Сон чиновника

на суматошные улицы вокруг. Этот город давно приютил его, дал ему кров и работу, спас от голодной смерти, но на город ему тоже плевать. Огромный мегаполис высосал жизнь из его родного городка, а следом за жизнью сорвал с насиженных мест всю его родню и друзей. Как чёрная дыра, ненасытный гигант втянул в себя полстраны таких же, как он, несчастных, желающих просто выжить. За это простое человеческое желание город каждый день унижал его, бросал в спину обидные прозвища, шипел в глаза - „понаехххали“.
За что ему любить этот город? Только лишь за то, что он выжил ценой жизни сотен чьих-то малых родин? Да, его внуки родились уже здесь, они никогда не поймут тоски деда по родным местам. Когда-нибудь они сами крикнут кому-то вслед: понаехали! Но пока... Пока дед сутки напролёт крутит баранку этого дырявого ведра, будь оно трижды проклято! Внукам надо есть, одеваться, учиться. Надо просто жить.
- Дед! Включил бы радио, что ли!
Ох, как он ненавидит всех этих сытеньких, пьяненьких, зажравшихся, хрюкающих свиней!..

Такси уже было недалеко от дома, но всё равно Николай Петрович подгонял и подгонял нерадивого деда-таксиста, казалось, специально испытывавшего его терпение. «Надо же, радио ему жалко!»
- Дед, да не жмись ты, я доплачу, - с пьяной разухабистостью обещал Николай Петрович. Прощаясь, Алексеев дал ему достаточно денег, чтобы позволить себе доехать с ветерком. Но противный дедок ни за какие коврижки не соглашался чуток „пошалить“.
- На, подавись, фашист! - пробормотал дед, нажимая клавишу.
- Попался же старый пердун! На встречку нельзя, быстрее никак! Музыку ни-ни! Бе-бе-бе! - передразнил Баринов старика. - Тьфу, старый бес!
- Все люди, и власть в том числе, должны вспомнить те простые заповеди - не убей, не укради... - узнал Баринов голос кого-то из „утиных“, - И я надеюсь, нам рано или поздно удастся им в этом помочь…
- Слышь, дед, что ты за муру включил! Поищи чего-нибудь приличное. Не видишь, человек отдыхает! - чуть заплетающимся языком потребовал Николай Петрович. Перед тем, как поймать такси, Баринов решил унять все треволнения сегодняшнего дня, и заскочил „на пару капель“ в первый попавшиеся по дороге бар, совсем недалеко от здания оперного театра.
- А Вы сам верующий, Иван Иванович?
- Ой-ой-ой! Иван Иванович! Фу ты, ну ты, ножки гнуты! Вертели мы ваших Иван Иванычей, знаете где?! - вступил в заочную перебранку с радиоведущим Николай Петрович, в угаре позабыв о предосторожностях, которые при расставании клятвенно обещал Алексееву соблюдать неукоснительно.
- Нет, что Вы, я не верю в бога. Я, что называется, агностик.
- Ну, просто Вы вдруг заговорили о библейских заповедях…
- Полноте! Отчего же они библейские? В том, что библия процитировала человеческие заповеди, я, конечно, не вижу ничего зазорного. Наоборот! Но, скажите мне на милость, причём здесь бог?!
- Дед! Ты оглох или как? У-у-у, шайтан кривоносый! Ладно, рули, рули, вонючка... щас... пого... ди... а-а, сука... щассс ссам... дотя... нусь... - кряхтя и нещадно бранясь, Николай Перович полез между сиденьями, пытаясь добраться до магнитолы.
- ...В настоящий момент эвакуированные жильцы возвращаются в свои квартиры. Напоминаем, дорогие радиослушатели, что информация о заложенной в здании бомбе не подтвердилась. Полиция занимается выяснением личности неизвестного, сообщившего о заминировании здания…
- Твою мать, дед! Ты прикинь, да? А мы ведь драпали оттуда, как Наполеон в двенадцатом! Суки! Я чуть дуба от страха не дал, думал - всё, кранты, повяжут! А у них там какая-то бомба сраная. Бомба, дед, прикинь!..
- Дед, ну включи ты музыку, человек ты или нет! - всхлипнул вдруг Баринов. Быть может, запоздалое известие о напрасном страхе в квартире Алексеева было тому виной или, может, в том виновато лишь переменчивое пьяное настроение. Всё может быть…

