велико тщеславие... Но может быть что-то извне не дает объединиться в общем стремлении, может кто-то мешает сынам Христовым? А может просто-напросто Бог отвернулся от всех, извративших суть учения? Все, что виделось вокруг, люди пытались объяснить с научной точки зрения, подкрепив собственным опытом, а из этого ничего не вышло... Все - себялюбцы и только! Натянув нитку над пропастью в ад, люди подвешивают на нее такой груз неверия и сомнения, что она рвется, а они, повиснув над бездной каются и пытаются искать выход, но не понимают смысла спасения, который чрезвычайно прост. Нет мирового разума, нет осмысления, нет движения по установленному природой плану! Законы придумал человек!
Граф де ла Шас испугался собственных мудреных мыслей. Он не мог так думать. Кто же говорил за него? Кто тянул в его мозг свои мысли?
Некими чувствами крестоносец чувствовал, что во всем этом есть рациональное зерно, но уловить смысл было слишком трудно.
Откровение само ведет к познанию природы. Мы знаем одно: Бог за нами, а следовательно: наше дело правое, Он должен поддерживать нас во всем! И если он не желает нас поддерживать и делать для нас что-то большее нежели "хлеб насущный", значит, Бог мертв!* Но что мы можем познать чисто научным анализом? Ничего, если разуметь что-то в сакральном и теологическом смысле. Познание и вера неотделимы. Парадокс... Сомнительные рассуждения лишь испытывают мыслящего и вынуждают себя на части. Он знает то, что есть, пытается узнать то, чего нет, хотя быть может оно и существует, но не осязаемо. Тогда становится разумным философствовать, прибегать к уловкам и подтасовкам. Но именно Бог заложил разум в философа и дал ему возможность искать доказательства отсутствия Бога.
Вновь парадокс...
---------------------------------------------------------
* исп. мысли Ницше
---------------------------------------------------------
Рыцарь замер и испугался вторично. Мог ли он подвергнуть сомнению веру? Необходима передышка. Граф Геер де ла Шас спешился и расположился на отдых возле ветвистого дуба. Он снял тяжелые доспехи, сдавливающие дыхание и сразу же почувствовал себя лучше. Он вздохнул полной грудью и предался лирическим мечтаниям. Суровый воин, привыкший к тяготам и лишениям войны, человек, лишенный музыкального слуха и считавший поэзию бредом, ловил звуки лиры и рифмовал строчки, по своей красоте не уступавшие стихам придворных поэтов и менестрелей. Жалко, что память де ла Шаса не могла выдержать такой нагрузки, и крестоносец не мог запомнить практически ни единого слова из сочиненного им...
Перед графом возник образ прекрасной незнакомки, как бы скрываемой легкой голубоватой дымкой, но черты ее лица и странной одежды были ясно видны. Красавица стояла на опушке леса и улыбалась кроткой застенчивой улыбкой, обнажая чудесные белые зубы. Ее тонкий нос правильных форм подчеркивал аристократичность несколько пухлых губ и больших голубых глаз, в которых отражалась вся прелесть лета. Светлые вьющиеся волосы были коротко острижены и ветерок спутал их, но это не был хаос, это был великолепный беспорядок, усиливающий неземную красоту. На девушке был одет шерстяной светло-коричневый костюмчик - пиджачок и короткая узкая юбка, поднимавшаяся много выше колен. Рыцарь приподнялся, чтобы лучше рассмотреть видение и подался вперед. Он все еще не верил своим глазам, а потому лишился дара речи. Граф де ла Шас не мог больше двигаться, он умирал, позабыв о шальных мыслях, не помня себя самого. Он умирал доволен лишь тем, что он есть...
...Саша вспоминал Символ Веры, подсмотренный в молитвеннике во время поездки в городском транспорте, а рядом сидел Сей. Как всегда Сей держался высокомерно, каждой деталью подчеркивая свое превосходство над Сашей, хотя это превосходство было только физическим, да и то с жирным знаком вопроса. Конечно он умел подраться, а особенно убежать намного быстрее, перепрыгнуть забор, забраться на крышу по водосточной трубе и все...
Саша внутренне подтрунивал над Сеем, подкалывая его, чаще ненамеренно, но иногда и осознанно, а тот не врубался и принимал все за чистую монету. Он не был знаком с фразеологизмами, отчего еще сильнее злился.
Он выпил стакан "Орла" и разоткровенничался.
- Я - добрый человек, но кто становится против меня, тот жалеет. Нет, я никому не угрожаю, но могу сказать с уверенностью, того, кто перебежал мне дорогу, ждет наказание. Я могу только лишь перечислить... Один товарищ подставил меня, признавшись в совершении, и я отправился в турпоход. Спустя несколько лет он с другом на машине врезался в столб. Друг остался цел и невредим, а тому снесло пол-божки! Это была первая ласточка. Вторым был потерпевший, сдавший меня с потрохами. Его мать умерла сразу же после всего, а сам он попал в больницу с тяжелой болезнью...
- И что с ним теперь? - робко спросил Саша.
- Не знаю. Он мне не интересен. Мне вообще мало интересны люди, с которыми у нас разошлись пути. Но я о другом. Работал я с человеком, и он надул меня, купив паркет по одной цене, а взяв с меня в три раза больше стоимости. Я совершенно случайно вычислил его, увидев в магазине этот паркет. Так вот через пару месяцев у него погиб отец. Еще примеры? Я могу приводить их до бесконечности. Не подтверждает ли это мое происхождение? Кто-то свыше хранит меня...
Саше становилось противно выслушивать мерзкие признания и хорошо еще, что рядом не было Акус Янат - верной собачонки Сея. Саша фыркнул, что не укрылось от пронизывающего взгляда собеседника. Тот побагровел и налил новый стакан.
