РАССКАЗЫ ОДНОГЛАЗОГО ПИРАТА

Голубой Голове, конечно, если это она говорила, явно не понравился слащавый порт-рет Латерьера. Поэтому Патрик до утра переписывал кар-тину, притом в совершенно новом стиле, явно навеянном его привередливым собеседником.
На другой день примчался нетерпеливый полковник. Он приехал расплатиться, а заодно ещё раз всласть полю-боваться собственным привлекательным изображением, которому, как он полагал, оставалось лишь просохнуть.
 Что вы мне показываете?  сдавленным голосом спросил Латерьер, с ужасом взирая на бесформенное обла-ко, сохранившее тем не менее отдельные легко угадывае-мые черты воинственного заказчика.
 Мне кажется, в этот раз моя работа мне особенно удалась,  с тихой гордостью сказал живописец.
Кто бы мог подумать, что этот аристократичный офи-цер умеет так громко беситься, выстреливая при этом сло-вечки, способные вызвать краску на щеках глухонемых?
Патрик слушал недовольные реплики несправедливо обиженного воина с саркастической улыбкой. Какое дело было ему до этих глупых жалоб? Ведь сегодня ночью он впервые открыл в себе Художника. Это было совершенно особенное чувство. Чувство счастья, полёта,  всемогущест-ва и вседозволенности.
Не обращая более никакого внимания на гостя, Пат достал новый холст, поставил его на мольберт, при этом портрет Латерьера невежливо шлёпнулся на пол, и начал быстро набрасывать взволнованной рукой широкие смелые штрихи.
Нужно ли рассказывать о том, что через совсем недол-гое время нога заказчиков перестала переступать порог студии? Затем пришла бедность. Когда же не стало денег на кисти, краски и холсты, Пат огорчённо свистнул и по-дался в матросы. Но прежде перетащил тёмной ночью свои картины под стену Национальной Галереи. А Голубую Го-лову бережно снял с подрамника, скатал в трубочку и унёс с собой.
А теперь я расскажу, что случилось потом.
Через десяток лет проницательные искусствоведы от-крыли доселе неизвестного, но несомненно великого ху-дожника и стали объяснять несведущему населению, какое счастье привалило музею, некогда получившему бесцен-ный дар от гения, который, по всей видимости, уже давно покинул этот далеко не лучший мир и унёс с собой свою неразгаданную тайну. Особое внимание знатоков привлёк так называемый «Портрет офицера». На этой картине, как и на других, ничего нельзя было толком разобрать, однако тщательное исследование  нижнего слоя краски показало, что здесь изображён во всей своей красе и во всех деталях очень бодрый человек в форме полковника. Такой необыч-ный способ письма был назван  постсупрематизмом (надо же было как-то его назвать!), после чего все вопросы отпа-ли сами собой.
Тем временем безвременно почивший Пат успешно служил под моим началом. У него была только одна при-чуда  он никому не позволял входить в свою каюту и сам её убирал, хотя это можно было поручить юнге. Почувст-вовав приближение старости, Пат покинул корабль, же-нился на девушке с Соломоновых островов и переселился в крытую пальмовыми листьями хижину своих сильно за-горелых новых родственников. Надеюсь, что он и поныне пребывает в добром здравии.
Один миссионер, побывавший в тех краях, рассказы-вал мне, что в доме Патрика ничего нет, кроме плетённых стульев и великолепного полотна, на котором изображена Голубая Голова. Туземцам эта картина очень нравится.
 





Прошло немало лет после того, как незримый кли-пер, увозивший душу доброго Мангусто, доставил её в последнюю гавань, где собралось уже немало славных в прошлом капитанов, с иронией и интересом встре-тивших своего беспокойного собрата, попытавшегося достичь некоторой известности на тернистом литера-турном поприще. И вот один из потомков разбойника, разбирая доставшееся ему наследство (увы, совсем не-богатое), нашёл рукопись без начала и без конца. То, что предок не успел её закончить, это было понятно. Но похоже было, что данный труд и начать толком по ка-кой-то причине не смогли.
Означенный потомок меланхолично полистал по-желтевшие листки и подумал, что быстро шагающему по пути прогресса человечеству совсем не худо было бы познакомиться с последними мыслями кровожадней-шего из пиратов, который в конце жизни как-то притих и на многое стал смотреть вполне по-философски.












ЗОЛОТОЙ  КОНЬ

                                     1.