Скоростной лифт в несколько секунд домчал Николая Петровича на десятый этаж. Он немного завозился в попытке достать большую связку ключей из кармана пальто, некстати зацепившуюся за подкладку.
Когда он поднял голову, то увидел странную картину. На площадке у его квартиры столпился народ. Дверь была распахнута настежь. Мрак за дверным проёмом казался непроглядным, а из-за двери курился лёгкий сизоватый дымок.
Николай Петрович остолбенел. Он узнал всех этих людей. Да и как было не узнать. Все они были похожи друг на друга, как соты в улье. Он узнал и дворника, и человека из телевизора. Василий Васильевич и Толян тоже стояли рядышком. Ещё с десяток человек такой же наружности переминались с ноги на ногу неподалёку. Никто из них не смотрел на Николая Петровича. Они тихонько шушукались между собой и, почёсывая в затылке, цокали языками. Время от времени кто-нибудь из них подходил к двери квартиры и, взглянув почему-то куда-то вниз, говорил - Ой, йо -о... И снова отходил, непременно вновь скребя затылок и приговаривая - Ой, йо-йой…
На миг Баринову почудилось, что над висками Василия Васильевича торчат маленькие чёрные рожки. Он решительно тряхнул головой, прогоняя наваждение...
- Да что ой-ё-ёй-то?! - В гневе, смешанном с ужасом, закричал Николай Петрович. - Что всё это значит?! Что столпились? Прочь!
Николай Петрович с неимоверной злобной силой растолкал плечами толпу и вбежал за порог...
В следующее мгновение он летел куда-то вниз. Ветер свистел в ушах. Внезапно все вокруг озарилось неярким красноватым свечением. Откуда-то сверху послышались страшный хохот и улюлюканья. Несмотря на кажущуюся огромную скорость падения, окружающее проплывало мимо медленно, словно замедленные кадры голливудского триллера. Баринов разглядел вереницу этажей, уходящих вниз в пугающую черноту. На каждом этаже была прикреплена табличка с порядковым номером. Почему-то этажи назывались кругами, а таблички светились огнём. «Девятый круг», «восьмой», «шестой», «третий...» проплывали и исчезали в вышине.
На всех этажах Николай Петрович видел людей. Много людей. Сотни. Тысячи...
Горел огонь, кипело масло в котлах, чадили смрадом огромные сковородки...
Вот показался исполинский ледяной куб. В его прозрачной глубине виднелось огромное чёрное существо в красной мантии, с изогнутыми полумесяцем рогами на косматой голове. Существо вращало огненными глазами и грозило Баринову ужасающего вида трезубцем в выпростанной из толщи льда волосатой лапе.
Сверху раздался страшный вой. Баринов задрал голову. На него, неумолимо сокращая расстояние между ними, с огромной высоты падал Валентин Митрофанович Алексеев. За ним с визгом и проклятьями летел Шириновский. Баринов закрыл глаза. Почти сразу он ощутил ужасающее зловоние, а ещё через короткий миг со страшной скоростью погрузился в вонючую жижу. По инерции Баринов опускался все ниже и ниже. Воздух в лёгких заканчивался, а он всё погружался и погружался в глубину. Внезапно ноги упёрлись во что-то твёрдое. Баринов собрал все оставшиеся силы, оттолкнулся и, отчаянно бултыхая ногами, устремился наверх. Спасительная поверхность должна быть где-то рядом. Ещё. Ещё! Совсем, совсем рядом...
Он задыхался...
В голове потемнело…
Воздух...
Кончился...
А-а-а!..