Саша думал совсем о другом. Ему даже не хотелось спорить с Сеем, он вновь и вновь возвращался к любимой. Скорее бы закончился рабочий день!
Тысячи мыслей, проносящиеся в голове Сея за секунду, похоже вылетали наружу, поскольку они начинали больно колоть Сашу, и он начинал почесываться. Сей принялся философствовать, потому что уже третий стакан обжег его глотку и провалился в желудок. Саша не слушал его бредни о сознании и бытие, о религии и искусстве, о литературе и кино. Он не разбирался ни в чем, за исключением мошенничества. Саша думал о своем и между делом поглядывал на пьяного напарника, распустившего слюни и принявшего скотский вид. С ним ехать домой нельзя! - решил Саша, - К чему лишние неприятности!?..
Он посмотрел в окно и увидел, что в балкон гигантской бабочкой бьется гадкое всклоченное существо, отдаленно напоминавшее женщину. Саша поводил руками перед лицом, словно ставя защиту. Сей продолжал пускать пузыри. "Пора домой", - сказал себе Саша и вышел на площадку...
... Странные создания ползли по площади, постоянно изменяясь, превращаясь то в фантастических зверей, то в неодушевленные предметы, двигающиеся по инерции. Люди шарахались в стороны , жались к домам, бросаясь подбирать и обирать валявшиеся тут и там трупы. В мир ползло нечто ужасное извне. Кое-кто умудрялся скрыться в ночном клубе, где охрана не спрашивала платы за вход.
То, что происходило внутри, напоминало шабаш Вальпургиевой ночи. Четверо, затянутых в кожу, длинноволосых парней, носились по маленькой сцене, извергая на публику лавину тысячекратно усиленных звуков. И впервые слышавшему все это трудно было понять, что здесь творится. Через некоторое время люди начинали понимать, что молодые люди делают музыку и при последующем вслушивании становилось ясно, что солист все-таки поет о любви...
Да это были не те юнцы-бунтари, ворвавшиеся в мир, чтобы покорить его. Теперь они походили на укротителей с хлыстом в руках приручивших диких зверей и с изысканным чувством наблюдавших за ними. Они знали цену себе и ту плату, какую внесли зрители. Презрению предшествовало прозрение.
Магическими знаками была помечена судьба группы, особенно после приобретения древнего замка, затерянного среди гор и лесов.
Знаком стала сама жизнь каждого члена группы и странные, если не сказать страшные фигуры заслонили свет и воцарились на троне, подмяв собой естественный ход событий. Примечательность обыгрывала замечательность и подменяла собой нарицательность. События становились мягкими, они плавились как голландский сыр и текли по столу вечности, поглощая повседневность и выплевывая жертвы.
Первым стал сын солиста. Он умер от пневмонии, когда ансамбль был на гастролях. Вслед за ним ушла его мать...
... Одетая в кожаное рубище, в деревянных башмаках с толстой веревкой на шее она танцевала в пустыне среди барханов, поднимая столб песка. Ее волосы торчали в разные стороны, позеленели, губы почернели, а нос распух, и его ноздри раздулись как у быка. Кроме того огромные кольца, заржавевшие в ушах много лет назад, сейчас раскалились и покраснели. Она танцевала в пустыне и взывала ко всем злым духам сразу. Она колдовала, призывая вернуть Гемигонга. Он не мог умереть, он не имел права уходить из жизни вот так, не оставив даже плана мести всему человечеству. О как ненавидела она род людской! Она ненавидела его даже больше, нежели чем Гемигонг. Еще сильнее, чем она сама! И даже сильнее, чем они с Гемигонгом вместе! Она танцевала в пустыне...
Вертикальные коричневые полосы прорезали воздух и впились в песок острыми краями; образовав круг, в центре которого находилась колдунья. После этого своеобразную клетку довершил черный купол, возникший, как и все остальное из ничего. Теперь на песке появилась пятиконечная звезда, по краям которой выросли красные тумбы - ровно пять, и на них стояли пять рослых чернокожих в набедренных повязках с длинными копьями и деревянными щитами в руках. На копьях болтались пучки человеческих волос и чернокожие потрясали копьями, закатив желтые глаза под лоб. Колдунья захохотала и взлетела вверх на своеобразной подставке, после чего принялась наблюдать за чернокожими свысока. Она прокаркала несколько слов, скорее это были лишь звуки, и сразу после этого один из воинов согнулся от боли, хватаясь за живот и стал бледнеть и сохнуть, пока не превратился в дряхлого желтого старика. Через пару минут старик испустил дух, а на тумбе осталась горстка пепла. Перемена произошла и с остальными четырьмя: их копья и щиты пропали, а вместо них в руках появились настоящие джазовые инструменты; кроме того их костюмы стали подобающе вызывающе живописными, словно музыканты выступали в цирке шапито. Они дали такой джаз, что он стал настоящим реквиемом безвременно ушедшему товарищу. В следующий миг песок засветился, и стало ясно вырисовываться человеческое лицо. Ведьма развела трясущиеся руки в стороны и начала медленно опускаться на колени. Джазмены прыгали на своих тумбах и кричали четверостишия на неведомом языке.
Со всех сторон донесся громкий шепот. Сначала ничего нельзя было разобрать, но затем все явственней звучало: Гемигонг... Гемигонг...
Все посмотрели на лицо в песке, теперь сомнения рассеялись - это было лицо Гемигонга, выражавшее невыносимые физические муки, одновременно ужас и жуткую ненависть...
Его губы шевелились, и можно было понять, что за слово хотел произнести колдун: жертва...
Одновременно с этим в руках у каждого участника дикого шабаша появился новорожденный... А по линиям, образовавшим
