красиво, с чувством, во всем богатстве звучания! – тут он в сердцах обронил яркий пассаж. Сидящий рядом пассажир при галстуке торопливо вытянул из кармана блокнот.
— Граждане! – довершил водитель выступление и обвёл салон отеческим взглядом. — Де факто! Мы во власти стихий. Но, заметьте, я никого не держу.
По обе стороны автобуса в три плотных ряда лязгали бамперами оскаленные автомобили, в которых злились оскаленные шофёры.
— Дезертиры могут сваливать! Кто со мной – прорвёмся! – и добавил миролюбиво, — ну, чуток постоим.
— Что же делать, Соль?! – прошептала я и всхлипнула. – Мы опоздаем! Как неудобно… А сирень совсем завянет!
— Пустяки! – легкомысленно обронил он, — пойдем-ка, выйдем…
— Куда?! Какой смысл?!
— Пойдём, пойдём, — настойчиво потянул он за собой.
— А вот и первые дезертиры! – картинным жестом указал на нас водитель.
— Может, и впрямь пешком быстрее, — подхватился вслед за нами пассажир в галстуке, но взглянув в окно, обречённо вцепился в поручень.
— Щас по-пластунски поползут! — ядовито хмыкнул шофёр, когда мы вопросительно зависли на ступеньке. – Букетом шоссе мести, кружевами капоты начищать!
Он с любопытством наблюдал за нами. Соля это совершенно не устраивало. Он осмотрелся в поисках укромной лазейки – но из всех машин уставились сердитые глаза.
— Эх! – огорчённо пробормотал Соль, — не хочется, а придётся…
Он крепко схватил меня за руку. Последнее, что я увидела – это водитель, в изумлении закрутивший головой.
Впрочем, я не теряла сознания. Только закружилась голова, и затуманило глаза. А потом всё прояснилось. Правда, не сразу поняла, где я. Притом была совершенно спокойна, потому что видела Соля. Он улыбался мне, влёк за руку. Только не шёл, а плыл. И я плыла. Было чувство, как в море. Меня держит упругая плотная волна, и я невесома в ней, расслаблена и совершенно неподвижна, сквозь переливающуюся струю разглядываю дно – и там, на дне, не раковины и кораллы, не камни и водоросли, а игрушечный автобус, а вокруг капоты автомобилей, будто округлой галькой выложена широкая лента – шоссе. Далеко под нами плавно проносились макушки деревьев и крыши домов. И рябили человечки. Не заметно, чтобы кто-то на нас обращал внимание. Обычная жизнь шла там, внизу, отдельно от нас – а мы с огромной высоты только смотрели и парили над ней, вдыхая чистый воздух, напоённый ароматами нашей растрёпанной сирени. И ветер слегка шевелил мои распущенные волосы, а в ушах звенела тишина.
— Что с нами? – едва слышно спросила я Соля.
— Летим, — буднично обронил он, — держись, не отпускай руку.
— Летим? – изумилась я – ещё и тому, что совершенно не взволнована, а испытываю лишь умиротворение. Нежное чувство покоя.
Странно. Как часто я мечтала о полёте. О том, чтобы лететь по воздуху и с вышины созерцать мир. Я представляла, как взлетаю, и сердце рвётся от восторга, душа неистова, сознание – ослепительная вспышка – и ничего уже в жизни не надо, я лечу – и теперь не жаль умереть.
И вот я лечу – и всё совсем иначе. Всё как всегда. Жизнь продолжает идти, просто поменяла ракурс, и тело осязает воздушные потоки так же, как на земле дуновения ветра. Единственное, примешивалось лёгкое удивление – почему я не падаю. Но о причине я догадывалась.
— Соль, — позвала я. Он обернулся. – Это опять твоё молекулярное?
— Ты о полёте? – он не сразу ответил. Потом покачал головой. – Нет. Не молекулярное. Просто ровное давление воздуха. РассЫпать и сложить было бы быстрее. Но я не хочу тебя менять молекулярно. Я не сумею вдохнуть душу…
— Душу? – вот это меня потрясло. – То есть – собрать из атомов ты можешь, но без души?
— Конечно. Ты же остаёшься собой, только летишь.