                              Глава девятая
Самая короткая и последняя, в которой Николай Петрович узнаёт,
                       что положительное не всегда хорошо…



- Фффухх! - Николай Петрович подскочил на постели. И тут же, схватившись обеими руками за голову, согнулся от боли, - Ой-йо-о-о!..
Едва нестерпимая боль от удара немного утихла, Николай Петрович, опасливо прикрывая голову рукой, осторожно огляделся. Через зарешеченное окошко одной из стен пробивался тусклый свет. Сам он лежал на третьем ярусе выкрашенных серой краской металлических нар на бугристом засаленном матрасе, укрываясь чьим-то ватником вместо одеяла. Видимо, при пробуждении он ударился головой о потолок, такой же грязно-серый, как всё вокруг, и потому едва различимый в неверном утреннем свете. Николай Петрович поднял руку и, действительно, наткнулся на прохладно-шершавую бетонную поверхность. Чуть ниже под его лежанкой кто-то ворочался, сладко посапывая во сне. У другой стены, углом к их нарам, стояли ещё одни, точно такие же. Со всех трёх этажей с завидной периодичностью раздавался дружный храп. Казалось, этим сводным хором дирижирует опытный капельмейстер. В дальнем углу за низкой бетонной загородкой Николай Петрович различил вделанный в пол грязный унитаз и жестяную раковину умывальника. Видимо, из этого угла и доносилось зловоние, неприятно щекотавшее ему ноздри. Посреди небольшой камеры на равном удалении от кроватей стоял стол.
Осмотревшись вокруг, Николай Петрович вдруг вспомнил всё.
Именно  так. Всё и сразу. Нет, он не осознавал себя постепенно, шаг за шагом, как это обычно бывает с людьми, очнувшимися после глубокого сна. Воспоминания яркой вспышкой ворвались в голову, едва не взорвав мозг. Смятение... Нет, даже ужас - недостаточно точное слово, чтобы описать его состояние. Никогда в жизни Николаю Петровичу не хотелось так  сильно, чтобы его только что прервавшийся сон оказался явью.
- Пусть всё будет так! Умоляю! - горячо шептал он, простирая руки к кусочку серого неба за окном.
Но безжалостная память не давала ему никакой надежды. Вчерашний день. Он вспоминал его, будто события развивались тут же, на его глазах, на воображаемом экране…
Этот чёртов путч! Мятежники вошли в город так быстро, что никто ничего не успел понять. Так быстро растут городские шампиньоны после дождя. Как по команде, не замечая преград, сдвигая камни и пробивая асфальт. Только что не было и - раз, улицы полны, в глазах рябит от белых повязок на рукавах повстанцев. Казалось - нет, точно! - они не ворвались в каждый дом и каждый подъезд. Они там выросли…
Аэропорт... Последняя надежда, последний самолёт... Какая, к черту, разница, куда лететь... Подальше отсюда... Успеть. Успеть!.. Откуда она взялась? Кто она вообще такая! Анжела... Бежим вместе... Вместе лучше... Вместе не пропадём... Только не этим рейсом, дорогой, умоляю!.. Следующим… туда, у меня там всё... Там всё схвачено, дорогой, и нам там будет хорошо... Болван!.. Последний болван! Поверил!.. И где он, „её“ самолёт? Всё!.. Граница на замке!.. И взгляд... Её взгляд... Дерзкий, смеющийся... Когда она уходит с ними в обнимку и оглядывается... Улыбка... Он навсегда запомнит её улыбку... И как идёт ей белая лента в её золотых волосах - тоже запомнит... навсегда... Навсегда!..
Ими, сотней таких же, ищущих спасения как он, ими всеми, словно промасленными шпротами забили мрачный автобус и повезли. Повезли через весь город, под свист и улюлюканье. Повезли сюда, в это страшное место, в клетку. Но это ничто. Ничто по сравнению с тем, что ждёт его сегодня. Приговор... Как выстрел краткий приговор... Тот мошенник в чёрной мантии даже не соизволил выслушать ни слова в оправдание…

- Подъем.- Гулкий стук в железную дверь сбросил людей на холодный пол. - Строиться!  
Обуви нет. Очень зябко босым ногам. К чему эта перекличка? Кто о них вспомнит уже завтра?! Переминаясь с ноги на ногу на ледяном полу, приподнимая, как бездомный кобель морозной ночью то одну, то другую чуть выше, Николай Петрович исподлобья изучал лица сокамерников.
Его, Николая Петровича Баринова, образованного, интеллигентного человека бросить в одну клетку с подобным сбродом! Кондрат,