Феофана” тоже не отставал:
“Потом набег росов (это скифское племя, необузданное и жестокое), которые опустошили ромейские земли, сам Понт Эвксинский предали огню и оцепили город”
“Продолжатель Феофана. Жизнеописания византийских царей”, кн. IV, 33, с. 129, С.-Петербург, 2009)
Чтобы спастись, ромеи обязались выплачивать Руси дань, а князь Аскольд заслужил славу выдающегося полководца. Уже позднее византийцы сочинили вздорную байку о том, как бог будто бы наслал бурю, разбившую русские корабли (Истрин В.М. “Хроника Георгия Амартола в древнем славянорусском переводе”, т. I, с. 511, Петроград, 1920; “Хроника Симеона Магистра и Логофета”, т. I, с. 186, М., 2014), и это, дескать, спасло город (для РПЦ выдуманное событие стало праздником). На самом же деле, ни патриарх Фотий (820-896), ни Никита Пафлагон (IX-X вв.) о спасительном чуде вовсе не упоминали, наоборот, Фотий утверждал во второй проповеди, что русы в результате нападения достигли “блистательной высоты”, а Иоанн Диакон (X-XI вв.) в своей “Венецианской хронике” отзывался об этом нападении, как о победном: “… они дерзко опустошили окрестности, перебив там множество народу, и так с триумфом возвратились восвояси” (“Древняя Русь в свете зарубежных источников”, т. IV, с. 54, М., 2010). Почти дословно повторил вслед за ним дож Венеции Андрей Дандоло (1310-1354): “… они нападают на пригороды, многих убивают и со славою отходят” (П.В. Кузенков “Поход 860 г. на Константинополь и первое крещение Руси в средневековых письменных источниках” // “Древнейшие государства Восточной Европы”, с. 152, М., 2000). Эпизод с бурей, разметавшей враждебный флот, произошёл в 626 году во время осады Константинополя аварами и к походу князя Аскольда не имел никакого отношения (В.Г. Васильевский “Авары, а не русские, Феодор, а не Георгий” // “Византийский Временник”, т. III. Вып. 1, с. 87, СПб, 1896). Русы спокойно увезли военную добычу, а наблюдавший за ними Фотий с горестью признавал, что Константинополь уцелел лишь по милости русов, сами ромеи, уже сбитые со стен, сопротивляться были не в силах:
“О, какъ все тогда разстроилось, и городъ едва, такъ сказать, не былъ поднятъ на копье! Когда легко было взять его, а жителямъ невозможно защищать, то очевидно отъ воли непріятелей зависЪло — пострадать ему или не пострадать; если же спасеніе города находилось въ рукахъ враговъ и сохраненіе его зависЪло отъ ихъ великодушія…”
(Е. Ловягин “Две беседы святейшаго патриарха константинопольскаго Фотия по случаю нашествия россов на Константинополь” // “Христiанское чтение” – 1882 – вып. 09-10, с. 433)
И Фотию стало очень обидно, что безбожные варвары оказались благороднее гордых ромеев. А потом эти же безбожные варвары ещё и пожелали принять христианство. Для Аскольда такое решение не могло быть скороспелым, но военное давление на Византию позволяло Руси занять достаточно почётное место в христианском мире.
Сроки принятия русами христианства ориентировочно определил О.М. Рапов – он сопоставил два исторических документа. В “Окружном послании” патриарха Фотия, составленном в начале 877 года, говорится о христианизации русов, как о свершившемся факте:
“… даже и многими и многократно прославленные и в жестокости и в скверноубийстве всех оставляющие за собою, так называемые русы, которые, поработив находящихся вокруг себя и отсюда чрезмерно возгордившись, подняли руки и против Римской державы, но теперь и они переменили эллинское и нечестивое учение, которого держались раньше, на чистую и неподдельную христианскую веру и любовно поставили себя в ряду наших подданных и друзей <…> они приняли епископа и пастыря и с великим усердием и ревностью приемлют христианские верования”.
