оккупации, а их четверых во времянку выселили. Попробуй, докажи. Кто это видел?
- Я видел.
Андрей даже выронил дымящуюся сигарету на пол.
- Только словно в тумане, будто сон. Я еще утром рано из ямы вылез, отполз в овраг: предчувствие, тревога на душе. Да и фронт рядом. Оклемался немного, сразу мысли, как уйти к своим. Услышал лай собак, понял, в чем причина… Облава! Пополз к Дону, к воде. Где еще от собак скрыться? Слаб был еще… Немного совсем до воды не дополз: сил не хватило. Уже топот ног, лай рядом. На спину лег и черная раскрытая пасть передо мной. Я выстрелил из своего пистолета прямо в пасть,… Конечно, себя выдал, встал, побежал из последних сил. Осень. Листвы почти не было. Здесь по лощинке шли немцы и с ними женщина: молодая, коротко стриженная, светлые волосы, худенькая. Шла рядом с офицером. Может, я все придумал, это сон. Меня били потом, когда догнали. Собаку я их любимую убил. Как я выжил, даже не знаю. Все слилось, все в голове перемешалось, будто не я это был.
Сергеев замолчал. Невольно его рука потянулась к раскрытой пачке «Примы», но, словно, обжегся, одернул назад.
- А дальше?
- Дальше… Допросы и снова били. Потом еще и еще. Что я мог сказать? Да и что я знал, простой летчик? Мне дали приказ, я полетел выполнять. Да и зачем говорить, все равно думал, убьют. Зачем я им? Нет, не расстреляли. Потом спецвагон и лагерь в Польше. Все, как один страшный сон. Но сон с женщиной я и в лагере видел. На шахте работал больше года. Подпольщики организовали взрыв, завязали с охраной перестрелку. Мы рванули, восемнадцать человек, кто еще мог бежать…
Сергеев открыл фрамугу. В кухню пахнуло свежим пахнущим дождем воздухом. Ветер затих, только совсем легкий, не заметный, едва покачивающий резные листья на березах под окном. В почерневшем на востоке небе по всему горизонту сверкали зарницы.
- Дождь где-то идет. Какой воздух! Сказка!
- Так и оставайся, Алексей Иванович, у нас жить, - захмелевший Андрей с неподдельной радостью подошел к Сергееву, приобняв за талию. – Места у нас курортные. Вон сколько санаториев и лагерей пионерских понастроили на Дону.
- Это сказка, - повторил Сергеев, думающий о чем-то, своем и словно очнувшись, добавил – Не могу, Андрюш. Моя Родина – Урал. Жена у меня, дети, внуки.
- А где ты Победу встретил, Алексей Иванович? – спросил Андрей.
- В Германии, с партизанами. Понимал, конец войне скоро, приду в армейскую часть, в фильтрацию НКВД заберут. Кто? Откуда? Почему? Война шла, страшная. Разводить судебную демократию было просто некогда. Правда, когда пришел, недолго меня проверяли: всего месяц, даже в Манчжурии повоевал, в пехотном полку. Уже тогда про Катерину Иволгину знала вся страна. Спасла меня мама Катя и после смерти; своим именем оградила от бесконечных дознаний и может, лагерей. Так часто бывало, после фашистских в наши лагеря попадали.
В совсем почерневшем на востоке небе далекие зарницы стали утихать. Казалось, дождь прошел стороной. Черная грозовая туча с запада, словно тень накрыла звездное небо. Донеслись глухие далекие раскаты грома. С каждой минутой ближе, ближе и первая белая извилистая полоса молнии озарила вспышкой темноту живой лентой, и уже близкий раскат грома оглушил на секунду тишину. Подул ветер: заволновались, зашумели листья. Первые крупные капли упали на железный оконный отлив с громким стуком и уже через минуту шум дождя заглушил шелест растревоженных берез. То слева, то справа запрыгали молнии над Доном и раскаты грома, глухие и совсем близкие с треском разрывающие густой воздух, словно плотную ткань. Пошел первый летний ливень.
