потому что были гостями, и, вдобавок ко всему, у них уже не было денег.
Пока я стоял возле эстрады, мою спутницу пригласили на быстрый танец. Это был парень из их группы. Похоже, после танца он собирался присесть на мое место, так как уже начал отодвигать мой стул. Но тут я подошел к девушке и сказал:
-Сейчас будет для вас.
Девушка вскинула на меня глаза и переспросила:
-Что вы говорите?
В это время дискжокей объявил танец и сказал, кому он посвящен в этот вечер. Но он так нещадно умудрился исковеркать имя Элла, что вряд ли кто-нибудь понял, для кого, собственно, будет сейчас петь Иглессиас.
-Он сказал, что этот танец для вас,- пришлось пояснить мне ей.
Танцевать с ней было, конечно, большое удовольствие. Удовольствие держать ее тонкую талию и сквозь тонкость материи зажигаться теплом ее тела. Удовольствие чувствовать, как ее щека касается моей. Я прошелся мимолетным взглядом по залу и увидел, что многие смотрят на нее. Хотя при таком свете и толчее мне могло это только показаться, но я был уверен, что не ошибся в своем наблюдении. Мне нравится, когда на женщин, которые сегодня со мной, смотрят с вожделением.
-Жаль только, что на самом деле вы не со мной,- сказал я вслух свою мысль.
Элла посмотрела на меня, слегка откинувшись назад.
-Я говорю – жаль, что вы и вправду не со мной, как кто-то, наверное, уже подумал.
-Вы думаете, до этого есть кому-нибудь дело? Многим это безразлично. Подумал вон тот, видите, за столиком возле выхода?
-Высокий?
-Да. Он распределил себя мне в ухажеры. Считает себя Аленом Делоном.
-Что значит распределил?- не сразу понял я.- Простите, я наступил вам на ногу.
-Пустяки. Вы не заметили, что в нашей делегации мужчин и женщин как раз пополам?
-Вот как? Впрочем, похоже, так оно и есть.- Я еще раз окинул глазами зал, и действительно обратил внимание на незамеченную ранее равномерность.- В этом есть какой-то скрытый смысл?
-Есть скрытый смысл,- с сарказмом сказала Элла. - Группу специально комплектовали так, чтобы не оставалось беспарных. Чтоб не проявили, не дай Бог, интереса к местным.
-Очень предусмотрительно,- не мог не заметить я.- Умны, черти, почти как боги. А этот, значит, достался вам?
Она кивнула головой.
-Но вдруг вам ваша пара – могло же такое случиться? – не понравится. Или вы, скажем, замужем. Или, вдруг, оглянётесь вокруг и выберете совсем не его, а совсем даже постороннего. Может быть, даже кого-то из местных, как вы говорите?
-Если из местных – тогда это станет моей последней поездкой за рубеж.
-Почему же, в таком случае, вы так безоглядно опрометчивы сегодня?
-Во-первых, потому, что знала – ничего сегодня не будет. Вы не справляетесь с ролью негодяя. Я поставила вам незачет по негодяйству еще утром.
-Да? Странно. А мне казалось, что сегодня я был как никогда убедителен. Ну а тогда, во-вторых?
-А вы не обидитесь?
-Уверяю вас, нет.
-Я хочу, чтобы вы помогли продать мне кое-какие безделушки.
-Всего-то? Надеюсь, это хоть не наркотики? Впрочем, какая разница?
-Нет, что вы! Откуда у меня наркотики? Бритвы, духи, утюги - мелочи.
-Советские?
-Какие же еще?
-И много вы хотите заработать на этом здесь?
-Сколько получится. Долларов двадцать, двадцать пять.
-И только? Тогда оставьте все это себе и вот вам двадцать пять долларов.
Я достал из кармана деньги.
Девушка смутилась.
-Нет, я так не могу.
-Почему? – искренне удивился я.
Она покраснела и, как бы извиняясь, пролепетала:
-Вы же понимаете, как трудно остаться без копейки? Вернее, без цента.
-Очень хорошо понимаю,- сказал я.- Потому и прошу вас взять без всяких обиняков эти доллары. Уверяю вас, здесь столько хороших и недорогих утюгов, что на ваши никто и внимания не обратит. А мне они, честно говоря, и даром не нужны. Возьмите двадцать пять долларов и дело с концом.
