "Погляди, погляди, погляди на небосвод…" Мне, однако, было не до созвездий. Боясь потерять Нику, я занимался спортом, следил за своим весом, старался выглядеть моложе. Как-то пошел к зубному врачу и попросил отбелить мне зубы, как это делают в Америке. Дантист, старый друг семьи, высмеял меня: "Что ты - кинозвезда или политический деятель? Солидный мужчина должен выглядеть на свой возраст и не молодиться". Тогда я задумал подкрасить волосы, купил подходящий шампунь и взял его с собой в Москву. По вечерам напряженно размышлял, красить или нет. В конце концов, стыд победил, и я не решился. Слава Богу! Хорошо бы я потом, в свой «звёздный час» выглядел с крашеными волосами и отбеленными зубами.
Вечером, накануне возвращения я позвонил ей. Телефон не отвечал. Я послал эсэмэску, но и на неё не было ответа. Я написал: "Ника, почему ты не снимаешь трубку и не отвечаешь на эсэмэс"? Пришел ответ: "Я сплю… просто". Ника никогда не ложилась так рано.
В "Домодедове" я с трудом разыскал заказанные ею редкие духи "Валентино", потом летел и думал о том, как мы теперь вместе проведем целый месяц. Обдумывал и её странную реакцию на мои звонки. Нет, этого не может быть. После киевского счастья не может быть этого, того, что мне кажется….
Прилетев утром, не выспавшись, я послал смс: "Где ты"? В 11 она позвонила: "Мика, у меня ужасная новость". – "Что, ты беременна"? - не сразу врубился я. "Нет, хуже. Мика, мы уже не вместе... Мне так тебя жалко! Хочешь, я зайду к тебе завтра…, или, может, уже не надо"? – "Нет уж, заходи. Заходи сегодня". – "Мне сегодня не очень удобно, но ладно". Я никак не мог поверить, что я понял её правильно. Ведь такого не бывает. Я ехал на работу и молил Бога, чтобы он дал мне сил сохранить самообладание.
В два часа дня она вошла в мой кабинет. В пластиковом мешке у неё были обогреватель, словарь и ещё какие-то мои вещи. Обогреватель был больше не нужен, в Иерусалиме потеплело. Вещи в мешке красноречиво свидетельствовали о том, что это последний её приход. Тут уж я понял всё. Она села в кресло на колесиках, придвинулась ко мне. Я молча указал на другой угол. "Хорошо", - кресло откатилось.
"Ну, рассказывай". - "Что рассказывать? Просто я полюбила другого человека". Потом, немного поразмыслив, добавила: "Если бы ты на мне женился, этого бы не было". - "Ну, и теперь этот человек на тебе женится"? - спросил я, с трудом контролируя свой голос. "При чём тут это. Я – замужняя женщина", - вспомнила она совершенно не к месту.
"Мика, мне тебя очень жаль. Я даже думала не говорить тебе и продолжать с вами двумя", - произнесла она неуверенно. Сказав это, она вопросительно взглянула на меня.
"Кто он"? - спросил я. "Неважно, один мужчина". Мне почему-то казалось, что на этот вопрос она обязана мне ответить. Я считал, что имею право это знать, ведь мы восемь лет были вместе.
Моей второй просьбой было - пообещать, что она никому не расскажет о нашем прошлом. Она не согласилось сделать и это. "Когда это произошло"? И на этот вопрос я не получил ответа.
"Мика, ну что я могу для тебя сделать"? – Видимо, она ожидала, что я попрошу секса на прощание. Однако от одной мысли об этой "милости" меня тошнило.
Я отвернулся к компьютеру. Она начала быстро говорить, что хочет, чтобы я теперь больше работал, ведь работа – это главное, чтобы я преуспевал в своём творчестве, чтобы мне было хорошо, что у неё, наверное, никогда уже не будет мужчины, который любит (тут я обернулся, она встретилась с моим взглядом и поправилась: "любил") её так, как я.
Я задыхался, мои мысли путались, уставший от бессонной ночи мозг отказывался работать. Одно я знал четко: влюбиться за такой короткий срок может только тот, кто никого другого не любит. Значит, она только терпела связь со мной, поскольку наши редкие встречи перемежались с другими мужчинами, а как только понадобилось продержаться месяц подряд, не выдержала. Значит, в письмах она лгала мне, все время лгала, своими "признаниями" укрепляла мою любовь, чтобы потом ударить побольнее.