Глава 6
Шульц не приходил к Иволгиным второй день. В селе ощущалась какая-то нервозность. С утра до позднего вечера слышались гортанные команды на немецком. Солдаты, под руководством обер лейтенанта или самого коменданта, высокого в длинном кожаном плаще, до зеркального блеска начищенных сапогах с неизменной спутницей любимицей герр майора немецкой овчаркой Люпиной, проводили занятия на пустыре, возле Дона. Бегали, ползали, стреляли по мишеням. Люпина тоже выполняла команды своего хозяина: вместе со всеми ползала в цепи, потешно передвигаясь на передних лапах, подняв хвост. На душе тревожно. Может, это перед отправкой на фронт? Уже неделя прошла. Не видел его никто, да и не мог видеть. Ночью сбили самолет, он чудом спасся, выпрыгнув из горящей падающей машины, успел раскрыться парашют. Он приземлился в реку, почти у берега, срезал стропы, купол подхватили, унесли холодные черные волны реки. Наверное, прибили где-то к берегу в густых зарослях. Все дни их навещал Шульц, приходил за своим неизменным пайком, говорил обо всех новостях. Пусть очень невнятно, больше жестикулируя, но они за эти месяцы стали понимать друг друга. Ни слова о летчике со сбитого самолета.
Как раненый летчик Алексей ночью, в кромешной темноте, нашел их яму. Он слышал их голоса, когда они уходили в дом после бомбежки. Узелок с едой давно приготовлен, Катерина ждала свекровь, она ушла к Сомовым. Предлог нашли легко, узнать про Шульца, может, нет его, отправили на фронт.
* * *
Шульц не мог понять, почему так зол, всегда вежливый, даже с подчиненными, а тем более с ним, его личным денщиком герр комендант. Он запретил ему идти к Иволгиным, отнял приготовленные Нине гостинцы, хотя раньше все видел и знал, даже сам несколько раз отдавал из своего офицерского пайка шоколад. С утра накричал на него за плохую работу! Он, Шульц Баудер, может, плохо стрелять, ползать, бросать гранату, но он не может делать плохо работу по хозяйству!
Шульц видел в окно, как полицай Лапин вместе с другим пожилым по прозвищу «Котелок» затолкали в баню Клаву Сомову и соседей, Акулину Степановну с внуками: Семеном и Ниной, закрыли на замок. Зашел герр майор, уже мягко приказал, или даже попросил:
- Шульц, не выходи, пожалуйста, из дома, займись моими мундирами, завтра мы уезжаем, - и вышел, как всегда прямой с гордо поднятой головой.
К обеду в Приозерское приехали каратели во главе с гауптштурмфюрером СС Хлебниковым. Это говорило о серьезности задания, если шеф лично возглавил группу. Хлебников из белоэмигрантов, осевших в Германии. Служил в Польше, в карательном отряде, где зарекомендовал себя беспощадным, любой ценой добивающийся поставленной задачи. Когда стали набирать части СС не из немцев, он одним из первых надел черный мундир с символическими рунами на левом кармане кителя. Даже за усердие его в Берлин отозвали, но чем-то видимо проштрафившегося два месяца назад перевели на Восточный фронт. Теперь он всячески пытался доказать свою преданность Германии и рейху. Высокие, молчаливые солдаты в черной форме СС в основном не немцы, со злобными собаками, натасканными на людей. Герр майор вышел встречать гостей.
- Здравствуй Генрих, - с наигранной любезной улыбкой приветствовал коменданта Хлебников. Они знакомы еще с тридцать девятого, с Польши. – Ты снова не можешь справиться без моей помощи?
- Я солдат и не умею воевать с женщинами и детьми, - гордо ответил на любезное приветствие карателя комендант.
- Не надо громких фраз, Генрих. Мы не Тевтонские рыцари. Я тоже солдат и хорошо делаю свою работу. К тому же в России нет женщин, есть бабы, и поверь мне, они ни в чем не уступают, даже часто превосходят мужчин. Но, думаю, сегодня мы обойдемся без крайних мер.
- У каждого своя работа, - опустив глаза, менее решительно проговорил герр майор.
- Не надо дуться, дружище, - снова улыбнулся, пытаясь сгладить назревавший конфликт гауптштурмфюрер. – У нас одна работа. Идет война Генрих, а это кровь, грязь и не получится воевать в белых перчатках, не запачкав их. Где эта фрау Катерина?
