бутылку «Смирновской» водки. Подняв ее над головой, он посмотрел на нас с Бекетовым.
-Как насчет этого?- спросил он из-за стойки.
-Во!- поднял я вверх большой палец, хоть водку и не любил.
-Во!- с тем же жестом подтвердил мое мнение Бекетов.
Педро стоял, по-прежнему молча, стараясь быть забытым и незамеченным. И хоть такое его поведение было, вероятно, самым правильным, его оно не спасло.
-Пошел отсюда, - бросил ему старик Ульянищев, подходя к нашему столику.
Через секунду Педро не было, лишь скользнула неслышная тень.
-Кур-р-ва!- процедил ему вслед, уже ушедшему, Ульянищев.
-А мне он показался неплохим малым,- сказал Бекетов.- Веселым.
-Значит, и ты иди за ним,- сказал старик Ульянищев, тупо глядя на стол перед собой.
-Брось, старик,- сказал я ему.- Бекетов тут не при чем.
Ульянищев посмотрел на меня тяжело, потом ухмыльнулся, и уже более миролюбиво сказал Бекетову:
-Не обращай внимания, Володька.
-Заметано, - сухо ответил Бекетов, который обычно быстро заводился в таких случаях.
-То-то и оно, что не тебе одному он таким показался,- буркнул старик.- Ну да Бог с ним. Выпьем лучше.
-Выпьем,- согласился Бекетов. - Дом напоминает, - сказал он, осушив рюмку.
Водка, что и говорить, была отменной и, при известном воображении, действительно могла, наверное, напомнить дом. Непонятно было только – Бекетову-то какой дом напомнила она? Такая водка, как эта, могла напомнить только тот дом, который придумал для себя старик Ульянищев – с полем, тройкой и березами. Слишком уж сладко пилась она в сравнении с той, настоящей, которую нам с Бекетовым доводилось пивать на родине. Нет, мне эта водка дом не напомнила. Мне она лишний раз напомнила о том, что я не дома. Может, и Бекетов сказал эту глупость только для того, чтобы показать старику, что он не держит на него зла. Потому что теперь он пил одну рюмку за другой уже безо всяких воспоминаний.
-О чем же мог говорить с вами этот м…звон?- спросил старик Ульянищев, имея ввиду Педро и фальшиво делая вид, что пренебрегает ответом. Как и всем старым мужьям, имеющим в женах ровесниц своих дочерей, старику Ульянищеву казалось, что все вокруг только и говорят, что о его рогах.
-Да вот, тут Бекетов на примере вашего Миши старался объяснить Педро, что такое «сучья морда»,- сказал я.
-А-а,- успокоено протянул старик Ульянищев.- Что ж, ему это знать полезно. Только, при чем тут Миша? Показали бы на его рыло – он бы все и понял.
-Мы решили, что на его рыло вы ему сами показывали,- сказал Бекетов.
-Правильно решили,- согласно ответил старик Ульянищев.- Значит, так-таки и не понял?
-Во всяком случае,- сказал Бекетов,- пришлось объяснять несколько раз.
-Тогда,- проворчал старик,- тебе надо было дать ему получше рассмотреть твою рожу.
-Старик прав,- заметил я Бекетову.
За слово «старика» Ульянищев удостоил меня тяжелым взглядом. Я сделал вид, что взгляда его не заметил.
-А все-таки интересно,- усмехнулся наш граф,- зачем ему понадобились «сучьи морды»?
-Хочет таким образом выучить русский язык,- сказал я.
-Хм,- покривил губы старик Ульянищев,- в таком случае, это, и вправду, первое, что он должен уяснить себе.
-Плюньте вы на него,- посоветовал я старику, видя, что он начинает заводиться.- Он-то тут при чем?
-Штрейкбрехер всегда причем,- отрезал старик Ульянищев.- Знает, ведь, подлец, от кого больших неприятностей можно ждать, вот и подъезжает к Лизке. А ведь хозяин тут – я!- с силой ткнул он себя в грудь большим пальцем.- Я-а! – повторил он, ткнув себя еще раз, словно сам желал убедить себя в том, что хозяин именно он. Но только мне со стороны верилось в это с трудом. Бекетову, видимо, тоже. Он отвел в сторону свои глаза, предоставив мне в одиночку помогать старому рогоносцу Ульянищеву убеждаться в том, что он и есть тут хозяин. Впрочем, и сам старик верил в это меньше всех остальных. Бекетов состроил серьезную мину и спросил:
-Владимирыч, кто в этом сомневается?