Я вынул мобильник и стер её номер. Я достал диск с её порнофотками, сломал его и бросил в урну. Я не знал, чем ещё занять свои мысли и руки, о чём с ней говорить. Я считал секунды, не мог дождаться её ухода. Но она не торопилась. Почему? Жалела меня или наслаждалась моим несчастьем? Или ждала, что я сейчас, в отчаянии, предложу ей замужество? Наконец она поднялась и ушла, а я ещё долго не мог садиться в то кресло.
В меня просто не вмещалось, зачем она поступила так вероломно? Разве нельзя было подождать ещё пару дней, до моего возвращения и серьёзно поговорить, дать мне шанс? Разве так уж было нужно украсть у меня целый месяц счастья, которое она мне обещала и которого я так ждал? Почему нельзя было расстаться по-людски и не через измену? Неужели стоило потерять самого верного, любящего, понимающего друга только ради того, чтобы переспать еще с одним мужиком? Это ведь глупо и даже опасно. Если она отомстила мне за отказ жениться, то чем виноват её муж, который это сделал? Был ли хоть один год за все годы их брака, когда бы она ему не изменяла? Разве не она сама когда-то писала, что "если все время идти на поводу страсти, то это называется, кажется, "блядь"? И еще я подумал: «Ну почему она не умерла от сальмонеллёза?» Я вспомнил, что Данте поместил "обманувших доверившихся" глубже в ад, чем "ненамеренных убийц"? Отрывки из её недавних писем мелькали в моём мозгу:
"Я еду только ради тебя",
"Если мы не будем доверять друг другу, к чему тогда все"...?
Потом вдруг всплыли совсем другие фразы:
"Я не простила, и в один случайный день – опа! – правда обрушится на тебя и может даже раздавить".
"И если у нас нет перспектив с тобой, значит, мы свободны от обязательств".
"А мне уже в свете приближающейся старости пора искать молодого любовника".
"Да, это отвратительно, но жизнь гораздо сложнее, чем правила и догмы".
И ещё: "Кому нужен больной любовник – старый больной еврей? Только своей жене"….
Как я доехал до дома, я не помню. Я чувствовал себя так, как если бы мне вырвали печень. Как летчик, вошедший в штопор, я не мог уже выровнять свой самолет. Что-то во мне треснуло, надломилось. Самоконтроль отключился… Я знал только одно: такое не должно повториться. Надо среагировать так, чтобы не было пути обратно, чтобы возращение Ники стало невозможным, даже если я не выдержу и сам попрошу её об этом. С этим чувством я и написал ей яростные, злые письма. Те письма у меня не сохранились: позже, в приступе боли, я стёр весь свой почтовый ящик, их не распечатав. Вот, что примерно в них было.
"В сущности, ты ординарная, провинциальная, серая женщина, языков не знаешь, никакой квалифицированной работы делать не можешь. Единственное, что ты умеешь – это лгать и ебаться, ебаться и лгать. В этом тебе нет равных, это ты делаешь профессионально.
Ты шлюха и блядь, ты всех используешь. Ты использовала Йорика, чтобы перебраться в Петербург, хотела использовать меня, чтобы устроиться в Израиле, а когда это не получилось, взялась за Стюарта, чтобы оказаться в Америке. Бедный Йорик, если бы он только знал, что когда ты делаешь ему минет, ты сравниваешь вкус его спермы со спермой десятков других мужчин".
Я уподоблял её Дориану Грею, за прекрасной внешностью которого скрывалась страшная личность. Я напомнил ей слова Гертруды о "глазах, "повернутых зрачками в душу". Я совершенно не мог смириться с мыслью, что попал в банальную ситуацию. Ну и что, что с другими это случается? Разве от того, что все смертны, мне легче умирать?
В какой-то момент я предположил, что Никин новый хахаль – тот, с кем она выезжала на природу. Я написал ей наугад: "Теперь я знаю, кто это. Пожалуй, поговорю с его женой". Пока я её только оскорблял, Ника никак не реагировала. Когда же
