полутьма на тихой кухне.
Я один перебираю буквы,
Чтобы бросить их в твоих богов.
Через эти нормы все прошли,
Даже если ночь приходит рано,
Варится сама в своём обмане,
В рот суёт мне голые нули.
Манит непростительная боль,
И желанье снова всё испортить,
И с закономерностями спорит
Друг мой – второсортный алкоголь.
Быстры, но расхлябаны шаги,
Хочется опять казаться чистым.
Сердце, прячась в маске хоккеиста,
Повторяет мне, что все враги.
Чувства, недостойные стихов.
Смутно право на существованье,
Но нельзя принять за наказанье
Вдохновенье этих честных слов.
И никак раскрыть уже нельзя
Все свои желания и память,
Можно только понадёжней спрятать
Полные смятения глаза.
* * *
Максим Максимович сперва молча выслушал Ольгу Васильевну, а потом так же молча – диктофонную запись. До конца.
– Остаётся констатировать тот факт, – сказал он, когда все звуки, доносившиеся из диктофона, затихли, – что я оказался неправ. Наверное, в первый раз за всю свою практику. И я этому рад. – Он легко поднялся из своего кресла. – Вы хотите забрать Серёжу домой, я полагаю? Но… должен вас сразу предупредить, что он…
– Что он может отказаться? – перебила врача Ольга Васильевна. – Я понимаю. Это его право.
Серёга возник на пороге, и Жучка перестала дышать. Он небрежно прислонился худым плечом к дверному косяку, словно не собирался заходить в кабинет. И, наверное, действительно не собирался. Тонкое лицо его было совершенно бесстрастным.
– Поедем домой? – спокойно спросила Ольга Васильевна, неотрывно глядя на него. – А то не успеем до пробок.
Он только вздёрнул бровь и вопросительно покосился на доктора. На Жучку он даже не посмотрел.
– Твоя девушка съездила к твоему продюсеру, – просто пояснил Максим Максимович, – и он… дал ей исчерпывающие объяснения по поводу твоего состояния. Твоя мама предоставила мне диктофонную запись этой… беседы. Собственно, тебе уже не нужна терапия в стационаре, и ты вполне можешь ехать домой.
Серёга уставился себе под ноги, а когда поднял голову, чётко произнёс всего четыре слова, от которых Жучку бросило в жар:
– Это не моя девушка.
* * *
В машине на пути в Бибирево они молчали – все трое. Серёга сидел сзади, Жучка – рядом с Ольгой Васильевной, глядя прямо перед собой – на дорогу.
У дома Ольга Васильевна затормозила и повернулась к Серёге, положив руку Жучке на плечо:
– Послушайте меня оба. Я оставляю вас в бабушкиной квартире, а сама пока поживу на даче. Навещу отца, адвокатов, следователя и буду вплотную разбираться в отцовских делах. Надеюсь, что справлюсь. И надеюсь, что вы… справитесь тоже. Варя, я оформила тебе временную регистрацию, справка на тумбочке в прихожей, носи её всегда с собой. Деньги на твоей карточке есть. Помолчи, пожалуйста, я их оттуда снимать не собираюсь. На твоей карте, Серёжа, тоже есть деньги. Теперь вот что… – Она запнулась.
Серёгин взгляд был непроницаем.
– Серёжа… – заговорила Ольга Васильевна вновь. – Я не буду каяться перед тобой. И ты, и я знаем, что я виновата. Прежде всего в том, что вела себя, как… гусыня, вдруг высидевшая лебедя. Я совсем не понимала тебя. Наверное, и сейчас не понимаю. Но я буду стараться и хочу, чтобы старался ты. Всё. – Она глубоко вздохнула и мимолётно улыбнулась. – Я позвоню.
– Там на даче же… надо дровами топить… это отец всегда рубил… а ты как же? – неожиданно подал голос Серёга, и Жучка почувствовала, как к глазам и к горлу подступает что-то горячее.
