От удара пароход тут же отскочил от баржи метров на десять, один солдат упал в воду.
Но пиратской схватки не получилось. Красный караул был пьян, лежал вповалку на палубе. Караульные совершенно не понимали, кто их расталкивает и зачем.
— Как всё банально, — пожаловался комфлота своему начальнику штаба. — Мы разработали такую гениальную операцию, а военные действия ограничились арестом пьяных красногвардейцев…
= 6 =
Командир флотилии Народной Армии, воодушевлённый гениальной операцией по захвату баржи с мукой, решил увеличить число кораблей флотилии и реквизировал двухпалубный парход «Фельдмаршал Суворов». Пассажирский пароход поражал красивыми линиями и роскошной внутренней отделкой. Чистота на пароходе поддерживалась идеальная. Да и скорость восхищала — пароход оставлял за кормой до тридцати пяти верст в час по течению.
Мичмана Майера вызвали в штаб.
— Подполковник Махин около недели назад освободил от большевиков Хвалынск. Это городок вёрст сто пятьдесят ниже по течению, — пояснял Майеру диспозицию штабс-капитан Максимов, взявший под свою опеку азартных мичманов. — Ядро отряда подполковника Махина — восставшие балаковские мужики. Балаково — городок между Хвалынском и Вольском. На Махина со стороны Николаевского уезда наседает красный командир Чепаев. Мы решили послать Махину подкрепление. Загрузите на пароход отряд пехоты, несколько пулемётов и… — штабс капитан запнулся, — и… пушку. Пушка плохонькая, но попугать красных сгодится. Хороших, к сожалению, нет.
Командовал орудием Костя Росин, юнкер, не успевший закончить курс артиллерийского училища.
«Шарабан», как Костя назвал пушку образца тысяча девятисотого года, он взял трофеем на артиллерийских складах. У хранившихся там орудий не было замков. Случайно где-то нашелся один замок к трехдюймовому орудию. С помощью обывателей Костя выкатил орудие и зарядный ящик, полный снарядов, на Сапекинское шоссе, по которому, как сообщали слухи, большевики на бронированных автомобилях идут обратно на Самару. Вокруг собралась толпа зевак.
— Кто желает служить в артиллерии? — с видом бывалого артиллериста спросил Костя.
После некоторого молчания желание служить в артиллерии высказали три самарских «гимназёра», Сашка, Иван и Мишка, и только что окончивший среднее сельскохозяйственное училище Коля Родин.
— Только мы не умеем стрелять, — смущённо заявил Сашка.
— Вы будете артиллерийской прислугой, — снисходительно успокоил «гимназёров» Костя. — А стрелять буду я.
Учитывая, что Родин был самым сильным из обслуги, Костя назначил его четвертым номером орудийной прислуги, хоботовым. В обязанности четвёртого номера входило двигать хобот пушки, помогая наводчику скорее взять прицел. Остальных назначил замковым, заряжающим и ящичным, объяснил, кому и как нужно действовать во время стрельбы.
Чтобы успокоить взволнованных людей, показать, что шоссе находится под надёжным прикрытием артиллерии, Костя навел орудие на возвышенность рядом с шоссе, до которой было версты полторы.
— Огонь! — скомандовал Костя самому себе и дёрнул за шнур.
Раздался оглушительный выстрел...
Пушка высоко подпрыгнула. Чтобы не быть придавленными, орудийная прислуга отскочила от пушки в разные стороны.
Угломер и панораму сорвало, и они едва не покалечили стоявшую около пушки публику.
Сошник орудия после выстрела так сильно зарылся в землю, что четвёртый номер изрядно пыхтел и напрягался изо всех сил, чтобы его вытащить.
Костя ошарашено глядел на произведённый им переполох.
Из толпы обывателей, качая головой, вышел пожилой солдат в потёртой форме без погон.