Он посмотрел на меня, потом устремил взгляд куда-то вдаль и серьёзно произнёс:
— Душа. Что она? Я всегда задавался вопросом. Люди, эти слабые тела – и душа! Поразительно! Я – другое дело. Энергия солнца свыше всякого человеческого понимания.
Я вздрогнула.
— А у тебя есть душа, Соль?
Он посмотрел с недоумением:
— А как же?!
— Здесь, сейчас? Или там, в плазме – тоже?
— Есть и там. Только моя душа — она другая.
— Какая?
Соль вгляделся мне в глаза с сомнением. И после продолжительного молчания сказал ласково:
— Не спрашивай, Таня. Мне не объяснить тебе…
Под нами растаяло Ленинградское шоссе, и мы понеслись куда-то в сторону, над беспорядочно рассыпанными кубиками домов, перемежавшимися с зелёными островками, и за всем этим зеркально сияло далёкое озеро Сенеж, сливаясь с облаками.
Соль не отрывал от него взгляда. И наконец задумчиво проговорил:
— Я никогда не устану любоваться красотой Земли. Как она отличается от иных красот, и как мне жаль, что она исчезнет гораздо раньше меня…
— Через сколько? – растерянно поинтересовалась я.
Он рассмеялся:
— Поживём ещё!
Где-то едва слышно рокотал громадный город, поток воздуха нёс нас, то убыстряясь, то замирая, шёлково поглаживал щёки и казался родной стихией, но вместо того, чтобы наслаждаться романтикой, я почему-то болтала:
— Подумать страшно, Соль! Тебе уже 4 с половиной миллиарда лет! Ты древнее ящеров, а совсем молодой!
— Ну, конечно, я ещё очень молод. Только-только разгорелся. И половины водорода не израсходовал.
— А что будет, когда израсходуешь?
— Перейду на гелий. Стану красным гигантом.
— Ой, не надо!
— Что делать? Судьба!
Соль не возражал против болтовни.
И тут я задала-таки вопрос, который уже давно пульсировал во мне, но никак не догадывался выбраться наружу:
— Соль! А люди — что же — не видят нас?
— Конечно, не видят. Не хватает нам славы лягушки-путешественницы!
— Но мы-то видим!
— Тебя это удивляет? Но вспомни полузеркальные стёкла.
— Это те, которые зеркало только с одной стороны?
— Они. И здесь нечто похожее. Плотный воздух удерживает нас снизу, создаётся густой туман и преломляет свет особым образом. Исчезнет, как только ступим на землю. Уже близко. Вон, виднеется Зюйд. Не сказал бы, что удачное здание. Не Тадж-Махал и не Храм Покрова на Нерли. Ну да – что есть.
Он опять повернул ко мне голову, покрепче перехватил руку:
— Пойдём на снижение.
— Уже?! – тоскливо вырвалось у меня. Я даже сама не ожидала. Всю дорогу несла всякий вздор, вместо того, чтобы упиваться счастьем. А теперь, в последние минуты, вдруг почувствовала, как не хочу на землю. Век бы летала в небесах рядом с Солем. Нескончаем полёт, непрерывно блаженство. Вот ведь как устроен человек… имеем – не ценим. И никогда не одёрнем себя: всмотрись и вслушайся, запомни – этот миг не повторится! Любой миг жизни – не повторится.
— Соль! – с отчаяньем воскликнула я, — мы полетаем ещё хоть когда-нибудь?!
Он ошарашено взглянул на меня. Быстро проговорил:
— Ну, конечно! Сколько хочешь! Тебе понравилось?
Я чуть не задохнулась от нахлынувшей радости:
— Ещё бы! Я не почувствовала… растерялась, не сразу осознала. Только-только прониклась – и конец…
— Ну, давай сделаем круг над Зюйдом. У нас полно времени.
И мы понеслись по кругу. Над этой нескладной кубической конструкцией. Которая показалась яркой и незабываемой, потому что солнце освещало её с четырёх сторон одновременно и сверкало во всех окнах. Мы резко изменили направление. Ветер разом подхватил тонкий подол и завертел причудливыми петлями. Рванул мои волосы, как чёрный стяг. Затрепал золотые недлинные пряди Соля. Они спутались и запереливались всеми червонными оттенками от платиновых до красновато-коричневых – и то и дело вздрагивали ослепительными вспышками. В который раз я подумала о преимуществе светлых волос. Какая в них живописность, какое богатство цвета. Взгляд невольно останавливается проследить эти перепады, налюбоваться рисунком извитых либо угловатых линий, и смотреть можно бесконечно. Как на огонь и воду. Светлые волосы – живопись, чёрные – графика. Их зрение воспринимает глухим пятном — пусть даже с эффектными чёткими завитками по краям.
