мир, совершенно прозрачный и зеленовато-оранжевый. Дыра быстро расширялась, и скоро появились мраморные ступени, ведущие в Тот мир. Сей схватил ее, и они побежали вниз, ничуть не опасаясь, что могут сорваться в пропасть. Им было наплевать. Сей не терпелось войти в какие-то глубины, он мечтал поймать те самые мысли, которые постоянно улетучивались во время размышления. Казалось, мысли приобретали материальные формы. Да они материализовались, превращаясь в разделанные крысиные туши, в мутировавших зверей и разбегались в разные стороны, пугая своей очевидностью и убивая наповал неожиданностью хода. Как жаль, что Сею не суждено было поймать эти мысли! Он врезался в невидимую стену. Его супруга тоже со всего размаху ударялась о нее, расплющивалась и становясь чем-то желеподобным, растекалась по земле. Сей испуганно смотрел на то, что было его женой и уносился вправо, продолжая искать пролетевшие мысли в одиночку. Он метался довольно долго, кто-то сталкивался с ним, кто-то обгонял его, кто-то спешил наперерез, но всегда принимал форму сознательного принуждения. Сей останавливался и обдумывал странности ощущений. Он никак не мог понять элементарного: выхода для него не было.
Наконец впереди появилась дверь с дверной коробкой. Это была добротно сделанная дверь, какие поставили в своих квартирах новые русские и примкнувшие к ним. Сколько таких дверей поставил чужими руками Сей, не сосчитать, но сейчас он стоял как вкопанный, таращился на золотую изогнутую ручку и решал вопрос: Что там за дверью? Он боялся сделать шаг навстречу неизведанному, поскольку привык посылать вперед подставное лицо, пусть даже близкого человека. Теперь нужно было делать выбор. Сей трусил и медленно опускался на колени, чтобы приложиться к замочной скважине...
...Га-на тащила за руку десятилетнего ребенка, а тот смотрел в сторону с упреком, как бы говоря: "У меня не было родного отца и тот, которого я признал отцом, стал подлецом." Га-на не желала говорить, она знала многое, слишком многое из подпольной жизни Сея, его измены, походы к шмарам и бутылкам. Ей насто.... А друг (якобы друг?!), сестрой которого была Га-на...
...Из кустов высовывалась милая головка с пухлыми губками и прямыми темными волосами. Почему-то она выглядела много моложе своих лет. Когда Сей подставил ее, отдал в жертву собственной безопасности и с чистой совестью шагнул на свободу. Он нисколько не усомнился в своей правоте и был принят протухшей совестью с распростертыми объятиями...
...Лучшие друзья - два брата, совершенно не похожие друг на друга - внезапно рассыпались, сначала превратившись в гипсовые статуи Бутырского парка. На столе стоял телефон, и трубка вздрагивала и подпрыгивала от навязчивого звонка. "Я нашел наши старые фотографии, - раздавался лебезяще-заискивающий голос Сея, - не хочешь придти и выпить?" "Ко мне ты можешь обращаться только по вопросам бокса..." - следовал ответ, и повисала неприятная тишина...
...По синему тротуару плетется та, что встала на его пути совсем недавно и уже точно не сможет оторваться никакими силами. Становится невмоготу, а она верещит о каких-то высших материях: "Что красиво, то красиво..." Он в ней души не чает, а поэтому умиляется как верблюд, а она мурлычет как верблядь. "Посмотри, какая у них мимика лица!" А, простите, какая у вас - мимика жопы?..
...Совершенно неоднозначно меняется передний план, и посреди пустыни возникают четыре разноцветные дороги, а по ним бредут в неизвестность человекообразные существа - имитация людского вида. Это - тени. Если пристальнее всматриваться в силуэты, видны характерные черты, так хорошо знакомые Сею.
Их - сотни, возможно - тысячи...
...Сей вскрикивает и мчится прочь, но лишь одно не правильное движение и его жизнь повисает на волоске. Он видит, как над этим волоском заносятся ножницы Судьбы. Он хорошо видит, кто исполнитель приговора. Сей шепчет слова, он пытается обратиться к Богу, но не знает, каким образом сделать это, и каким именно богам вознести молитву. Знак... Он не может вспомнить ни одной молитвы, да и не мудрено, он их попросту никогда не знал. Становится по-настоящему страшно, нет дороги, по которой стоит идти, нет веры, нет надежды. Смыслом своего существования он сделал заблуждение, а что в ответ? Расплата...
Трусость, высокомерие, предательство... Смешалось все: люди, боги, птицы, звери...
...Саша открыл газету и едва не поперхнулся. Желтая пресса плевала в лицо сгустками устрашающих подробностей. Газетенка, где заправляли странные люди, со странными для России фамилиями трубила о полной и окончательной демократизации общества, где свободы добились все, особенно гомосексуалисты и с наслаждением описывала извращенные убийства, грабежи и очередные мошенничества. С особым смаком папараци описывали манифестации нудистов, которых толпами насиловали прямо на улицах стражи правопорядка, умудрявшиеся при этом проводить массовые казни иных насильников, а также домогаться лиц нетрадиционной сексуальной ориентации и полит-корректно притеснять инородцев.
Саша перевернул лист и заметил очередную декларацию по защите прав всех меньшинств, включая вышеуказанных, а также призывы к укреплению всевозможных свобод. Вместе с тем в одной статье некий отставной политический деятель благодарил Внутренние органы за успехи по борьбе с организованной преступностью и ратовал за полнейшее искоренение преступности как таковой. Согласитесь, что в современной обстановке это было по крайней мере смешно. То, что происходило в стране, не возможно объяснить с какой-либо логической точки зрения...