Однако ещё 28 сентября 865 года римский папа Николай I в своём письме византийскому императору Михаилу III отзывался о русах, как о свирепых язычниках:
“…не мы завладели бесчисленными провинциями, принадлежащими грекам; не мы, наконец, умертвив множество людей, сожгли церкви святых в окрестности Константинополя почти до самых стен его <…> а они язычники, они люди иной веры, они враги Христа…”.
В таком случае, в качестве даты принятия русами христианства остаётся только 866 год (О.М. Рапов “Русская церковь в IX – первой трети XII в.”, с. 78-82, М., 1988). Вроде бы, такое заключение противоречит сведениям “Продолжателя Феофана”, где крещение русов будто бы состоялось почти сразу же вслед за прекращением военных действий: “… вскоре прибыло от них посольство в царственный город, прося приобщить их Божьему крещению. Что и произошло” (“Продолжатель Феофана. Жизнеописания византийских царей”, кн. IV, 33, с. 129-130, С.-Петербург, 2009). Но никакого противоречия тут нет – в сообщении говорилось лишь о начале переговоров, которые в реальности могли продолжаться не один год. Споры об условиях крещения, о статусе русской епархии наверняка заняли немало времени, ещё больше времени ушло на обмен посольствами обеих стран. Аскольд, вероятно, и не особенно торопился, стараясь выжать из византийцев дополнительные уступки. Если патриарх Фотий в 866 году прислал на Русь епископа, то сменивший Фотия в 867 году Игнатий прислал уже архиепископа:
“Щедрыми раздачами золота, серебра и шелковых одеяний он также склонил к соглашению неодолимый и безбожный народ росов, заключил с ними мирные договоры, убедил приобщиться к спасительному крещению и уговорил принять рукоположенного патриархом Игнатием архиепископа…”
(“Продолжатель Феофана. Жизнеописания византийских царей”, кн. V, 97, с. 213, С.-Петербург, 2009)
Чем объясняется неожиданное благоволение? Не поспособствовал ли князь Аскольд возвращению Игнатия на патриарший престол? Неплохой аргумент – войска у границ империи. А ведь Аскольд вполне мог встретиться и договориться с Игнатием в 860 году, когда низложенный патриарх пребывал в изгнании на острове Теревинте. О произошедших там событиях сообщил Никита Пафлагон:
“… тут же приключилась святому мужу и другая беда. В то время злоубийственный скифский народ, называемый русы, через Евксинское море прорвались в залив, опустошив все населенные местности и монастыри…”
(А.В. Карташёв “Очерки по истории русской церкви”, т. I, с. 73, 1993).
Остров сам по себе не мог привлечь внимание русов, у них была другая цель – Константинополь. Но если Аскольд уже перед походом планировал создание русской церкви, то не воспользоваться услугами Игнатия представлялось неразумным. Мы не можем знать, о чём беседовали русский князь и опальный патриарх, но они непременно встречались, потому что были нужны друг другу.
Впрочем, киевлян христианизация не коснулось, Аскольд окрестил только свою русь, которую он привёл вместе с собой и поселил в Причерноморье. Византийский хронист Георгий Кедрин (XI-XII вв.) писал о крещении только тех русов, что жили на черноморском побережье: “…народ скифский, около Северного Тавра обитающий, лютый и свирепый <…> Потом прислав в Царьград посольство, просили сподобить их святого крещения, которое и получили” (О.М. Рапов “Русская церковь в IX – первой трети XII в.”, с. 87, М., 1988). Это точное повторение аналогичного места у Скилицы: “… росы же – скифский народ, живущий близ северного Тавра, дикий и свирепый” (“Древняя Русь в свете зарубежных источников”, т. II, с. 218, М., 2010). В Никоновской летописи говорится, что русы, воевавшие с империей, а потом принявшие крещение, жили “ въ ЕксинопонтЪ”, а в Степенной книге: “Русы, иже и Кумани живущiи во Ексинопонте, съ ними же тогда Греческiй царь Василiй Македонянинъ сотвори мирное устроенiе, ихъ же и на христiянство преложи; и обещавшеся креститися и спросиша архiерея” (Книга Степенная царского родословия, ч. 1 // ПСРЛ, т. 21, с. 64, С.-Петербург, 1908 г.). На остальное население Киевской земли власть князя Аскольда пока не распространялась.