-Никто,- отозвался старик Ульянищев. Потом добавил: Наверное, никто. Никто, кроме моего же слуги. И ведь он прав. Он знает, что никуда я от этой бабы уже не денусь.
Бекетов, не совсем понимая, о чем речь, хотел, было, спросить что-то, но я не дал, наступив под столом ему на ногу:
-Ты не помнишь,- спросил я его,- к скольки утра Хуан просил завтра быть готовым?
-Меня он вообще ни о чем не просил,- пожал плечами Бекетов.
-В пять, по-моему,- начал вспоминать я,- или в половине шестого.
-Ничего себе!- воскликнул Бекетов, взглянув на часы.- Чего же ты раньше молчал? Даже если в половине – и то осталось только три часа. Тогда я пошел. Если я не посплю ночью хотя бы часов шесть,- сказал он Ульянищеву,- меня потом на этой проклятой жаре так смаривает, что я начинаю засыпать за рулем.
-Хуан стерпит,- сказал Ульянищев, знающий отношение Хуана к Бекетову.
-Стерпит,- мрачно согласился Бекетов. - Чего же ты раньше не сказал?- опять посетовал он мне.
-Я думал, ты знаешь,- пожал я плечами.- Тебе же за рулем сидеть, тебе и знать, во сколько мы отъезжаем.
-Почему так рано-то?- недоумевал Бекетов.- В жизни раньше десяти не выезжали, а тут – на тебе, не сказал. Ну, Хуан, ну Хуан…а?
-Может, он из-за Джанет не успел тебе сказать? - вслух подумал я.
Бекетов ушел.
-И тут баба,- отхлебнув из бутылки, напомнил о себе Ульянищев.
-Нет,- сказал я.- Бекетов правда, если не выспится, начинает засыпать за рулем.
-Чего вы так рано выезжать собрались?
-Не рано, - сказал я. - Выезжаем, как обычно, в десять. Я просто Бекетова спать отправил, а то бы он до утра не унялся, а потом сам бы и мучался.
-Вот и хорошо,- сказал старик.- А то мне еще надо поблагодарить ваших полячишек за то, что они бросили нас с Лизкой посреди зала одних.
-Они вас не бросили,- напомнил я.
-А что же, по-твоему, они сделали?
-Воспользовались вами же предоставленным моментом и оставили вас наедине. Разве не этого вам хотелось? Ведь после этого вы вдвоем ушли к морю.
-Толку-то? Она убежала от меня сразу, как только я привел ее на берег. Смешно, да? Лелеять единственную мечту – спать, когда захочется, с собственной женой.
-Смешного мало,- сказал я.- Достаточно жизненно. А я уже подумал, что вы с ней помирились.
-Мы, в общем-то, и не ссорились,- сказал старик Ульянищев.- Она не любит меня, только и всего.
-Она сама вам об этом сказала?
-Разве об этом еще и надо говорить? Нет, Серега, она мне ничего не сказала. Я слишком хорошо сам это знаю. Я для нее старый пачкун. Кто полюбит старого пачкуна? Я опоздал с ней встретиться. Что же еще она должна говорить мне? Я всю жизнь искал её. Только её, теперь я знаю. Но слишком долго, и слишком не там, чтобы сожалеть теперь об этом. Я перепутал время и жизни, чтобы найти ее для себя. Теперь же я стар, и даже то, что она дура… Ты помнишь, за это мы пили вчера?
Странно, я был уверен, что вчера он не придал нашему тосту никакого значения и потому сегодня ничего вспомнить не сможет.
-Помню,- сказал я.
-Так вот, даже то, что она дура не меняет сути того, что я стар,- закончил Ульянищев.- Ведь я понимаю, что требовать от жены вечной любви в то время, когда ей тридцать, а тебе шестьдесят четыре – верх глупости и самонадеянности.
-Любовь,- подумал я вслух,- по-моему, сама по себе верх эгоизма. В любом случае, даже когда тридцать тебе, а ей шестьдесят четыре. Но что с вами сегодня, Ульянищев? Мне казалось, что вчера вы нашли компромисс.
-Компромисс-то я, конечно, нашел, вернее, ты мне его вчера подбросил. Я только не нашел ответа на ее недавний вопрос…
-Какой же?
