тогда-то и проверится "крепость чувств". Ага, испугался! Мы будем жить на берегу моря в шалаше, ловить рыбу, есть её. Классный секс, никто не мешает"….
Рыба пришла ей на ум, потому что я был рыболовом-любителем. Несколько лет назад мне довелось рыбачить на Вуоксе, где детским спиннингом я зацепил гигантскую щуку, килограммов на десять. Щука была старой, вяло упиралась, а я никак не мог втянуть её в лодку – удилище сломалось, в сачок заходил только хвост. Тогда, в отчаянии я бросил спиннинг, перегнулся через борт, схватил рыбу поперёк туловища, поднял и бухнулся вместе с нею на дно лодки, навалился всем телом, чтобы не выскочила, дотянулся до финки и убил несколькими ударами в шею. Ника запомнила мой рассказ о щуке. Ей льстило, что её любовник – ещё и мачо.
"Я хочу ещё раз подтвердить – я пойму, если ты порвешь наши отношения, вали всё на меня, что я шлюха и т.п.
Но я точно теперь знаю, не будет меня, будет другая, а у меня другой. Дома, всё вроде хорошо, да видно, не всё….
Во время овуляций Ника становилась сверхвозбудимой, изнывала по мужской ласке. Её письма, написанные в такие дни, граничат с безумием.
"Я так хочу тебя, мой организм ломается, сознание путается, я бы сейчас трахнулась с тобой даже у всех на глазах, мне просто физически плохо без секса, без тебя…".
Я читал письма Ники, сидя в холодной бруклинской квартире, жутко простуженный, тосковал по ней, ревновал ко всем, с кем она там без меня встречалась. А она обходила наших общих израильских знакомых, и все они её возили и развлекали. Мой старый друг, еще из Питера, преподнес ей любовный стих. Она не знала, как со мной сложится, и прорабатывала запасные варианты.
Я предложил Нике привезти ей что-нибудь из Нью-Йорка, но она хотела делать покупки в Иерусалиме со мной.
"Я уже мерила джинсы, которые очень низко сидят на талии, очень сексуально, в России таких нет! Хотела купить, но решила примерить при тебе. Ещё хочу черный лифчик, но только с примеркой для тебя….
Пей лекарства и приходи в себя. Кому нужен больной любовник – старый больной еврей? Только своей жене"….
"Я очень волнуюсь за твою жену. Пожалуйста, покажи, что любишь её – пусть она успокоится, напиши ей что-нибудь теплое, позвони….
Что касается меня, то я лучше себя чувствую, изменяя, когда дома всё окей".
Кроме писем, мы часто обменивались эсэмэсками, вели эротические разговоры по телефону.
"Было прикольно заниматься с тобой сексом по телефону, интересно, что в своей беспутной жизни я делала это только с тобой и больше ни с кем, правда!"
В Нью-Йорке я встречался с группой молодых людей, которых родители вывезли в США в раннем возрасте. Эти ребята преуспели в учебе, получили хорошие профессии, неплохо зарабатывали, но общались только друг с другом. Ни в американскую еврейскую общину, ни в общество в целом они не вписались. Окружающий мир был им чужд, самосознание смазанным: не русским, не еврейским, не американским. Духовного лидера у них не было. «Послушайте, - сказал я им, - ваши предки жили в России каких-нибудь двести лет, а до этого – в Польше, а ещё раньше – в Германии. Свой русский язык вы утратите в следующем поколении, а единого американского самосознания не существует, только евреи умудряются веками сохранять свою идентичность. Держите связь с Израилем, это ваш единственный шанс не потеряться в этом мире». Не знаю, убедил ли я кого-то.
Как-то в Манхеттене я сходил в ресторан вместе со своей бывшей сокурсницей, Ниной, с которой спал много лет назад, когда Ника ещё не родилась. Её муж, Ося, тоже наш сокурсник, не захотел меня повидать. Когда-то он был талантливым математиком, но вот уже десять лет страдал от маниакально-депрессивного психоза. Нинка ушла к нему от своего первого мужа, потом перешла к третьему, а затем снова вернулась к нему. В беседе она называла Иосика "моим вторым и четвёртым мужем". Мы пили хорошее итальянское вино, и я отмечал про себя, как постарела и расплылась моя бывшая подруга, и как мне повезло, что моя жизнь ещё продолжается благодаря Нике.
