один атом мысли, он почти неслышно, без претензий летал в полной тишине и черноте, не оформляясь ни в идею, ни тем более в действие. Чуть позже, после того как сознание свыклось с присутствием этой частички, она сначала тихонько, как бы невзначай, а потом всё сильней и настойчивей стала обращать на себя внимание ударами в упругие стенки отделяющие собственное «Я» от окружающего. Равнодушие и окаменелость стали нехотя размягчаться и уходить, постепенно освобождая место тяжёлому интересу, интересу перепившего вчера на корпоративе к невесть откуда взявшейся поутру бутылке холодного пива.
Этим атомом мысли был образ незнакомца, который вечером повстречался на лестнице. Конечно, выглядел он немного странно, но не так, чтобы очень. Человек как человек, за прошедшие сутки таких было сотни и у каждого наверняка, если присмотреться, есть своя особенность. Но вот то, что он пригласил на крышу - явно выделяло его из общего потока. Причём не понятно — выделяло в лучшую или худшую сторону, как-то нейтрально выделяло, никак. Словно он намерено хотел выделиться, заявить о себе, и сделано это было специально перед Андреем, без сомнений! Значит, незнакомец знает что-то важное, может даже спасительное. Ну а при чём тут крыша? Почему сразу не сказать? Может это про сына? Ещё его тут не хватало, да и вряд ли. Если про долг за квартирный кредит, то там тоже всё ясно. Неспешное перебирание возможных вариантов в результате сошлось на нейтральной мысли, что скорее всего дядька видимо был немного выпившим и просто ляпнул первое, что пришло ему в голову при их встречи. Может он к Лидке с девятого этажа шёл, очередной муж, она их меняет чаще, чем другие обувь. Познакомиться решил, а крыша это метафорический образ квартиры Лидии, можно сказать в гости пригласил. «Да уж, до гостей мне сейчас» - подумал Андрей.
Осмысление облика и слов незнакомца вытащили-таки его из забвения, он даже потянулся, зевнул, стал осматривать комнату с разложенными и разбросанными вещами, как будто это было не его рук дело. Слишком уж нелепо выглядели кучи барахла, лежащие на полу почти ровными рядами по всей площади. Андрей встал и пошёл на кухню, сварить настоящего нерастворимого кофе, необходимо было взбодриться, да и подумать не мешало. Идти приходилось очень аккуратно, перешагивая через богатства, стараясь ничего не задеть, не повредить. Сейчас он двигался вполне осмысленно, без хаотичности, спокойно, только изредка покачивая головой от удивления своим ночным действиям, гася по пути за собой свет в комнатах, в коридоре. Руки тоже перестали трястись, можно было спокойно закурить, не боясь подпалить себе бровь или ресницы, всё стало чётко и выверено, как раньше, как всегда. Андрей вернулся в реальность, очнулся, наверное, даже где-то выздоровел, он тяжело, но преодолел и этот этап, уход Ольги из трагедии уже трансформировался в очередной факт истории его не очень удавшейся жизни, которую нужно будет продолжать дальше. Во всяком случае - ему так казалось. Дым первой за несколько часов сигареты казался особенно густым и насыщенным, с ним вернулся вкус, его можно было смаковать, наслаждаться, пробовать не только ртом и носом, но ещё и лёгкими и даже слегка захмелевшей головой.
Закрытое окно не давало сквозняка, синеватое марево заполнило собой всё пространство кухни, и прозрачной стеной стало двигаться в сторону коридора. Этот процесс почему-то заинтересовал Андрея, он выглядел неспешным, правильным, закономерным, безвредным, он не вызывал никаких ассоциаций, просто за ним можно было наблюдать, тратя время, которого вдруг стало много. Оно окончательно перестало казаться богатством, главное ещё оставалось много кофе, сахара, сигарет, пропало желание, а с ним необходимость идти на работу. Оказалось, курить в квартире, не выходя ни в подъезд, ни на лоджию, очень приятно, как привилегия в ресторане, в зале для курящих, вот только пепельницу никто не менял. Конечно, совершённое Ольгой не вписывалось в её стандартное, привычное за два с лишним десятка лет поведение и это конечно придётся обдумать, но чуть позже, как и всё остальное, а сейчас стоило отключить все телефоны, хотя они и без того молчали, расчистить диван от вещей, лечь укрывшись тем самым пледом и хорошенько выспаться. Усталость, как сварливая тётка, только и ждала эту идею, она, несмотря на две чашки крепкого кофе, наполнила веки тяжестью, заставила зевать, спеленала слабостью и разбитостью конечности, прогнала остатки последних мыслей из головы и провалила уже единственного жильца некогда благополучного жилища в тяжёлый, вязкий, без сновидений сон.
Квартира погрузилась во тьму и затихла, постороннему наблюдателю, незнакомому со случившемся, наверняка показалось бы, что тут проводили обыск. Все шкафы и ящики были раскрыты, выдвинуты и опустошены, но аккуратно, ничего в основном не валялось, видимо сыщики в данном случае отличались особой вежливостью и предупредительностью к предполагаемому подследственному. Несмотря на это, стопки носимых вещей и постельного белья ровными рядами разложенные на полу, кровати, столах, подоконниках в темноте выглядели как причудливые надгробные камни на ещё не заросшем полынью кладбище. Тут ещё ощущалось тепло, задор и весёлость молодой опушки старого леса, с её разнотравьем, полевыми цветами, свежими берёзками, светом, щебетом и стрекотанием. Но человеческой волей отданная под прибежище смерти, она уже стала погружаться в уныние и скорбь. Теперь это была не цитадель, защищавшая жильцов от внешнего мира, а удивлённое, растерянное, им изнасилованное, но аккуратно, почти по согласию, жильё.