- Она дома. Здесь в бане ее свекровь и двое детей, они пришли к соседке. Мы по вашему приказу задержали их, - четко по уставу доложил комендант, хотя Хлебников младший по званию.
- Отлично. Со свекрови и начнем.
Солдаты по команде стали полукругом возле дверей. Лапин вывел Акулину Степановну, побледневшую, с непокрытой головой. Темный платок она держала в руках.
- Здравствуйте, как вас зовут, - на чистом русском любезно заговорил гауптштурмфюрер.
- Акулина Степановна, - сдавленным от волнения голосом ответила свекровь. Прижала скомканный платок к груди.
- Отлично. Акулина Степановна, скажите мне, кого и где вы прячете? – Хлебников подошел вплотную, смотрел в лицо пожилой женщине.
- Никого, - выдавила она совсем тихо.
- Зачем лгать, Акулина Степановна? Вы, пожилая женщина. Мы все знаем, но хотим услышать от вас, - вежливым, спокойным голосом говорил Хлебников, заложив руки в черных кожаных перчатках за спину. – Вы прячете летчика с подбитого нами восемь дней назад русского самолета? Его парашют нашли в пяти километрах вниз по реке. Где он?
По лицу Хлебникова пробежали судороги нетерпения. Он с трудом сдерживал себя, хотел оставаться вежливым, изображая доброжелательность, лояльность к пожилой женщине, своей бывшей соотечественнице.
- Я ничего не знаю… - прошептала Акулина и заплакала, закрыв лицо смятым платком. – Я ничего не знаю…
- Старая сука, - Хлебников без размаха невидимым, тренированным ударом в лицо сбил женщину с ног. – Лапин! – громко позвал он стоявшего в двух шагах полицая. – Веди детей к дому Катерины. – И по-немецки приказал своим солдатам, сдерживающих рвущихся собак, следовать за ним, немного, приотстав.
Дом Иволгиным всего в сотне метров через огород, крайний на улице, выходящей к Дону. По приказу гауптштурмфюррера детей закрыли в погребе, рядом с домом. Лапин вывел из дома трехлетнего плачущего Ивана.
- Господин, офицер, - не разбираясь в званиях СС доложил он Хлебникову, - одного нет, Андрея, среднего.
- Черт с ним. Запри этих и, когда прикажу, выпустишь девчонку, - заорал фашист. Глаза его горели нездоровым, сумасшедшим блеском. Он привык к унижениям, когда ему падают в ноги, слизывают пыль с его сапог и зверел, приходил в ярость, когда получал отказ. Двое фашистов, избивая, выволокли из дома Катерину, поставили перед офицером, держа за запястье.
- У меня нет времени вести с тобой беседу! - металлическим, властным голосом почти прокричал Хлебников в лицо Катерины. – Говори, где он и может, сохранишь свою жизнь.
- Я не знаю, о чем вы… - разбитыми, залитыми кровью губами прошептала женщина. – Я ничего не знаю.
- Ты, сучка! Ты ничего не знаешь? – завизжал озверевший каратель, начал дико бить ее в лицо, грудь, рвать волосы, одежду. – Лапин! Выпуская девчонку. – Приказал он дрожащему от страха, побледневшему полицаю у дверей погреба.
Лапин послушно вывел за худенькую ручку, упирающуюся Нину. Девчушка увидела лежащую мать, бросилась к ней. Детский визг, словно раскат грома, оглушил Катерину. Она перестала чувствовать боль от ударов, озверевших фашистов. Не слышала злобный рык собак, рвущих детское тело…
Лапин бросился бежать вверх к дому Сомовых. Каратель ударом приклада сбил его с ног.
- Русская свинья, - проговорил фашист и плюнул на лежащего в пыли полицая.
Время подвига. Сколько это? Минута? Две? Три? К этим минутам идут целую жизнь. Эти минуты – бессмертие!
Трехлетний Иван выскользнул в оставленную полицаем без присмотра открытую дверь, бросился спасать сестренку…
Семен, проделав в соломе лаз, вылез из погреба на улицу прямо на озверевших от запаха