Точно такое же чувство у меня было во время встречи со школьными товарищами в Питере. Мы распивали одну бутылку сухого вина на четверых и говорили, говорили. Я поведал о своей израильской, малознакомой им, не евреям, жизни, а они рассказывали мне о судьбах наших ровесников: кто спился, кто болен, кто умер, у кого ушла жена; немногие жили нормальной полноценной жизнью. Только один сделал настоящую карьеру в Москве, стал миллионером, членом совета директоров нефтяной фирмы, жил за высоким забором в охраняемой деревне, имел особняк с зимним бассейном, ездил на большой служебной машине с водителем, отпуск проводил на яхте в Карибском море. Когда я спросил, с кем он общается, ответ был краток: "Ни с кем".
Встречался я в Нью-Йорке и с другом, который уехал туда из Израиля сразу по получении докторской степени по фармакологии. В Штатах он хорошо зарабатывал, но большой привязанности ни к стране, ни к эмигрантам из России не испытывал. О последних отозвался презрительно:
"Прежде они чистили медикэр, теперь чистят страховые компании. Так как второе - это уже частный бизнес, кампании проводят самостоятельные расследования, и уже многих адвокатов и врачей увезли из своих офисов в наручниках".
Моё впечатление было сходным. С кем бы из новых иммигрантов я ни разговаривал, все они с гордостью рассказывали, как обманом и манипуляциями добились неположенных им выплат и услуг.
"Я отвезла маму к русскому дантисту. Он предложил прописать ей дорогое лечение, которое делать не станет, а полученные по медицинской страховке деньги они поделят между собой".
"- У нас в Мэриленде был ураган, и подвал нашего дома залило водой.
- Как вам не повезло!
- Нет, очень повезло! Мэриленд объявлен зоной национального бедствия. Я вызову знакомого оценщика. Он завысит нанесённый ущерб, а на компенсацию мы отремонтируем весь дом".
С обманом иммигрантами государства мне не раз случалось сталкиваться и в Израиле. Так, один незадачливый исследователь интеграции репатриантов из СНГ заметил у них повышенный процент разведенных и объяснил это явление стрессами, которыми семья подвергается при переезде в другую страну. Настоящая причина была гораздо прозаичнее: просто государственное пособие на съём квартиры женатой паре было меньше двух пособий на одиночку.
Об уехавших в Германию не хотелось и думать. Как по-фельдфебельски грубо сострил тот же приятель: "Они туда спешат, чтобы первыми быть в очереди в обновленные газовые камеры".
В одном из писем Нике я рассказал ей, что мой нью-йоркский друг завел двадцатилетнюю любовницу. В ответ получил следующее:
"Ну и катись к молодой любовнице!!!
А мне уже в свете приближающейся старости пора искать молодого любовника, не так ли?!?! Кстати, уверена, что мастерство занятий любовью не зависит от возраста…. Просто мужикам ради удовлетворения собственного самолюбия хочется трахать молодых баб, молодое тело, чтобы самому себе каждый раз доказывать – во, какой я молодец, и эрекция моя "на уровне" – и уж перед знакомыми похвастаться.
Ты скажи своему другу, что ТВОЯ любовница трахается, как богиня. Он умрёт от зависти. Скажи даже, что не трахается, а ТРАХАЕТ!!!"
Конечно, я ему ничего такого не сказал. Я берёг нашу связь от чужих глаз и ушей. А он познакомил меня со своей бывшей подругой, та любезно показывала мне Вашингтон, и я у неё ночевал, но ничего между нами не было. Что по этому поводу думала та женщина, я не знаю, мне же никого не хотелось, кроме Ники. Я засыпал с мечтой проснуться холостым.
