растерянности, впервые почувствовав себя рядом с ним посторонней.
Это было примерно полтора месяца назад. С тех пор она настороженно отслеживала частоту появлений Короля на студенческих дебатах и частоту появлений Марши на лабораторных и практических занятиях группы Короля.
* * *
Жучка опять встряхнула головой. Что ещё за нах… К чёрту Маршу Рейнберд! К чёрту всё!
– Разуйся… Джон Смит, – буркнула она хмуро, указывая на пыльные кроссовки Короля. – Я только что полы помыла.
Тот беззаботно ухмыльнулся:
– Да брось ты! Тоже мне, desperate housewife, отчаявшаяся домохозяйка… Иди лучше сюда.
– На хрена? Я занимаюсь, – строптиво процедила она, подходя, однако, на шаг.
– Мной займёшься.
– Ага, два раза.
Он расхохотался, запрокинув светловолосую встрёпанную голову:
– Можно и два! Я не возражаю.
Невольно заглядевшись на его белозубую нахальную ухмылку, она не успела отпрянуть, когда он стремительно ухватил её за руку и дёрнул на себя.
– Я сказал – иди сюда, – раздельно повторил он, прижимая её к дивану и уже не улыбаясь.
Жучка коротко выдохнула и на секунду крепко зажмурилась.
– Устала я уже с тобой письками меряться, Король, – вырвалось у неё. – Понимаешь?
Его пальцы медленно разжались.
– И вообще, я тебя без гандонов больше не подпущу, – безжалостно продолжала она, посмотрев ему в глаза, вспыхнувшие яростью и какой-то детской обидой. – Мало ли где ты шля…
Король тряхнул её за плечо, обрывая на полуслове.
– Ты у меня одна! – прохрипел он севшим вдруг голосом, и она опять зажмурилась.
Пропали оно всё пропадом – Пиндосия, Калифорния, Беркли, преподы с их Нобелевским лауреатством! Очутиться бы сейчас на лежанке из небрежно наломанных веток, прикрытых одеялом, в той заброшенной землянке на берегу родного моря, где они провели своё самое первое, самое безбашенное лето…
– Вот здесь – одна, верю, – откликнулась она наконец, слыша, как вздрагивает собственный голос, и положила ладонь прямо под ремень его джинсов. Король дернулся, как от удара током, но она уже отняла руку и вновь прикоснулась – теперь к его сердцу, неистово колотившемуся под модной рубашкой. – А здесь?
Он отшатнулся, но её пальцы теперь коснулись его лба:
– И здесь?
Она сжала его лицо в ладонях, напряжённо глядя в заблестевшие, потемневшие глаза.
– Здесь, и там, и везде, – лихорадочно зашептал он, отчаянно целуя её, прижимая к себе так, будто хотел ею пропитаться, войти в неё прямо сквозь поры. – Только ты, ты одна… Королева…
Она снова зажмурилась, принимая его, впуская его. Плясали перед глазами огненные всполохи костра, в ушах шумел родной прибой, и морской солёный привкус жёг саднящие губы, которые она прикусывала, чтобы не закричать.
Уже уплывая в сон, она широко раскрыла глаза и подскочила:
– Король!
– М-м… – невнятно откликнулся тот.
– Я с Серёгой сегодня по скайпу… чёрт, он наврал, что у него микрофон сдох, списались просто. Что-то там у него… не то.
– Да брось ты параноить… – Король зевнул широко и сладко. – Чего у него там может быть не то? Продюсер какой-то нашёлся, раскручивает их. Он же всегда чего-нибудь гонит, Серёга-то. Творческая личность… Мама за ним присматривает. Не бери в голову, спи давай.
Через минуту Жучка услышала его мерное дыхание и из всех сил саданула кулаком в подушку.
Параноить, значит… Ладно. Завтра она сама с этим разберётся.
Сон ушёл враз.
Откинувшись на спину, она надела наушники и нашла в плей-листе последнюю Серёгину песню.
Дыхание тает на острие зловония,
Страх – просыпаться опять непонятыми,
Как два изгоя, что терпят крушение боинга,
Как два Геракла, распятые на крестах истории.
На простынях, от холода потных заведомо,
Лежать не дыша, боимся вдохнуть отчаяние,
Прощение вымолив, просто прождав ответа,
И проиграть, всего лишь приняв наказание.