— Ну, служивые, вижу, вы народы тертые, не дадите спуску ни малым бесенятам, ни старому черту, — сказал он, подходя к пушке. — Но безвинного народу можете покалечить несчётно, прежде, чем сами покалечитесь. Я наводчиком служил на большой войне. Не хотел служить, да… Похоже, помочь вам надо. А то стрельните другой раз… Из пулемета да бомбой… Всех перебьёте… С той и с этой стороны… Семёнычем меня кличьте. Во—первых, ребятки, накрепко запомните главное правило для артиллериста: пушка имеет привычку стрелять в ту сторону, куда её дулом повернут…
Семёныч осмотрел пушку, даже в дуло зачем-то слазил рукой. Поднял с земли и посавил на место сорванные угломер и панораму.
— В общем, так, — вынес он вердикт. — Предельная норма снарядов для этой пушки давно выпущена, орудие в звании заслуженной бабушки дослуживает последние дни сверхурочной службы. Но ещё постреляет. Угломер перед каждым выстрелом придётся снимать с казенной части орудия. А панораму надо привязать верёвками…
— Какой ты молодец, Семёныч! — восторженно похвалил старого солдата Росин. — Всё о пушках знаешь!
— Если я не молодец, то и свинья не красавица, — усмехнулся Семёныч. — Всё, не всё, а стрелять умею.
К вечеру орудие и передок с амуницией погрузили на корму, закрепили колёса и сошники, чтобы орудие не гуляло по палубе во время манёвров.
Офицер по поручениям привёл и представил капитану парохода девушку:
— Посыльный с пакетом к полковнику Махину.
Капитану было всё равно, посыльный это, или праздный пассажир. Человеком он был гражданским, воевать ни на чьей стороне не собирался. Но — реквизировали, экспроприировали или как это там у них теперь называется у красных и белых… Вместе с пароходом.
Капитан кивнул головой и предложил, ничего не обещая:
— Располагайтесь…
Лида поняла, что располагаться придётся самостоятельно — отдельных апартаментов ей не предложат. И пошла на палубу, где у бортов густо толпились солдаты.
Буквально полчаса назад штабс-капитан Максимов вызвал её к себе, указал на пакет, лежащий на столе:
— Лида, вам придётся отправиться в Хвалынск, доставить пакет господину Махину. Никаких военных секретов в пакете нет, там конфиденциальность иного рода… Но если вдруг приключится реальная угроза, порвите его и выбросьте. Поплывёте с пароходом, который отчаливает вечером.
Девушка задумалась… Хвалынск — это совсем рядом с Балаковом…
— Господин штабс-капитан! — Лида умоляюще посмотрела на Максимова. — Я несколько месяцев не была дома. От Хвалынска до Балаково недалеко. Разрешите съездить! Я ведь не солдат… Вдруг от родителей какие вести есть!
Максимов, как всегда, хмыкнул с полуулыбкой и согласился:
— Не солдат. Война — не женское дело. И, тем более, не девичье.
— Если я не найду родителей, обязательно вернусь к вам.
— А если найдёте? —Максимов испытующе посмотрел на Лиду.
— Если найду… Тогда они меня не отпустят. И я останусь с ними. Я ведь не солдат!
— Не солдат… — словно раздумывая, согласился Максимов.
— Я ведь могла ничего не говорить вам…
Лида испуганно умолкла, поняв, какую глупость сморозила.
— Могла, — тихо согласился Максимов. — Есть у нас в списках и такие. Часть из них из списка мы уже вычеркнули. Ладно! — вдруг бодро хлопнул по столу штабс-капитан. — Отпускаю! Вернётесь — хорошо. Но… Желаю вам найти родителей, а значит — прощайте.
И вот Лида на корабле, в сумочке у нее пакет без адреса с сургучной печатью. Как она проведёт ночь, пока пароход достигнет Хвалынска, неясно.
Лида медленно шла по верхней палубе. Сквозь общий шум прорывались вскрики, смех и отборная ругань. Лида была единственной девушкой на пароходе среди множества солдат. Небритые и немытые, «благоухающие» самогоном и нестиранными портянками солдаты с гоготом приглашали её к себе, говорили сальности. Лида молчала, лишь изредка отбивалась от тянувшихся к ней рук, впрочем, не особо настойчивых. Остановилась у группы пожилых солдат, не обративших на неё внимания.
