меня интуиция есть – компенсация всем природным рохлям вместо логики.
— Ты со своей интуицией по миру пойдёшь, в гроб ляжешь!
— Ну, а если логически – подумай, зачем бы авантюрист нацелился именно на меня? Побогаче бы нашёл.
— Не волнуйся. С тебя есть чего взять. Домик, садик, знаменитый дедушка-селекционер, редкие сорта сирени. Губа не дура! А самое главное, — Тошка назидательно подняла палец и повторила зловеще, — самое главное, у тебя на лбу написано, что ты природный барашек на заклание. Другой такой клад он вряд ли найдёт.
И Тошка загейзировала с новой силой. Деликатный шёпот, которого мы придерживались поначалу, всё чаще прорывался криком, и я боялась, что Соль услышит дифирамбы в свой адрес.
— Тсс! – приложила я палец к губам.
— Да, верно, — спохватилась Тошка и перешла на сдавленное бормотание, — незачем открывать ему наши планы. Итак, как будем действовать? Я считаю, первым делом…
И далее премудрая Антонина подробно и по пунктам изложила мне свой план захвата и ликвидации Соля. А я слушала и ломала пальцы и, одновременно, голову, как мне утихомирить её и привести к миру и покою.
Наконец, слегка охрипнув, Тошка откашлялась.
— Ну? – уставилась она на меня кошачьими глазами, — у тебя есть предложения?
Предложений у меня не было. Только возражения. Но поди, выскажи Тошке – это ж будет Ниагара и Кракатау разом. Если б я могла возразить обоснованно! А что я могла в моём положении? Позвать Соля и дать понять: не лезь в мою жизнь? Но Тошка ж неистовая! Тошка – подруга и считает себя за меня в ответе. Она таких дел наворотит! Это при том, что ещё смертельно обидится.
— Ну, скажи что-нибудь! – свирепо вытаращилась Тошка.
— Тонь, — отводя глаза, произнесла я, очень тихо и после большой паузы, — ты не права. Всё что могу сказать.
— Всё?
— Всё.
— Мало.
— Хорошо. Тогда ещё: я ему верю и люблю.
— Я это вижу, — вздохнула Тошка, — потому и боюсь.
Внезапно она шагнула назад, спиной к двери, и привалившись к ней, воззрилась на меня долгим туманным взглядом. По лицу прошла вереница противоречивых чувств, они ясно читались, в них надежда быстро сменялась горечью, радость унынием – именно им всё и закончилось. Тошка с отчаяньем махнула рукой и отвернулась, буркнув:
— Гиблое дело. Морковь.
Помолчав, добавила, коротко обернувшись:
— Но ты имей в виду, я в твоей истории не на твоей стороне. И всё буду делать, чтоб он тебя не облапошил. Когда-нибудь ты сама поймёшь…
— Да ладно, Тош. Оставь. – устало проговорила я. – Ты со своими порывами только дров наломаешь. Уверяю тебя, я буду внимательна и осторожна.
Сказала я это с единственной целью – хоть на время нейтрализовать Тошку. Мне удалось.
— Давай, посуду помою, — самым мирным образом произнесла она с усталостью в голосе и включила кран. Пока я убирала в холодильник продукты, она старательно тёрла тарелки. Рокот струй настраивает на тихий лад. Потому и разговор как-то незаметно мягчеет.
— Ты расскажи, как жизнь-то? – настойчиво переводила я стрелку.
— Нормально. – пробормотала Тошка, скребя вилку.
— А как Роман Борисыч?
— Нормально.
— А что нормально-то?
— Да ничего. Чего о нём говорить?
— Совсем нечего?
— Да нет, есть. Вот, в мюзикл с ним иду. Приглашает.
— Ну, и прекрасно. Галантный.
— Я тоже думала. А потом обмолвился – друг у него там на скрипке играет, и он бесплатные билеты распространяет.
— Бесплатные?! Неужели есть такие?
— Представь себе. Полного сбора нет, а зал заполнить надо. Ну, и по своим раздают, за полцены, а ему и вовсе так. Он мне четыре штуки дал. Пригласи, говорит, кого захочешь. А я к тебе дозвониться не могу! – опять повысила она голос.
Я подождала, пока схлынет очередной морской вал, и, как положено, после мощного девятого слабенько заплескалась тихая волна.
