разрешить распри, если это было возможно. Если нет — исчезал.
— История человечества так кровава, — заметила я с лёгким вопросом. Он понял.
— Всё это было. Я пробовал. В результате она становилась ещё кровавей.
— Можно предупредить...
— А как же! – слегка развёл он руками. — Предупреждал. Например, тот случай. Помнишь "Слово о полку Игореве"? Я уже понял, и давно: не надо вмешиваться. Здесь я частное лицо. И я хочу просто спокойной жизни. С тобой.
— Именно со мной? — я ощутила ужасную боль от пришедшей мысли. И она так и зияла во мне, как вторая дыра от пули. Пытаясь вытащить её, я только разрывала рану. Чего стоило мне произнести такие слова:
— На Земле миллионы красивых женщин.
— Мне нравишься ты. Женщину не зря издревле сравнивали с луной. Ты похожа на ночь длинными чёрными волосами и на день светлым лицом.
— На Земле миллионы с чёрными волосами и похожим лицом.
— Я выбрал тебя.
— Но почему?
— Я Солнце.
Этот необъяснимый ответ, как ни странно, успокоил меня. Может быть, абсурдностью. Я же верила ему. Поверила и теперь.
— Мы будем сидеть, обнявшись, и смотреть на дождь, — продолжал он — и мы сидели, обнявшись, и смотрели на дождь.
— А если хочешь, на солнце, — он слегка шевельнулся, и водяной шквал за окном резко затих.
— Это ты устроил дождь?
— Конечно. Мне показалось, так естественней. Чтобы ты пригласила меня в дом. Я знал, что позовёшь.
— А это разве не вмешательство в земную жизнь?
— Ну, совсем чуть-чуть. Всё равно циклон идёт. Я только усилил. Ради тебя можно немножко подкорректировать.
— Да, такие потоки надолго запомнят местные жители!
— Пустяки, исправим.
За окном дождь сократился до мелких капель.
— Сегодня ещё поморосит, чтобы не так внезапно. А завтра тучи уйдут. Будем с тобой в саду чай пить.
Дом стал сияющим и золотым. Удивительно, как я раньше не замечала. У меня, оказывается, с утра до вечера солнце заглядывает в окна со всех четырёх сторон, не разберёшь, где юг, где север, и с восхода до заката обитые деревом стены, прежде задумчиво-сумрачные, светятся, как прозрачный янтарь! Из малейших щёлок потихоньку точится смола, и пахнет сосной. Но веселей всего старинное бабушкино зеркало, со множеством граней под разными углами. Оно бесконечно пускает зайчиков, стреляет разноцветными искрами, по стенам и потолку разбрасывает сотни больших и маленьких радуг, так что едва входишь в комнату, сразу теряешь свой собственный цвет и напоминаешь палитру неистового импрессиониста. Мы с Солнцем сидим напротив зеркала, все состоим из ярких пятен и полос, и ничего нет лучше, чем наблюдать за движениями его головы, разглядывать лицо, слышать голос. Он много рассказывает. Потому что мне интересно, и он не скрывает. Говорит такие вещи, что никто не поверит — а я верю. Я постоянно называю его по имени. Мне приятно. Солнце, Солнышко, имя гранится и обкатывается на языке, как морская галька. И вот уже море выплёскивает своё — Соль. Я с удовольствием проговариваю, и языку не солоно, а сладко. Соль, Соль! Нота! Золотой звук!
— Соль, вот ты живёшь миллионы лет… ты помнишь время, когда не было людей?
— Наверно. Я их не сразу заметил. Потом стал приглядываться. Потом привык. Заинтересовался. Ну, и...
— А где-то ещё есть люди?
— Пока не слыхал. В чужом хозяйстве не разберёшься. Я, конечно, общался с иными светилами и даже задавал такой вопрос, но тем, в отличие от меня, никогда не было дела до собственных планет. Впрочем, их планеты и впрямь не так привлекательны. Неслучайно же меня тянет именно сюда.
— Ты жил здесь… У тебя были жёны...
— И дети. Возможно, и сейчас где-то существуют правнуки, то есть пра-пра… или того больше. Но это было очень давно. Память имеет особенность: новые впечатления заслоняют старые. Хотя, конечно, и прежние где-то в глубине остаются. Тут я ничем не отличаюсь от прочего человечества. Но вернувшись в плазму, я теряю связь с прошлым. И уже никого не могу найти на Земле.