По прошествии совсем небольшого времени, в нужный для пробуждения на работу момент, сказалась привычка, Андрей без будильника стал просыпаться. Сначала где-то далеко в мозгу возник маленький огонёк безотчётной тревоги, после того как он подрос и окреп, тревога принялась тормошить сознание, а дальше она не ушла, как бывало после пробуждения в обычный день, а наоборот принялась обрастать воспоминаниями о произошедшем за несколько часов до сна. От этого на сердце стало гадостно и тоскливо, словно вчера был корпоратив, где прилично выпили, и теперь невозможно было вспомнить, что говорилось и делалось, но что-то было точно, может быть даже всё...
Вылезать из-под пледа не хотелось, наоборот возникло желание скрутиться в позу эмбриона, спрятаться поглубже, и замереть бездумно в таком положении до скончания дней. Но тут вдруг в мыслях чётко, ярко и очень навязчиво возник образ вчерашнего незнакомца, приглашавшего на крышу. Прямо-таки картинка высветилась, как тот сидит подряд уже несколько часов среди застрявших рваных пакетов и голубиного помёта, сидит с целью поговорить и ним. В последнем почему-то была твёрдая уверенность. Андрей очень медленно, тяжело, грузно начал приподниматься, искусственно затягивая процесс окончательного возвращения к реальности. Сон не очень помог с усталостью, о бодрости не могло быть и речи. В состоянии не лучшем чем с похмелья, он всё же пошёл на кухню за куревом, стараясь не думать, вернее не обдумывать, конец вчерашнего дня. Удавалось это плохо, в голове открытками крутились разные образы, мысли, мысли нездоровые для обычного человека с собственным уютным жильём, счастливой семьёй и молодой любовницей. Так сразу и не скажешь о чём они были, да оно и не важно, важно, что опять всё вокруг померкло, стало бесцветным или выцветшим, ненужным и постылым. Главное бежать дальше уже было некуда, дальше или уходить в запой от тоски, или всё же что-то делать, но обида на кризис, от которого потерял квартиру, на дочь, которая уехала черт, знает, куда и зачем, на Ольгу, оказавшуюся совсем не в формате, да и вообще на окружающую среду, так незаслуженно с ним поступившую, пухлой лапой сжала сердце, останавливая малейший позыв к действию. Однако одно действие всё же назойливо требовало осуществления. Это поход на крышу. И Андрей решил ему поддаться - самый действенный способ избавится от навязчивой идеи. Конечно, никакого незнакомца мафиози там нет и быть не могло, но ведь можно просто взять пачку сигарет, посидеть на свежем воздухе, встретить рассвет, который вскорости собирался осчастливить землю солнцем. К тому же на кухне лежала половина пачки кириешек со вкусом бекона, как будто предусмотрительно недоеденная кем-то неделю назад, ещё в холодильнике стояла полная бутылка Кока-колы. Вот и готов пикник для встречи нового дня, немного необычно, но ведь кто увидит, да и увидит, если, то что с того? Пошарив среди стопок одежды, он нашёл тёмно-серый спортивный костюм со скромной по размеру и смыслу нагрудной надписью на английском языке, одел его, одел белые, почти новые кроссовки, усмехнувшись мысли о том, что стал по одеянию походить на встреченных вчера возле дома узбеков. В небольшой пакет сложил колу, сухарики, пару старых газет для сидения и зачем-то недочитанный прошлогодний журнал «Вокруг света», словно был в состоянии что-то читать воспринимая.
Свет в подъезде горел везде где положено, но в целях экономии использовались лампочки малой мощности, от этого потолок, стены, ступеньки - всё выглядело нечётко, приглушённо, подумалось: «как в землянке у партизан». Жильцы, в большинстве своём, уже проснулись и готовились к трудовым будням, издавая привычные для этого времени суток бытовые звуки. Из-за дверей классом похуже, чем у них, без мёртвой звукоизоляции, были слышны и призывы родителей к детям немедленно собираться в школу, и жужжание кофемолок, и новостные сообщения из телевизора и ещё что-то не подлежащее идентификации. Одним словом - девятиэтажный людской муравейник умывался, ел, брился и практически был готов выплеснуться на работу, в школы, университеты - совершать традиционные, нужные, важные, значимые действия. Но был один человек, который не собирался ничего из этого совершать сегодня, он выпал из общей струи, он стал для них другим, странным, больным, ненужным. Наверное, ему бы даже кто-нибудь помог или хотя бы посочувствовал, если б нашлось время послушать, разобраться. Но времени, конечно, не было, тем более с утра, да и не собирался никто ничего никому рассказывать, ведь главное не только он для них стал чужим, но все они теперь были для него чем-то очень далёким, хотя и ярким местами, как первая поездка на городскую ёлку в детстве. Он, не отдохнувший, не выспавшийся, весь зажатый, ссутулившись, хмуро брёл по подъезду, перебирая губами какие-то слова, не обращая внимания на их значение. Он до крайности медленно, тяжело преодолевал ступеньку за ступенькой, со всей силы зажав во вспотевшей ладони сиротливый пакет с малым содержимым. Наверное, так в своё время тащились преступники на Лысую гору, волоча свой последний груз в последний путь. Андрей, как только прилежно, на все обороты закрыл замок своей замечательной двери, внезапно понял, что он больше сюда никогда не вернётся и что всё кончено, наконец-то всё кончено. Почему-то легче от этой мысли не стало, тем более что не понятно как, каким образом и почему, всё закончится или сейчас, или скоро. Конечно, можно было вызвать лифт, но от него столько много теперь