Мы бы ещё долго вращались вокруг Зюйда, как вдруг далеко внизу из-под прямоугольника крыши выплыла куча кудряшек. По ним одним узнать Тошку было бы, конечно, затруднительно, но когда сбоку вороха завитушек торчит хорошенький носик-клювик, можно не сомневаться – Тошка собственной персоной.
Мы с Солем переглянулись и рассмеялись:
— Представляешь её глаза, когда бы увидела нас?!
— Вот подскочит-то, если мы, как ни в чём не бывало, перед ней приземлимся!
— А сколько визгу будет, если под белы ручки поднимем в воздух?!
— Давай кинемся кисточкой сирени!
Наконец, Соль сжалился над девушкой:
— Ну, не будем измываться. Надо появиться крайне осторожно. Не напугать и не выдать себя. Давай, пока стоит спиной к стене и одна, без этого своего… как его?
— Роман Борисыча.
— Да, без него. Самое время. И место. Так! Заходим с тыла. Аккуратней с цветами. Как раз пространство — нам двоим поместиться, не много, не мало, а столько, сколько нужно. Ну, — тряхнул меня за локоть, — идём!
Я сообразить-то не успела, как мы уже стояли у Тошки за спиной, и она лениво поворачивала голову на наше шевеленье. Повернула – и вздрогнула, расширив глаза:
— Вы?!
— А то кто же? – рассмеялись мы дружно.
— Вы что?! С неба свалились?!
— Да нет, — продолжали мы веселиться, — это мы так ухитрились подкрасться. Чтобы ты не заметила. Как? Получилось?
— Да не то слово…, — пробормотала Тошка, понемногу приходя в себя. И, уже в себе, с упрёком на меня поглядела:
— Татуль, только больше так не надо. А то меня хватит инфаркт. Последнее время ты меня к нему что-то старательно подталкиваешь.
— Ну, что вы, Тоня, — вмешался Соль со своей неотразимой улыбкой, — в вашем цветущем возрасте – какой инфаркт? Таня просто хотела сделать вам сюрприз. Как вы считаете – ей это удалось?
Тошка остановила на мне взгляд – и только тут всмотрелась. И замерла.
— Ничего себе! – протянула после длительной паузы, с трудом отмерев – и сразу же перешла на сарказм, — ну, Татка, приз тебе и корзину ананасов! Наконец-то ты рассталась со своей сабельной униформой! Наконец-то я вижу тебя в чём-то приличном!
Она с удовольствием разглядывала меня, вытягивая шею то направо, то налево – и в довершении подвела итог:
— Вот так всегда и ходи! Соль, это явно ваше влияние!
Я с удивлением отметила: Тошка не клокочет при виде моего Солнца. Платье, что ли, примирило? Или громадный куль сирени, который держал Соль?
— А ты пока одна? – решила переменить я тему.
— Нет, — пожала плечами Тошка, — с Романборисычем. Да вон у киоска. Цветы высматривает. Я говорю ему, не надо, Татка притащит – а он – «неудобно!».
Мы обернулись в сторону её небрежного кивка. И верно, неподалеку стоял и в изумлении смотрел на нас невысокий плотный дядька с двумя резкими складками у губ и намечающейся лысиной на макушке.
С поговоркой «морщины – украшение мужчины» — так и быть, соглашусь. А вот про лысину – извините. Может, оттого она тут и не рифмуется. Что же касается умных и внимательных глаз, они без всяких рифм, бесспорно, положительная деталь. Потому я к Тошкиному поклоннику отнеслась с приязнью. Во всяком случае, поняла, почему Тошка тратит юные дни под ручку с дедком.
Что меня беспокоило, так это изумление на его лице. Щедрым ворохом сирени, что ли, так поразили его миролюбивые Тошкины друзья? Я покосилась на Соля. Тот, как всегда, был безупречен: любезен, улыбчив, обаятелен.