— Ты и меня забудешь...
Он пожал плечами:
— Так можно сокрушаться о бренности бытия. Что делать? Это закон природы. — Он тут же порывисто привлёк меня к себе:
— Но сейчас ты для меня, как солнце! — и проникновенно добавил, — моё солнце!
— Солнце солнца! – засмеялась я. Странно всё это было. И необыкновенно. Так что голова кружилась. Карусели с аханьем! Тарзанка — дух захватывает! Умереть можно! Но почему-то я не умирала. Наверно, верила — он любит меня. Соль! — пела внутри струна.
Про мобильник я вспомнила через семь упоительных дней. На восьмой упоительный.
И то чисто случайно.
Светлое время — май. Даже ночи светлые. Чёткий профиль Соля сиял, как лунный серп, отражаясь в каждом листе, и сад казался серебряным.
В сад мы выходили через заднюю дверь. А на веранду почти не заглядывали. Среди зарослей сирени я накрыла стол белой скатертью, а топчан пледом. И тут же разом зацвела сирень. Так бурно и пышно отродясь не цвела. По всему саду аромат лился. И в сирени той и в ароматах сидели мы с Солем — глаза в глаза. Золотые — тёмно-карие. Тёмные медово светлели, а золотые наполнялись мраком. Желанием жадным, человеческим. Потому что здесь, на Земле, всё-таки, был он человеком.
Порой посещала мысль о хлебе насущном.
Кажется, на третий день я сказала Солю, что надо бы мне за хлебом сбегать: кончился.
— Да не кончился! — уверил меня Соль, — показалось тебе.
Глянула в хлебницу – и, правда, показалось. Так же и масло показалось. И сирень не отцветала. Что меня дёрнуло сунуться на веранду? Помягче плед вздумала достать. В кладовке, куда дверь с веранды. А там мобильник надрывается. Завалился средь мешков и пакетов. Сухую одежду когда искала, выпал из кармана.
— Слушаю! — нажала я зелёную кнопку.
В мобильнике бесновалась Тошка:
— Наконец-то! Жива! Что стряслось?!
Тошкин напор сбил меня с ног, как штормовой шквал: от неожиданости я тут же споткнулась о мешок, потеряла равновесие и плюхнулась в прочее мешково-коробочное изобилие. Мобильник вырвался из рук, просвистел через всю кладовку и закопался в самый низ мешочной груды. Из недр которой не прекращались Тошкины вопли:
— Ты куда пропала?! Что там с тобой?!
— Да ничего, Тонь..., — запыхавшись, выдохнула я в телефон, едва лишь наощупь откопала его, — всё нормально.
Тут Тошка как с цепи сорвалась:
— Что?! Нормально?! Рехнулась?! Ты неделю не отвечаешь! Я все больницы обзвонила! Ночей не сплю!
— Ох..., — опомнилась я. Стало стыдно. — И правда… Прости. Я телефон потеряла.
— Ага! — вконец рассвирепела подруга, — целую неделю искала, бедняжка?! А сейчас вдруг нашла! А ты от соседей не могла? Я думала, меня удар хватит — а она как ни в чём не бывало!
Тошка внезапно замолчала, хапнула воздуха, перевела дух — и разразилась нервным смехом:
— Дождалась, значит? Ну-ну! А я вот как раз стою у поворота на твою улицу!
— Где ты?! — ахнула я.
Тошка прорычала яростно и по слогам:
— У тебя дома. Давно была бы, если б не твоё непроходимое болото.
— Какое болото?
— Какое?! Ты что, с дуба рухнула?! Да на вашу же улицу не пройдёшь! Лужища от края до края, и заборы по бокам! Доски, кирпичи какие-то поперёк, а я ж не могу, я ж на каблуках, я ж не в цирке! Свалишься ещё в самую грязь из-за любимой подруги!
— Что ты говоришь?! — растерялась я, — Тоша, погоди… что, большая лужа?!
— Ну, ты даёшь! — застонала Тошка, и я почувствовала на том конце вибрацию конвульсий. Нужно было что-то делать.
— Тоня! Постой! Постой немного у лужи, никуда не уходи. Я щас перезвоню.
Уже складывая моторолу, я успела услышать истошный Тошкин визг:
— Нет! Не смей отключаться! Опять пропадёшь!
Я выбежала в сад. Соль безмятежно дремал в окружении роскошных белых соцветий знаменитого сорта "Мадам Лемуан". Я наобещала ему пушистый плед в цвет этим кистям, а несла взволнованную весть:
— Соль! К нам на подступах моя подруга!