-За что бы я сам любил себя, будь я на ее месте?
-Не ответили?
-Нет,- признался он.
-А я бы на ее месте любил вас уже за то, что сотни тысяч есть на свете женщин, которые тоже, вы уж простите…
-Ничего, говори, не стесняйся.
-. . .живут с нелюбимыми, но при этом не могут позволить себе и малой части того, что может позволить себе она.
-Ты ведь был женат?- спросил старик.
-Да, и что?
-Неужели ты не понял, что за это женщина любить не может? За это она только может делать вид, что любит. И то, такая любовь всегда шита белыми нитками.
-Нет, я не понял этого, потому что я был старше ее только на шесть лет, и потом. . . у меня не было «Плайя Короны».
-«Плайя Короной» ты мог только унизить ее. Во всяком случае, если бы требовал за «Плайя Корону» любви. При твоей «Плайя Короне» она будет чувствовать себя от тебя зависимой. Зависимой от твоих денег, от которых она, в свою очередь, сама отказаться не в силах. Хотя, говорят, бывают и такие. И она будет мстить тебе за то, что за «Плайя Корону» ты купил ее.
-В чем же дело? Продайте «Плайя Корону»,- посоветовал я ему.
-Продал бы. Ради нее продал бы. Но только не останется даже белых ниток, которыми шита её любовь.
-«Воистину говорю вам,- вспомнил я цитату из Писания, произнесенную как-то отцом Фредерико,- что легче верблюду пролезть в игольные уши, чем богатому войти в Царство Божие». За точность не ручаюсь, но смысл этот.
-Ты прав.
-Прав Христос, как сказал бы сейчас отец Фредерико.
-Ты прав,- сказал старик Ульянищев,- она для меня – Царство. Божье ли, Чертово – но я хочу ее больше любого другого Царства. Хочу обычного земного, мокрого, теплого Царства её п…ы.
-И все-таки, старик, попробуйте, отдайте свой капитал. Кому угодно. Допустим, даже мне. Отдайте этот двор, ресторан, пляж. Может, не униженная, она, вопреки всему, чаще будет впускать вас в свое царство, которого вы так жаждете? Ну, давайте!
-Нет, Волошин,- сказал старик.- Потому что она уйдет за этим ключиком к тебе… Или к любому другому, кому я его отдам,- показал старик вынутый из кармана ключик от шкафчика над стойкой.- Хоть она и не выносит меня, но мои деньги – единственное, что держит ее возле меня. Этим ключиком, ты правильно понимаешь, можно открыть многое. Но не жалей, что его у тебя не было. Он открыть может многое, но не сердце женщины… Хотя,- заметил он,- ее ноги этот ключик иногда раздвигает.
Я посмотрел на него с жалостью. Я, потерявший все, лишившийся всех любимых и любящих, не имеющий ничего, кроме старого, от старости похожего на собственную, побитую молью шкуру, кота смотрел на старика Ульянищева, русского графа, хозяина «Плайя Короны», с жалостью. Потому что вся его сила состояла только в этом маленьком ключике, зажатом в волосатой руке. И я действительно был сейчас благодарен судьбе за то, что никогда не владел таким ключиком.
-Поздно уже,- сказал я.
-Да,- сказал старик Ульянищев. Он посмотрел на небо, потом налил себе рюмку водки и выпил.- Красивая ночь, правда? И звезд сколько…
Он снова выпил.
-Кстати, вот вам и еще один способ решения проблем,- сказал я.
-Какой?
-Запрокинуть голову и подольше посмотреть на звезды. И постараться их пересчитать. Как только собьетесь миллионе на десятом, все встанет на свои места. И проблемы будут решены. Во всяком случае, выявятся во всей своей ничтожности.
-А, ну этот способ я знаю,- сказал он задумчиво. - Когда среди этой невероятной россыпи я стараюсь представить нашу звездочку – Солнце, а вокруг нее еще и планеты, среди которых Земля, и уже на этой Земле – себя, то, действительно, смешным кажется само понятие «проблемы». Но только не менее смешным кажется тогда и само понятие жизни. И уж тем более жизни такой пыли на пыли как граф Ульянищев. Смешным и ничтожным представляется слово «граф», смешным стремление к славе. Ведь даже самая всемирная слава не уйдет дальше этой нашей земной пылинки. Нет, Волошин, на звезды я смотреть не могу. Потому что,