В это время танец закончился, и я проводил ее за столик.
-Ну, так как, согласны?- спросил я, садясь на свое место напротив.
Она опустила глаза.
-Красивая музыка,- сказала она.- Спасибо.
Я незаметно передвинул доллары под ее салфетку.
Девушка снова покраснела.
-Нет, мне неудобно,- прошептала она.
-Опять вы за свое! Ну, хорошо, тогда можете отблагодарить меня.
Ресницы ее взметнулись вверх, обнажив белки.
-Как?
-Я попрошу вас пройтись со мной по ночной Панаме.
-А это не страшно?
-Вы забыли, я ведь здесь живу.
-Тогда пойдемте. Но мы еще вернемся сюда?
-Конечно. Ведь я должен буду возвратить вас вашим друзьям.
-И это вся благодарность?
-Будь вы на моем месте, вы поняли бы, что это не так уж мало.
-Пойдемте. Только так, чтобы не заметили. Давайте подождем, когда начнется быстрый танец, и тогда улизнем.
-Отлично.
-А когда вернемся, вы закажете для меня еще какую-нибудь музыку?
-Конечно.
-А ту же самую – закажете?
-Если захотите.
* * *
Качалась теплая и влажная ночь. С юго-востока ветер приносил солоноватый, маслянистый запах порта. И мне вдруг на мгновение показалось, что я сейчас уплыву куда-нибудь далеко-далеко, вместе с этой юной красавицей. Прочь отсюда.
Она шла рядом со мной, не касаясь меня. И мне хотелось взять ее руку в свою. Чем-то помимо красоты влекла меня к себе эта незакрепощенная условностями девочка.
-Вы как-то сказали, что уже шесть лет живете в этой стране?- сказала она.
-Да.
-Вам здесь нравится?
-Нравится,- ответил я.- А вам?
-Когда я вспомнила сегодня, что через пять дней мы должны возвращаться домой, мне даже захотелось плакать.
-Не хотите возвращаться?- спросил я.
-Нет,- ответила она.- Здесь так красиво. И так ярко. Мне кажется, что здесь не бывает ни смерти, ни горя, ни слез.
-Так поначалу почему-то кажется всем нам, русским. Но так – не только здесь. А здесь – не только так.
-Я, конечно, понимаю это. Но все равно не могу представить, неужели здесь бывает иначе? И если бывает – а ведь, конечно, бывает, обязательно – то мне не хочется об этом знать. И не хочется в это верить.
-Вам не надо об этом думать. Об этом здесь можно думать только тем, кому через пять дней никуда не надо.
-Вам, например?
-И мне. И им – этим беззаботным людям, порхающим над сегодняшним днем, как пчелы над желтыми цветами одуванчиков в поисках нектара.
-Не думаю, чтобы в одуванчиках был нектар. В одуванчиках есть только горечь,- сказала Элла.
- Радуйтесь, что через пять дней вы уедете отсюда. Для вас эта страна так и останется сказкой. Сказкой, в которой не умирают, в которой никто никогда не плачет, и в которой в одуванчиках есть нектар.
-Вы тоскуете по дому?- спросила она неожиданно.
-Здесь мой дом,- ответил я в полной уверенности, что не лгу.
-Но ведь у вас был и другой дом?
-Нет. Не было другого. Но даже если бы он и был, это не имело бы ровным счетом никакого значения.
-Почему вы уехали?- спросила она.
-Я никуда не уезжал. Я только почувствовал себя нехорошо, вышел прогуляться по городу и встретил в нем вас.
-Почему вы уехали оттуда?- кивнула она головой в сторону моря.
-Ведь я рассказал вам только что – я почувствовал себя плохо.
-Я же вижу – вам хочется рассказать, вам хочется вспомнить. Расскажите, как вам было плохо?
-О, милая Катенька! Плохо бывает по-разному. Я все еще пробовал уйти от этой темы, и чувствовал при этом, как неумолимо близок к тому, чтобы поделиться с ней тем, как бывает плохо.
-Как вам было плохо? Почему вы уехали?