Хотя трон был очень старым, всё же это был трон, по-тому что с деревянных частей его слезла ещё не вся позо-лота, а там, где она ещё держалась, было хорошо видно, как красиво всё это могло быть вначале. А вот сиденью слишком много досталось от тех, кто сиживал на нём, но от времени  больше всего. Расплющенная рыжая вата лезла через протёртые места с тем же усердием, с каким несчастный узник, обречённый на бесконечный срок про-живанию в темнице, устремляется в пролом стены в том удачном случае, когда такой пролом по какой-либо причи-не образуется. Если бы кто-нибудь пожелал опустить свой пытливый взор ещё ниже и внимательно осмотреть ножки трона (хотя редко кому это приходит в голову), то и здесь бы легко обнаружились весьма печальные разрушения, на-несённые безжалостной рукой промчавшихся лет. Хуже всего было то, что толстый фетр, в далёком прошлом на-верное очень добротный, которым для предохранения пар-кета подбили ножки, не всюду сохранился, в результате чего царственный стул потерял былую совершенную ус-тойчивость и сразу же начинал покачиваться, если сидев-шему на нём вдруг приходило намерение немного поёр-зать. Ну а бархат на перилах, или, точнее, то, что когда-то было бархатом, выглядел столь удручающе, что говорить об этом без содрогания не приходится.
Теперь понятно, почему царственный Гиперион Пели-кен не любил подолгу сидеть на троне, а норовил при вся-ком удобном случае переместиться на оттоманку, специ-ально поставленную для иностранных делегаций, если престарелым представителям во время долгого утомитель-ного приёма вдруг захочется слегка нарушить протокол и дать небольшой отдых трясущимся ногам. Внушительные размеры  дивана позволяли при желании даже немного раскинуться на нём. К счастью, послы и дипломаты давно уже забыли дорогу ко двору Гипериона. Поэтому оттоман-ка очень неплохо сохранилась и всякому, кто мог почувст-вовать сомнение в её достоинствах, вселяла после испыта-ния уверенную надежду, что ещё долго послужит, если, конечно, необходимость в такой службе вдруг необъясни-мым образом снова появится. Правда, в ней накопилось много пыли. Достаточно было легко хлопнуть по тёмному плюшу ладошкой, как сразу взлетало серое облачко, опус-кавшееся затем на потревоженную поверхность в виде хо-рошо различимого пятна. Поэтому король Гиперион (или Пеликен, если вам так больше нравится) старался без не-обходимости не хлопать.
К сожалению, в тронном зале было слишком много пыли. И не только по углам, а везде, где только можно бы-ло хоть как-то зацепиться. Но все эти незначительные зна-ки упадка имели не слишком большое значение, потому что основное внимание привлекала не столько пыль сколь-ко паутина. Вот этого добра было и впрямь вдосталь!  Больше всего пауки почему-то полюбили расшитые знамё-на, некогда осенявшие беспокойное воинство крестонос-цев, бодро скачущих (у кого был конь) или устало шагаю-щих (у кого коня не было) в сторону Ближнего Востока. Откуда было знать терпеливым прядильщикам тончайших сетей, что в качестве надёжных опор своих ловчих конст-рукций они используют ценнейшие раритеты, относящиеся к временам величайшей экономической акции, осенённой благороднейшими атрибутами идеологии и непроходимой наивностью? Крестоносная авантюра, как это ни печально, провалилась, но аксессуары остались. Наводившие ужас на врага гордые бархаты и многоцветные полотна, которым больше не находилось достойного применения, торжест-венно повисли под потолком тронного зала, где и упокои-лись, понемногу выцветая и неизменно обеспечивая не только удобства паукам, но и добротную пищу многим по-колениям неслыханно обрадованной моли.  
Однако нам следует вернуться к трону, рассказ о кото-ром ещё далеко не закончен. Ведь это предельно невежли-во  начать повествование, ввести действующие персона-жи, лихо закрутить сюжет, осторожно намекнуть на не-мыслимое злодеяние и подкинуть пару подсказок, позво-ляющих без труда вычислить главного негодника, а затем спохватиться, вспомнить про какие-то совсем уж неотлож-ные дела, небрежно извиниться и дать тягу, оставив пы-лающего любопытством читателя в состоянии полного мо-рального неудовлетворения. Поэтому, кинув прощальный взгляд оттоманке  а ведь стоило ещё много чего порасска-зать о ней,  я возвращаюсь к трону. Его спинка  это сра-зу замечалось всеми  в своей верхней части оканчивается двумя весьма причудливыми костями. Что ж это могло быть такое? Попробуем объяснить.
В те героические времена, когда в безветренную пого-ду притихшую поверхность моря тревожили одни только вёсла норманнских кораблей, многие короли любили си-деть на тронах, украшенных бивнями библейских единоро-гов. От этого в завитых и напомаженных лучшими парик-махерами головах повелителей народов возникали всякие возвышенные мысли и не совсем обыкновенные желания. При этом мало кто догадывался, что диковинные бивни принадлежат вовсе не легендарным особям, а могучим жи-телям полярных вод  китам нарвалам. Таких китов, ко-нечно, добыть нелегко, но всё же намного легче, чем нико-гда не существовавшего зверя-единорога.
Вряд ли державный Гиперион знал что-либо о кито-бойном промысле. Фантастические животные тоже не мог-ли долго занимать его просвещённый ум. Поэтому истори-ческие кости, успевшие хорошо пожелтеть, вызывали у нашего короля разве что только лёгкое недоумение. Если бы он обратился ко мне  напрасно он этого не сделал,  я бы увлекательно рассказал ему не только про нарвалов (они и впрямь очень своеобразны) и их бивни, но также и про других китов  финвалов с большим плавником на спине, совершенно чёрных гренландских китов, а более всего о белом кашалоте по имени Моби Дик.
Наверное, следовало бы уделить несколько строк и окнам дворца, через тусклые стёкла которых в зал прони-кало света меньше, чем хотелось. Но с другой стороны  кого сегодня интересуют окна? Не знаю как вас, но лично меня, неутомимого автора этой правдивой хроники, в дан-ную минуту они привлекают намного меньше, чем двери. Потому что последние были сделаны не из хрупкого стек-ла, а из плотного красного дерева, над которым даже время кажется невластным. Нанесите на такую дверь глубокую зарубку  и придите посмотреть на неё лет хоть через две-сти. И вы увидите, что она как была, так и осталась. И всё такая же, разве что чуть темнее.
В этом месте проницательный читатель лукаво ух-мыльнётся, тряхнёт головой (я хорошо представляю, как это будет выглядеть) и не без самодовольства скажет (если и не вслух, то хотя бы про себя):
 Держу пари, что дальше будет написано, что воздух в тронном зале был затхлый и пах плесенью.
Отнюдь! Воздух здесь всегда был настолько свеж, что свежее не бывает. Сейчас я вам всё поведаю. А вы усажи-вайтесь поудобней и приготовьтесь