— Я думала, тебе билет, — мурлыкнула Тошка, — и можно ещё Светке… или Маришке. Но теперь ясно – ты без Соля своего не пойдёшь. А вдвоём-то пойдёте?
— А ты не против?
Тошка усмехнулась:
— Отнюдь! Лишний раз тебя под контролем удержать. А ещё – пусть Романборисыч на Соля твоего взглянет. Всё ж умный человек, доктор наук… Держи билеты! – Тошка полезла в сумочку.
Соля не пришлось уговаривать. Я уже поняла, что он любит всё праздничное и радостное. К тому же неделя затворничества даже ему надоела. Следующим вечером мы увлечённо собирались в знаменитый Зюйд. Доберись-ка до него через весь город с нашей окраины. Так что мы прикинули время и полагали выйти пораньше, чтобы у нас оставалось не меньше получаса до начала – с Тошкой встретиться, с Романом Борисовичем познакомиться, всё честь по чести.
Букет сирени – подносить другу-скрипачу – мы настригли в нашем саду, чтобы избавить Тошку от хлопот и затрат. Ногти и ресницы я уже накрасила и полагала побежать переодеваться, как вдруг меня ужалила мысль – а во что мне наряжать Соля?! Не было у меня привычки думать о мужских туалетах, к тому же я так привыкла к его коричневому свитеру, что иначе себе его и не представляла. Ну, была у него ещё рубашка в клеточку, потому как погода стояла почти летняя, днём жарко. Вечером же, хоть в мае вечера наступают глубокой ночью, уже прохладно, значит свитер. И что – всё тот же?
Я испуганно взглянула на Соля. Он спокойно сидел на диване и ждал меня.
— Ну же! – подбодрил, — наряжайся. Я готов.
— Соль, — пролепетала я немеющим языком, — а у тебя костюма нет?
— Ой, — расстроился Соль, — ну, зачем же костюм? Сковывает движения, тесно!
— Но…, — растерялась я, — всё ж мюзикл… нарядная публика… надо бы что-то приличное…
— Я приличный! — с достоинством отозвался Соль. – Сейчас не время фраков.
— Но ты же в домашней одежде. Ты вчера на свитер маслом капнул. И рубашка нестирана.
Соль встал с дивана и гордо выпрямился:
— А ну, взгляни!
Он развернулся ко мне в анфас, затем в профиль, продемонстрировал спину — и на диван села я.
Он и впрямь оказался безупречен. Денди в отглаженных брюках. И свитер стал какой-то другой, и даже не свитер, а джемпер. Уже не коричневый, а орехового оттенка, тонкой вязки, явно только-только распакованный из целлофана с наклейкой дорогих магазинов, облегающий фигуру, так что сразу бросалось в глаза, насколько Соль строен, астенически сложен и выше пояса похож на перевёрнутый треугольник. Даже страшно. Выйдем за калитку – тут же сбегутся женщины со всего района. Либо по кускам растащат, либо унесут в полном составе.
Но Соль был совершенно спокоен.
— Ты довольна? – он потеребил воротник сияющей белизной рубашки, она явно ему досаждала. Впрочем, через пару секунд он уже с ней примирился:
— Ну, вот всё в порядке, – и вопросительно поглядел на меня, — дело только за тобой.
За мной? Я не проблема. Я тут же унеслась в комнату, где стоял громадный бабушкин шкаф.
Выходов в свет в моей жизни немного, и на все случаи строгий тёмно-серый костюм. Классика! Холодно – надела жакет, жарко – сняла. Романтическая стального цвета блузка. Короткая жемчужная нитка для нарядности. А волосы одним движением скрутить – и заколкой на затылок.
Тошка язвила – экипировка старой девы. Зато элегантно. Благородно. Отпугивает фривольных мужиков. И никто не упрекнёт в эпатаже.
Когда я вышла в полной боевой готовности, Соль плюхнулся на диван. Этого я не ожидала. Я только что крутилась перед зеркальной створкой шкафа и осталась довольна.
— Тебе не нравится?