-Почему уехал… Этот вопрос я задаю себе все шесть лет. На второй день я уже спросил себя – зачем я уехал? И столько же лет не могу ответить на него. А ты хочешь, чтобы я так запросто ответил тебе, почему я уехал. Я был писателем. Вернее, мне так казалось. По секрету скажу - я и сейчас по ночам думаю, что я писатель. Но только это давно уже не так. А писатель не может творить в клетке – так мне тоже тогда казалось. И тогда я постарался из клетки убежать.
-И что – получилось?
-Нет, как видишь.- Мы незаметно переходили на «ты».- Ведь клетка была там, где понимали мою речь. Здесь же я в одночасье стал немым. И писать теперь я могу только об одиноких, малословных героях. Я снова оказался в клетке – клетке немоты. Но народ здесь, как видишь, веселый. И об одиноких немых героях ему читать скучно. Потому никто о них и не читает. И с русского не переводит никто.
-Неужели только потому ты и уехал? Из-за придуманной клетки?
-Мне думалось, что я еще не стар, ведь я и вправду был тогда не стар…
-Ты не стар и сейчас,- сказала девушка.
-Нет, теперь я стар. Теперь я по-настоящему стар. Но не в том дело. Я, конечно, понимал, что нельзя уже стать стопроцентно счастливым без своей земли, детства, языка. Но пока я был молод – хотя бы на девяносто процентов счастья я рассчитывал. И ошибся.
-Ошибся?
-Да. Я никогда не был в ладах с математикой и с процентами. И потому неправильно все рассчитал. Я помнил, какую серую жизнь прожили мои родители. Такую же, как родители их родителей. И как родители их родителей их родителей… - на много поколений назад. Жизнь их ушла – и не вернуть ее, ни повторить было уже нельзя. Что же все они увидели, спрашивал я себя? Сколько потеряли, недосмотрели, недопробовали, недовосторгались! И знаешь почему? И отвечал себе: потому что жизнь их всосалась в сухой песок быта и скуки этой страны. Она не разлилась морем, а вся ушла в землю, оставив после себя только влажный крошечный кружок. Ведь по сухому песку вода не разливается, она сразу впитывается в него. И я подсознательно противился тому, чтобы и моя жизнь вот так же вся уместилась в маленьком кружочке на быстро высыхающем песке. Я думаю, что с детства ждал того дня, когда уеду.
-И что же, после того, как вы уехали, разлилась ваша жизнь морем?
-Нет. Моя, во всяком случае, не разлилась. Чья-то, может, и разлилась. Но только, думаю, все равно не морем – в лучшем случае, лужей, да и то небольшой. Есть у меня один знакомый русский старик. Всю жизнь он прожил по заграницам, России отродясь не видал. Богатый, в отличие от меня. Но и его жизнь не разлилась морем. Может, озером. И вода там, по виду, пресная. Так что не надо жалеть, что через пять дней ты уедешь.
-А я бы не прочь была и остаться,- задумчиво сказала Элла.- Ну, хотя бы еще дней на пять.
-Да, вот и ты тоже…
-Что я?
-Ничего,- усмехнулся я.- Я лишний раз убедился в одном своем наблюдении. Меня всегда удивляло – уезжать хотят молодые, те, кто в принципе ничего столь ужасного в России и не перенес. Это и понятно – они хотят жить лучше. Но старики! Ведь их расстреливали свои же, их выселяли, их перерабатывали в пушечное мясо, а они, несмотря ни на что, упрямо говорят, что лучше их земли нет ничего. Как понять это? Ведь кому еще, как не им, уезжать? Кому, как не им? Что держало их тогда и держит сейчас?
-И что же?
- А их держат корни. Но, наверное, только с возрастом и начинаешь их чувствовать – эти корни. Когда они становятся крепки и неотрывны от земли. У молодого дерева корни слабенькие, его пересадить несложно. А старый дуб из земли не вырвешь. Если вырвешь – зачахнет он, и все.
-Неужели только поэтому ты уехал? – снова повторила свой вопрос девушка.
-Вон ты куда уже дошла… Что ж… Не только поэтому. У меня была семья – жена и сын. Но они умерли. Сначала жена, потом сын. Они умерли от одной и той же болезни. Они оставили меня одного, на целый свет одного. И это одиночество длилось вечно. Город, дом, улицы, деревья все только напоминало мне о них и об одиночестве. И тогда мне почему-то стало казаться, что только невероятная, недосягаемая даль поможет спрятаться мне от своего