Причиной, побудившей Аскольда к принятию христианства, стала, скорее всего, необходимость жить среди христианских народов. Жители Причерноморья уже давно находились под византийским влиянием и христианство у них прочно укоренилось. Аскольд, как и все воины, религиозностью не отличался, и для него не имело особого значения, какую веру насаждать среди подданных. Принятие христианства обещало торговые и политические выгоды, а вопросами культа князь не заморачивался.
Кстати, о политических выгодах. Усмирение зарвавшихся соседей позволило сосредоточиться на внутрирусских проблемах:
…..“... рать имуще съ Древяны”
(Псковская вторая летопись, ПСРЛ, т. V, с. 1, С.-Петербург, 1851)
“Въ лето 6373. <…> Того же лЪта воеваша Асколдъ и Диръ Полочанъ и много зла сътвориша. <…>
Въ лето 6375. <…> Того же лЪта избиша множество ПеченЪгъ Осколдъ и Диръ”
(Никоновская летопись, ПСРЛ, т. IX, с. 9, М., 2000)
“6372 (874). <…> Оскольд же остался во граде том и, умножа варяги, нача владеть всею Польскою землею, имея войну со древляны и со угличи. Рюрик же владел в Великом граде <…>
6375 (867). Оскольд иде на печенеги и множество их изби. Ходи же и на кривичи, и тех победи”
(В.Н. Татищев “История Российская”, ч. II, т. II, с. 38, М., 1995)
Воевать с древлянами пришлось бы в любом случае – западные соседи полян всегда оставались их главными соперниками в деле собирания восточных славян воедино. В летописи не сказано, чем закончилась война Аскольда с древлянами, но известно, что князь Олег, утвердившись в Киеве, первым делом году подчинил именно древлян и сделал это быстро. Можно сделать вывод, что древляне к тому времени уже зависели от Киева. К тому же без подчинения древлян Аскольд вообще бы не получил возможность вести активные действия за пределами своего княжества. А он даже до печенегов добрался.
С уличами Аскольд воевал тоже по необходимости. Он вступил с ними в конфликт, поселив свой народ в причерноморских землях, где уличи обитали издавна, и не собирались отдавать свои земли без боя. Исход войны остался неясен, но позднее и Олегу приходилось воевать с уличами без особого успеха, так что решительной победы Аскольду явно одержать не удалось. Максимум, чего он мог добиться, это оттеснить уличей за Днепр, судя по указанию Новгородской I летописи: “И бЪша сЪдяще УглицЪ по ДнЪпру вънизъ, и посемъ приидоша межи Бъгъ и ДнЪстръ, и сЪдоша тамо” (Новгородская I летопись, ПСРЛ, т. III, с. 109, М., 2000).
Удачнее завершилась война против смоленских кривичей. Когда Аскольд ещё только переселялся со своим родом на юг, его флот миновал Смоленск, но подчинить этот многолюдный город тогда не представлялось возможным:
“… и поидоша из Новаграда на ДнЪпр реку и по ДнЪпру вниз мимо Смоленьск и не явистася к Смоленьску, зане град велик и мног людьми, и приплыста под горы Киевския и узрЪста на горЪ град мал и вопросиста ту сущих людеи…”
(Устюжский летописный свод, М.–Л., 1950, с. 20)
Смоленск находился в глубине восточнославянских земель и был защищён от нашествий иноземцев другими соседними княжествами. Безопасным расположением и объясняется его многолюдность. Киев же постоянно подвергался опасности хазарских набегов, и люди там селились неохотно, потому