— Нет, нравится, — чуть заикаясь, пролепетал, — но… ты какая-то другая. Я привык к твоему… этому…
Он не сумел подобрать слова. Ну, да. Он говорит о моей домашней одежде. Из бархатистого трикотажа бордовая пижама. Напоминает нечто китайское, из-за чего я волосы на макушке закалываю длинной деревянной шпилькой, вполне в стиле. Удобная рабочая форма. Пушистая поверхность делает её уютной, и выгляжу я в ней приятно: какой брюнетке не идёт бордовое?
Соль смотрел огорчённо. Я не выдержала.
— Но ведь красиво! – воскликнула с отчаяньем.
— Красиво, — грустно согласился Соль.
— Изыскано!
— Изысканней не сыскать.
— В стиле старой доброй Англии.
— Ты не Англия.
— Ну, почему ты такой…?! – я чуть не плакала. Он умоляюще приподнял ладонь:
— Тань, а может, ты другое оденешь… что-нибудь красное?
— Красное? – изумилась я.
— Тёмно-красное.
— Но у меня нет.
— Есть, — мягко уверил он, — иди, переоденься.
Почему-то я не упала на диван. Вероятно, стала привыкать к сюрпризам. В бабушкином шкафу меня ждало платье такого же цвета, как моя пижамка. Шелковистое, оно обтягивало талию и ниже разлеталось широкой воздушной юбкой. А в коробочке, откуда я доставала жемчуг, сокровенно поблёскивал густой гранат.
— Рехнуться можно! – только и прошептала я, увидев себя в зеркало пару минут спустя.
Наконец-то Соль встретил меня тем взглядом, какого я ждала. Восхищённым.
— Вот так надо, — тихо произнёс он, — не каждой даны такие мраморные плечи…
Платье было открытым.
Но мы совсем забыли о времени. Я только ахнула, взглянув на часы:
— Этак мы тютелька в тютельку придём!
— Не беспокойся, — легкомысленно утешил Соль, — как-нибудь!
Пока мы со свёртком сирени проворно бежали до автобуса, мне было жарко, но, стоя на остановке, я поняла, что зябну. Не то, чтобы зуб на зуб не попадал, однако некомфортно.
— Холодно, — пожаловалась я Солю. Он огляделся вокруг – и подтолкнул меня за стенку будки. Там густо разросся кустарник – вполне достаточный скрыть меня от случайных взоров. И мне сразу потеплело. Не потому что стенка защищала от сквозняка. А просто сама собой плечи мои нежно обтекла пушистая пелерина. Я зарылась в неё щекой. Я уже ничему не удивлялась.
Никто на остановке не заметил столь незначительного события. Да и не до нас было. Напряжённо вытянув шеи, народ наблюдал приближение автобуса.
Ждать его – дело тоскливое. Кажется, никогда не придёт, а время тикает, а нервы дёргаются… Зато как только ты внутри – словно камень с души, гора с плеч. Уж теперь-то проблемы позади, и через каких-нибудь двадцать минут… Уверена, весь автобус впал в эйфорию. Те, кто сидел, блаженно растеклись на креслах, кто стоял, расслабленно повисли, зацепившись за стойки, и покачивались в такт автобусному движению. О, как жестоко мы все ошибались!
Дорогие сограждане, мы живём в двадцать первом веке. Это вам не двадцатый, в середине которого по Лениградскому шоссе проходила в сутки одна машина. Через несколько остановок при въезде на шоссе автобус намертво застрял в пробке.
По салону разлилось напряжённое молчание. Всё ещё верилось, что щас-щас… вот-вот…
Когда вот-вот протянулось свыше десяти минут, стало ясно, лёгким испугом тут не отделаешься.
Народ не шумел. Прорывались порой раздражённые речитативы:
— Да что ж не могут сделать-то?!
— Раньше знать не знали такого безобразия!
— У нас билеты в Зюйд… в амфитеатр…
— А у нас в партер!
— А тут ещё сиренью воняет! Откройте двери! Душно!
– и тут же подавлено стихали. Не до криков. Экономь дыхание, береги здоровье.
Водитель отворил двери. Вышел. Постоял. Потом вошёл.
— Много там, впереди? – всплеснулся ему навстречу чей-то жалобный голос.
— А! – крепко крякнул тот и только рукой махнул.
— Не надо ругаться, — деликатно попросил пожилой господин, — здесь дети…
— Дети-то грамотные пошли! – возразил водитель и с горечью заметил:
— Однако, не те времена! Мало кто сейчас умеет выражаться