Саша отложил газету в сторону...
На улице возле столовой собрался весь цвет местной алкогольной публики. Был здесь и тридцативосьмилетний реликт, всю сознательную жизнь употреблявший спиртное в изрядных количествах, в последние три-четыре года бросивший работу, начав паразитировать на собственных родителях, уничтожая их продовольственные и другие запасы подчистую. Был человек с парализованными ногами и передвигавшийся словно на ходулях. Дефекты речи были вызваны постоянными запоями, однако он кичился тем, что в данный момент не пьет, хотя на его лице было написано понятное желание. Следующий, бывший борец, почти двухметровый верзила с обвислыми запорожскими усищами и лицом цвета мареной сосны. Он совершенно не ориентировался во времени и пространстве, а потому ходил в раскорячку, ссутулившись и болтая длинными, когда-то крепкими руками точно горилла. Он употреблял одно-единственное слово - "Дай!", безразлично чего и сколько. Еще один - недомерок-двоеженец, отпускавший глупые остроты в адрес всех проходящих мимо. Когда-то очень давно он попал за решетку за пустячок и отмотал большой срок, но по прошествии времени совершенно распрощался с Логикой и вел такой образ жизни, что было страшно. Его сосед - местами образцовый семьянин - пил уже вторую неделю с утра до ночи. Он бросил бриться и мыться, отчего в данный момент мало отличался от подзаборных и рельсовых жителей трех вокзалов, с Курским впридачу. Высокий седой горлопан неопределенного возраста без перерыва тряс указательным пальцем, что соответствовало достойной степени опьянения.
Эх, был бы пистолет! - подумал Саша, - Я бы совершил поступок достойный настоящего сюрреалиста! Но пистолета нет, не стоит и думать...
Саша снова взял в руки газету и погрузился в чтение. Кричащие заголовки требовали насилия, они призывали к жестокости. Он перекрестился, ведь по сути гром уже грянул.
В окне показалось безобразное женское лицо землистого цвета с неприятно-тупым взглядом. Голова быстро стала уходить вниз, и Саша успел заметить лишь взметнувшуюся блинообразную прическу драной кошки. По тротуару бежал маленький белокурый мальчик с красненьким воздушным шариком на веревочке...
...По Восемьсотке неслась многолюдная шумная толпа, а за нею бежал художник в широкой атласной блузе оранжевого цвета, с изумрудным бантом и фиолетовом велюровом берете на кудрявой голове. Его каштановые кудри развевались по ветру, а каблуки деревянных башмаков гулко стучали по асфальту. В руках вместо кистей и красок художник держал автомат Калашникова и время от времени постреливал по убегавшим. Кое-кто падал, остальные бежали дальше, не обращая внимания на павшего. Гонка преследования продолжалась.
Из двенадцатиэтажки вытаскивали мебель и грузили ее на два ЗИЛа. Дюжие ребята таскали шкафы, секции от стенки, тумбочки, телевизоры, видео-магнитофоны, диваны, кресла, столы, а это время подростки душили водителей, накинув им на шею струны. Со стороны почты ехал броневик ОМОНа, ежеминутно стреляя по прохожим, занимающимися в кустах или на газоне интересными вещами.
Джентльмен в сером длиннополом пальто был атакован несколькими лицами кавказской национальности в бурках и папахах. Виртуозно закрученные усы мешали им сосредоточиться, и джентльмен воспользовавшись этим, выхватил из-под полы стальную трость с граненым набалдашником. Он так ловко прохаживался по головам и спинам нападавших, что они побросали свои бурки и папахи и забыв о гордости, помчались наутек. Джентльмен сделал знак рукой, и из подъезда вырулил шустрый мальчонка с тачкой, куда и были погружены заслуженные трофеи.
Посреди бульвара давным-давно выросли крепостные стены, и их осаждали стаи бездомных, кошек и собак.
В общем начинался обычный столичный вечер...
...Саша решил пройтись перед сном и подышать свежим воздухом. Он любил рискнуть здоровьем и даже жизнью ради Ничего, ради Самой Идеи. Не искушай! - раздавался внутренний голос, и тогда Саша послушно возвращался домой.
Сейчас он лавировал между убийцами и насильниками, между грабителями и хулиганами, как вдруг уперся в неизвестный забор, на котором каллиграфическим детским почерком было выведено известная трехбуквенная идиома...
...Были страшные для выпивающих времена. Волчьи времена. Времена Указа. Горбачевские времена. Их было трое: Саша, его друг - Андрей и знакомый Андрея - Юра. Они решили выпить и взяли ни много ни мало целую спортивную сумку портвейна. Осталась самая малость: спрятаться от людских и милицейских глаз и приступить к употреблению. Общим решением расположились возле музыкальной школы, которая была тогда на ремонте, а за забором самое безопасное место. Достали первую бутылку и пустили ее по кругу (стаканы были в таком же дефиците, как и вино, если не в большем). Она закончилась через минуту. Решили повторить, чтобы полностью расслабиться. Саша прильнул к горлышку и увидел искаженное лицо Андрея, который знаками показывал ему, что за спиной - опасность. Зная, что Андрюша любит пошутить, Саша не останавливался. "Менты!" - прошептал Андрей. Действительно сзади стояли два милиционера - сержант и рядовой. "Ну, что будем делать?" - спросил сержант и тут же добавил: "Пройдемте в отделение за распитие..." Но сказал он все это как-то робко, и ребята стали бить себя кулаками в грудь, уверяя, что только недавно демобилизовались из армии и вот армейские друзья встретились. Объяснение,