Заросший до самых глаз щетиной пожилой солдат с унылым лицом крестьянина, ожидающего зиму после неурожайного лета, рассказывал про свою жизнь, между делом вылавливал на ощупь и привычно давил ногтями одолевших его вшей:
— В начале пятнадцатого попал в плен, батрачил у немецкого помещика под городом Котбус. Посчастливилось бежать. Газет не читал, империалистического фронта не разлагал, за революцию не дрался, в полковой комитет меня не избирали. Активисты, которые из рабочих, называли меня обломком империи. Я, мол, вместе с ними против царя не митингую.
— Эх, йордань—мардань, ну и блоху ты поймал! — заглянув в щепоть пожилого солдата, пошутил молодой солдат, стоявший рядом. — Это ж конь, а не блоха!
Пожилой солдат на шутку молодого не отреагировал. Окружающие тоже.
— А как ты, земляк, разумеешь? — спросил его другой солдат, в густой чёрной бороде, но явно моложе первого. — Великая Расея без царя справится? А? Мужик без царя проживёт?
— Откуда ж мне, тёмному, про царя знать.
— Ты, может, и тёмный, да бывалый. В загранице бывал. Много чего повидал. Вот и подумай.
— Подумай… Думала кума над корытом, да кум сзади подошёл…
Солдат приложил большой палец к ноздре, растопырив остальные, громко высморкался в реку, отёр припухлый нос рукавом, прижал испачканные пальцы подмышкой, поправил за плечами тощий мешок и, прищурившись, с тоской посмотрел вдаль:
— А что нам царь? Нам пахать, да сеять. Царь мужику в пахоте не подмога, даже коня хворостиной погонять не сгодится. Мужик же — что травка: мелка, а вся живность ею кормится...
— Эт точно. Царь за сохой—бороной не пойдёт. У его другая работа.
— Дык, что ж? Без царя лучше? — допытывался второй солдат.
— Кто его знат, без кого лучше. Царь был простачок, да хлеб стоил пятачок. А теперь республика, не найдешь хлеба и за три рублика. Красные — против царя. Учредиловка — за жизнь без царя… А мы при царе — воюем, при красных — воюем, при КОМУЧе — воюем…
— Да уж… Война всем не мила, всем нутря повыела...
— Да ты, небось, и не воевал, — подначил старого солдата молодой солдат. — То в плену, то в тылу, с бабами...
— Балабол, — презрительно буркнул старый солдат. — В тебе ума много, да дома он не ночует. — И подтвердил свою прежнюю мысль: — А пахать да сеять некому…
Лида устала стоять. Посмотрев вниз, она увидела, что на корме, где стояла пушка, народу поменьше, и там можно присесть. Подобрав длинные юбки, она стала спускаться по крутому трапу вниз. Навстречу ей поднимался солдат. Увидев на уровне своей головы женские юбки, он обрадовался:
— Откуда ты, цыпочка? Иди ко мне, я тебя на руках отнесу… А ежели пожелаешь, то и утешу! Давай промерим глубину твоих тёплых чувств аршином моего удовольствия!
Лида почувствовала, как цепкие руки схватили её за бёдра.
Она взвизгнула.
— Отставить! — раздался окрик снизу. — Рядовой, отставить! Ко мне!
Солдат, не обращая внимания на крик, сделал шаг вверх по лестнице, и теснее охватил бёдра девушки.
Лида снова взвизгнула и оглянулась в поисках защиты. Стоявший внизу у пушки разъярённый юнкер расстёгивал кобуру револьвера.
— Смирно! — заорал юнкер. — Пристрелю, хам!
Солдат медленно оглянулся и, увидев направленный на него револьвер, бешеное лицо юнкера, четырёх парней, вставших за спиной юнкера, и пожилого солдата, неторопливо передёргивающего затвор короткой драгунской трёхлинейки, нехотя отпустил девичьи ноги, спустился вниз.
— Невелик чин юнкера, а офицером воняет, — презрительно процедил он в лицо юнкеру.
— Легше, браток, легше, а то погана кишка лопнет! — Семёныч без злобы ткнул