Соль приоткрыл рыжий глаз:
— Что?
Чуть опомнившись, он сел на топчане:
— Ты говоришь, подруга? Значит, у нас гости? Ну, прекрасно!
— Прекрасно-то — прекрасно, да только она пройти не может. Громадная лужа.
— Как?! — вздрогнул Соль, — разве..., — и на мгновение осёкся. Потёр лоб.
— Где? — пробормотал глухо.
— Да вроде, совсем рядом..., — неуверенно объяснила я, — за поворотом...
Он хлопнул себя по лбу:
— Как же я так?! — помолчав, с досадой пожаловался, — вот как бывает! Отложишь на потом...
— Ты о чём?
— О луже, — усмехнулся он. — Всю слякоть в округе убрал, а эту..., — он смущённо развёл руками, — ну… решил повременить. Чтоб поменьше народу к нам забредало, а главное… боялся, ты из дому начнёшь убегать. По магазинам, по подружкам...
— Соль! Да я вокруг тебя только и порхаю!
— Так-то так — но про лужу я забыл.
Он недовольно дёрнул краем рта и машинально закусил черешок "Мадам Лемуан" — попалось под руку. Я смотрела на него в ожидании.
Какое-то время он мрачно грыз "Мадам Лемуан" — и наконец решительно кивнул:
— Ладно. Пустяки.
Сирень упала на стол. Он широко улыбнулся:
— Ну, что?! Встречай подружку!
Я растерялась:
— А как же...?
— Всё в порядке, — ещё шире улыбнулся Соль. — Как гостью-то звать?
— Тоня.
— Ну, замечательно! Таня и Тоня. А может, вы похожи?
— Да нет. Она совсем другая. Светлая шатенка. Глаза зелёные.
— Ну, тогда, значит, внутреннее родство. Небось, не разлей вода…
Получилось буквально. И теперь уже я улыбнулась:
— Да. Не разлей. Благо, мобильник безлимитный. Дождь нас не разлучает.
Дождь — нет. А солнце...
Чего греха таить — я опасалась, что Тошка немедленно влюбится в Соля, едва увидит. Не знаю, как это пришло мне в голову. Вероятно, психоз ревнивой дуры вкупе с манией преследования.
Что делать? Я умирала от одной мысли, что Соль хотя бы взглянет на кого-нибудь кроме меня.
Впрочем, в тот момент, когда я вышла из калитки и усмотрела вдали миниатюрную фигурку, бредущую шаткой походкой, и вовсе не по причине высоких каблуков — я поняла — ей не до Соля. Как и не до меня.
— Тат, — прохрипела Тошка несчастным голосом и рухнула мне на плечо, — у меня давление… или температура… пульс пощупай!
Пульс — да, сбивался. Я поддержала Тошку под руку:
— Что это ты вдруг?
— Не знаю, — тяжко пробормотала та, — у меня что-то с головой. — И следом с ужасом прошептала, — Тат… у меня галлюцинации!
Я постаралась успокоить её:
— Ну, бывает. Пойдём, попьём чайку — всё и пройдёт.
— Со мной никогда такого не было, Тат!
Мы подошли к калитке, и она всё лепетала:
— Ты представляешь… там кирпич… совсем же утоп! Я его сквозь воду — вот как тебя вижу! Наступаю ногой — а он сухой! Оглядываюсь — а лужи как не бывало! Ровная дорога! И по ней сухие кирпичи лежат. И доска сухая.
— Нет лужи? Ну, и хорошо!
Тошка всхлипнула:
— Да она была! Была!
Я собрала в кучку всё хладнокровие: не так-то легко врать в глаза любимой подруге:
— Тош. Тебе показалось. Это бывает. От волнения. Сама говоришь, все больницы обзвонила...
Надо знать Антонину.
— Ничего себе! — разом всклокотала она. — И ты об этом так спокойно?! А если б я от разрыва сердца померла?!
Я погладила её по плечу и просительно заглянула в глаза:
— Ну, не сердись.
— А я не сержусь! Я возмущаюсь! — напоследок прогейзировала Тошка и утомлённо отряхнула остатки опавшей пены. После чего шумно потянула ноздрями и постонала:
— Какой запах, Татка! Вот от чего я умру! — объявила решительно. — От твоей сумасшедшей сирени!
Мы пробирались по саду,