Ольга Васильевна помолчала, потом тихо ответила:
– Дядю Мишу попрошу, он не откажет.
– А Песец там? – снова спросил Серёга, и Жучка так и подскочила:
– Песец?!
– Ну да, – пожала плечами Ольга Васильевна, – слон такой вымахал слонячий. Дядя Миша с ним возится, любит его, дурачка… Ну, вы идите, а я поехала. Вот ключи, Серёжа.
Серёга неловко взял у неё брякнувшую связку ключей со смешным брелком-собачкой, свою сумку и, не оглядываясь, молча вылез из машины.
* * *
Подымаясь по лестнице, они оба опять молчали. И на площадке перед дверью, когда Серёга никак не мог попасть нужным ключом в нужный замок. И в коридоре, когда зажёгся свет, и он с невольным любопытством завертел головой, наверно, вообще впервые в жизни попав в эту квартиру.
Жучка кивком головы указала ему на большую комнату и еле выдавила:
– Тебе туда. Есть будешь? Мыться?
Сначала ей казалось, что он даже не ответит, но он ответил:
– Ел уже сегодня. И мылся. В санатории у Максима.
Лучше б не спрашивала.
Лучше б не отвечал.
Подхватив с пола сумку, он направился туда, куда она показала, и вскоре там бодро заорал телевизор.
Жучка захлопнула за собой дверь маленькой комнаты и с наслаждением стянула с себя фирменные шмотки, мятые и грязные. На колготках поехала «стрелка».
Накинув махровый халат Ольги Васильевны, она нашарила в чемодане спортивный костюм и отправилась в крошечную ванную, где, как и мечтала недавно, долго стояла под бьющими в лицо горячими струями.
Потом она медленно, как больная старуха, выбралась из ванны, оделась, застегнув до горла «молнию» куртки, и поплелась к себе. Её бил озноб. Она плюхнулась на неразобранный диван, рядом с неубранным барахлом и долго лежала в темноте.
Перед глазами маячило жалкая и злобная физиономия Орлова, в ушах всё ещё звучали слова диктофонной записи – собственный голос.
…Сволочей надо учить…
Жучка поглядела на ноющие суставы пальцев, и её вновь передёрнуло.
Телевизор за стеной всё ещё бодро орал – судя по ору, транслировался хоккейный матч. «Амур» обыгрывал «СКА» со счётом семь – три, и хабаровские болельщики вопили нечеловеческими голосами от радости. Слышимость была, блин, как в картонной коробке.
Внезапно вспыхнув от злости, Жучка изо всей силы врезала в стену кулаком.
В коридорчике послышались быстрые шаги, зажёгся свет, дверь распахнулась, и Серёга вновь небрежно подпёр плечом косяк. Он был в желтой футболке и продранных на коленях, обтрёпанных джинсах. Руки скрещены на груди, глаза издевательски сощурены:
– Никак звала, Ко-ро-ле-ва?
Чёрт, до чего же братцы Королёвы были иногда похожи, гады…
– Никак не звала! – гаркнула Жучка, срываясь с дивана. – Шарманку свою потише сделай!
Она встала напротив него, лицом к лицу, глаза в глаза.
– Да-а? – нагло протянул Серёга, не отступив ни на шаг – таким она его никогда не видела. – А я думал, зовёшь меня, чтобы не скучать… ну или чтобы я не скучал… Развлечься, в общем.
Что-о?!
Захлебнувшись яростью, Жучка с размаху влепила ему такую затрещину, что у того аж зубы лязгнули, и голова мотнулась, впечатавшись затылком в косяк. Замахнулась ещё раз… и дёрнулась, когда Серёга вдруг перехватил её запястье – так крепко, что сразу и не высвободиться. Да что же это за..!
– Пус-сти! – прошипела она, пытаясь выдернуть руку из его цепкой хватки.