Дыхание крошится, всеми оттенками красного,
Нутро дрожит, заполненное вдохновением,
Стоять на месте, словно родившись привязанными,
Стоять на месте, испытывая терпение.
Рисуй глаза на спинах каждого голубя,
Разуй глаза, и клетка почти естественна.
Спина к спине, хотя и не до конца любя,
Глаза в глаза, хотя может слишком тесно нам.
И так мечтать – пойти навестить любовников,
Не подпускать друг к другу нужду и горе.
Как два изгоя, что терпят крушение боинга,
Как два Геракла, распятые на крестах истории…
* * *
Голос Ольги Васильевны в трубке, как всегда, был очень ровным.
– Не беспокойся, с Серёжей всё нормально. Мне, конечно, не нравится это его заочное обучение… такая профанация… но он действительно слишком много времени отдаёт… своему творчеству, чтобы учиться очно как следует.
«Было у отца два сына, один умный, а второй… музыкант», – чуть не ляпнула Жучка.
Словно услышав эту повисшую между Калифорнией и Москвой нелепую присказку, Ольга Васильевна строго спросила:
– Варя, я надеюсь, что у Андрея всё в порядке с учёбой?
– В абсолютном, – легко отозвалась Жучка. Короля она бы в любом случае не сдала.
– Ты по-другому и не ответила бы, правда? – в голосе Ольги Васильевны просквозила улыбка.
– Ага, – согласилась она так же легко, и в трубке прозвучал короткий смешок. А потом неожиданный вопрос:
– Трудно тебе, девочка?
Мобильник в её пальцах дрогнул.
– С чего вы взяли? Всё отлично.
– И тут ты не ответила бы по-другому… – констатировала Ольга Васильевна со вздохом. – Не бери на себя ещё больше, не надрывайся попусту.
– Вот ещё… – пробормотала Жучка упрямо. – Что там за продюсер у Серёги?
– Очень… деловой, – хмыкнула Ольга Васильевна. – Его нам порекомендовали… давние знакомые. Обедал у нас дважды. Обещал, что первый альбом выстрелит, недолго осталось. Серёжа, видимо, просто очень нервничает по этому поводу, но это понятно. А ты не волнуйся.
Да что они все заладили – не волнуйся, не волнуйся!
– Ладно, – Жучка глубоко вздохнула. – У меня всё. До свидания. И… берегите его!
Сунув мобильник в карман джинсов, она устало присела на край стола.
В аудиторию, весело галдя, входили студенты. Яркая, беспечная, многонациональная толпа в фенечках, монистах, татушках, пирсингах… И у длинноволосого молодого препода красовалось колечко пирсинга над левой бровью, гроздь серёжек в левом же ухе, радужная фенечка вокруг запястья.
Жучка вдруг поймала хмурый, исподлобья, взгляд Марши Рейнберд. На ней, единственной из пёстрой попугайной оравы, была чёрная футболка с чьим-то профилем и тёмные мешковатые джинсы. «Свободу Леонарду Пелтиеру!» – вот что было написано на футболке.
Жучка вспомнила, что встречала это имя, когда проглядывала по совету Марши соответствующую статистику в Сети – индеец просидел в тюрьме чёртову уйму лет за убийство двух агентов ФБР, хотя его вина вроде как даже не была толком доказана.
Статистика, кстати, и вправду… впечатляла.
«Война всё ещё идёт…»
Марша Рейнберд точно знала, что такое война.
* * *
Заканчивался ноябрь. Впереди маячило неизбежное, как коммунизм, навязчивое америкосовское Рождество. Какофония покупок, скидок, Санта-Клаусы в универсамах. И каникулы. Все разъезжались кто куда, и в кампусе должны были остаться в основном только иностранные студенты.
Жучку с Королём тоже пригласили погостить, – кажется, долговязый застенчивый очкарик Боб Тейлор, – в Техас, на отцовское ранчо. Жучка резко отказалась, едва Король ей об этом заикнулся – она не собиралась упускать возможности лишнего заработка в свободное каникулярное время.