"Девочка моя, ты самая лучшая, и мне другой не нужно. Твой М".
Я вернулся в Иерусалим на две последние Никины декабрьские недели. Это были радостные и, вместе с тем, трудные дни. Жене сказали, что нас видели вместе гуляющими по религиозному кварталу Мэа Шэарим. Она не выдержала и объявила детям, что папа изменяет маме с другой женщиной. Дочка рвалась со мной переговорить. Я не выпускал из рук телефон, постоянно ожидая звонка. Было трудно терпеть и притворяться, больно смотреть на жену; ведь мои представления о семье были традиционными, как в "Мишлей" (Притчи Соломоновы):
"Кто найдёт добродетельную жену? Цена ей выше жемчугов.
Уверено в ней сердце мужа её, и он не останется без прибытка.
Она воздаст ему добром, а не злом, во все дни жизни своей.
…
Миловидность обманчива и красота суетна;
Но жена, боящаяся Господа, достойна похвалы".
Всем этим критериям моя жена удовлетворяла; по ним я её и выбирал. Но, как оказалось, этого было мало. Как отметила моя умная подруга:
"Тебе нужно три женщины: одна – в роли жены, другая – для любви и секса, третья – чтобы с ней разговаривать. Ты не веришь, что всё это может быть вместе".
"Не знаю, никогда не встречал".
Не раз мы с Никой ругались. "Что-то мне не нравится сегодня твой тон. Если не прекратишь, я сейчас уйду". - "Иди". - "Уйти?" – "Пожалуйста". Через два часа она вернулась. Наши лица посерели за это время.
Поехав в Хайфу к своему старшему товарищу, я, понятно, взял с собой и Нику. По пути мы заглянули в Кейсарию в художественный музей "Ралли". В стерильных, прохладных залах музея я довёл её до белого каления тем, что намеренно задерживался у каждой обнаженной натуры. При входе в квартиру специально предупредил, чтобы она при товарище ко мне не прижималась. "Что, он и так не поймет?" Он, разумеется, понял и так. На обратном пути, на полной скорости, Ника протянула руку и начала массировать меня через брюки. Я чуть было не врезался во встречный грузовик, потом свернул в лес на Кармеле, сорвал с неё одежду….
С того времени у меня сохранилась фотография, которую я возил с собой во все командировки. На ней Ника сидит в моем кресле, упершись локтем на стол и подставив руку под голову. На ней красная кофточка и джинсовая курточка, модные перчатки без пальцев, как у Мадонны, её волосы переливаются каштановым и соломенным, губы слегка улыбаются, карие, ясные, полные искренности глаза смотрят на меня. На этом фото она такая молодая, просто девочка.
Наконец она уехала. Провожать её в аэропорт мне было нельзя, она улетала с группой. Уже из дому, в канун Нового года, она написала:
"Как я добиралась? О, это отдельный рассказ!
Пока в аэропорту я получала 100 шекелей за купленные книги, вся (!) моя группа не стала меня ждать (хотя я и просила их помочь, т.к. у меня много книг – перевес огромный, просила пойти всем вместе, но они заявили, что у них свой багаж тяжелый (накупили всякого дерьма!), и когда я подошла к стойке, никого из них уже не было. Возможно, это была месть за мой снобизм и зависть за 100 шекелей.
Мой багаж был чуть больше 50 кг. Я хотела одну сумку взять с собой, но девица мне не разрешила, а сказала, что с меня 120 баксов за перевес. Я стала вкручивать, что у меня нет денег, что я с группой, и багаж общий. Она резонно мне заявила: "Приведи свою группу", но они были уже далеко. Я с ней долго пихалась, но она была непреклонна: 120 баксов!
Я встала в другую очередь и разревелась, достала 100 шекелей – мне их дал двоюродный брат на сигареты друзьям в Питере и, вынув свои 50 баксов, решила сдаться. Тут ко мне подошел работник аэропорта, спросил все ли в порядке. Я сказала, что вот у меня перевес и что вообще мне плохо. Он привел меня по линии