Они с Королём, конечно, из-за этого в очередной раз перелаялись. Уже привычно, прямо как прожившая вместе много лет, задрюченная жизнью семейная пара: какой-нибудь дядя Петя в растянутых трениках, с отвисшим пивным пузом, и тётя Маша в бигудях, шлёпанцах и засаленном халате.
Провались оно всё…
В последние недели Серёга вообще перестал выходить на связь. Ночами Жучка торчала с ноутом на балконе, всё дожидаясь – а если он появится в Сети? Ветер с океана был холодным и солёным, ерошил ей волосы, будто большой рукой, и она сидела там, пока совсем не подмерзала, а Король пытался её утащить, злился и орал, что она спятила.
Спятила, как же…
Релиз Серёгиной группы опять откладывался. Жучка нашла в Сети интервью с его продюсером, обычное рекламное и жизнерадостное «бла-бла». Продюсера звали Фёдор Орлов, и Жучка внимательно рассмотрела его улыбающееся лицо на фотографии: в меру циничный, в меру открытый взгляд преуспевающего сорокалетнего мужика, ничего в нём не было настораживающего. Но почему Серёга молчал? И почему иногда так заходилось от тревоги сердце?
В конце концов, после очередной бессонной ночи она не выдержала и опять позвонила в Москву, хотя боялась, что Ольга Васильевна сочтёт её истеричной дурой, как и Король.
Ну и ладно, ну и пускай.
Жучка сперва даже не узнала её голос в телефонной трубке – таким усталым и бесцветным он был.
– Серёжа в больнице, – коротко сказала Ольга Васильевна. – Всё в порядке, он просто… переутомился. Ему надо немного отдохнуть. Ты не волнуйся, Варя…
Даже не дослушав, Жучка нажала на кнопку отбоя.
Мозг заработал холодно и чётко, будто какой-то механизм – ей даже показалось, что она видит и слышит, как всё быстрее крутятся внутри её головы шестерёнки, уверенно цепляясь друг за друга, как стремительно раскручивается маховик.
Пришла беда.
Война.
И Серёга сражается там совсем один.
Она раскрыла ноут и достала из сумки кредитку.
Явившийся рано, как ни странно, Король застал её за сборами. Шмоток у неё, к счастью, было немного
– Ты чего тут? – оторопело заморгал он, замерев у порога, как вкопанный. – Ты…
– Я лечу в Москву, – Жучка рывком застегнула «молнию» дорожной сумки и поднялась. – Заказала билеты. Завтра в два часа – рейс на Нью-Йорк. До этого я все формальности тут должна уладить.
– Да что ты несёшь?!
– У Серёги проблемы, – ответила она коротко. – Думаю, большие. Я должна там быть.
Дико взглянув на неё, Король выхватил из кармана мобильник:
– Мама?..
Не желая ничего слышать, Жучка вышла на балкон и устало опёрлась на перила. Она заранее знала всё, что будет сказано. И это «всё» она выпалила в лицо Королю, едва только тот распахнул балконную дверь и шагнул к ней:
– Конечно, на самом деле всё в порядке, всё у мамы под контролем. Я чего-то там себе понавыдумывала, а Серёга же просто творческая личность, хуле, у творческих личностей бывают… кризисы. Я собираюсь спустить в унитаз всё своё грёбаное будущее из-за каких-то выдумок. Я впахивала здесь целый год, как ломовая лошадь, а теперь…
Но Король сказал совсем другое. Голос его был очень тихим и чётким, и Жучка впервые увидела в его лице черты Ольги Васильевны.
– Уладишь все формальности, значит? А я… получается, вообще не вхожу в твои… формальности?
Она облизнула враз пересохшие губы, прямо глядя ему в глаза, ставшие очень взрослыми и совсем больными:
– Ты – не пропадёшь. Ты… прости.
– Поня-ятно, – хрипло протянул Король, сглотнув.
И спросил – опять очень тихо и опять совсем не то, чего она ждала:
– Так ты тогда… в десятом классе… из-за Серёги меня динамила? Выбрать не могла?
Дыхание у неё пресеклось. Она молча кивнула, а потом сказала просто, зная, что должна объяснить до конца:
– Я его тогда предала. Но больше не предам. – И повторила едва слышно: – Прости.
Не отводя глаз, она ожидала взрыва, пощёчины, матерщины. Но не