Они так и мерили друг друга взглядами, она – изумлённым и яростным, он – насмешливым, когда Жучка, к своему ужасу, ощутила, как пол уходит у неё из-под ног. Сказался весь этот бесконечный бешеный день… да и все предыдущие выматывающие дни и ночи.
Она почувствовала, как Серёга подхватывает её, и опять попыталась вырваться.
– Перестань, Варь, – очень тихо проговорил он, осторожно опуская её на диван и присаживаясь рядом – прямо на пол. – Ты же устала… принцесса на белом коне…
Она опять вскинулась было, но Серёга только засмеялся, всё ещё сжимая её запястье. А потом поднёс её руку к губам и поцеловал – туда, где под кожей лихорадочно бился пульс.
Онемев, задохнувшись, совсем растерявшись, она видела только, как в полосе света, падавшего из коридора, блестят его глаза, совершенно родные, совершенно Серёгины… и наконец, стиснув зубы и зажмурившись, крепко-накрепко обхватила его сразу руками и ногами, повиснув на нём, как обезьянка, сползая с дивана к нему на пол.
Они долго сидели в полутьме, не в силах выговорить ни слова, не в силах оторваться друг от друга, будто двое заблудившихся в дремучей чаще детей.
– Гензель и Гретель, – пробормотал Серёга, и Жучка даже не удивилась тому, что он озвучил промелькнувшую у неё мысль. Только так и должно было быть.
Она осторожно, будто узнавая, провела ладонью по его руке – от твёрдого плеча до длинных пальцев, и вдруг её так и передёрнуло – даже в темноте были видны чёрные кровоподтёки в сгибе его локтя.
– Ерунда, не обращай внимания, – извиняющимся голосом сказал Серёга, пытаясь отдёрнуть руку. – Это от капельниц… заживает уже. Я б рубашку надел, у неё рукава длинные, но я её почему-то в сумке не нашёл…
– Ты идиот, ну почему ты сразу никому ничего не сказал?! – выдохнула она, чувствуя, как от слепой чёрной ярости перехватывает горло и темнеет в глазах. Оказаться бы сейчас рядом с тем… продюсером… – Тогда, ещё в сентябре!
– А кто бы мне поверил, да никто, – отозвался Серёга не сразу. – Фёдор ведь протеже каких-то там папиных друзей, круче только яйца, выше только звёзды, он «Хандру» раскрутил, и у него на «Муз-ТВ» свой проект.
– Я б поверила, дурак! – заорала Жучка, стискивая его шею.
– И что бы я тебе сказал? Спаси меня, детка, злой дядька-продюсер меня домогается? Не смеши мои подковы.
– Тоже мне, конь Юлий, дурной на всю голову… – остывая, проворчала Жучка и с наслаждением зарылась лбом ему в плечо. – Подко-овы у него…
– Я его и сам как надо отметелил. Немногим хуже тебя, наверное, – хмыкнул Серёга, утыкаясь подбородком в её взлохмаченную макушку. – Не надо мне было только возвращаться потом. Он приезжал, просил, извинялся… Дурак я, что поверил. Ну и пацанов не хотел подводить.
– Слушай, Серый, – задумчиво спросила Жучка, – а ты когда успел таким лосярой вымахать, а?
– Летом, наверно. Всё лето в качалку ходил, ещё с весны начал, – рассеянно объяснил Серёга. – Я тебе хотел сюрприз сделать. Думал – ты вот сильная, а я кто? Дохляк. Хочу как ты. Ну и не бросал, хотя тяжело сначала было. Потом втянулся, даже понравилось.
– Ты обо мне думал?! – задохнулась она.
– Вот дурочка, – серьёзно сказал Серёга, ероша её спутанные волосы. – Ни на секунду не забывал. И это не метафора. Ни на секунду. Знаешь, что такое метафора, ты, девочка-боксёр? Боксёрша – ведь нет такого слова, да? Боксёрка?
Жучка опять обхватила его за шею, пряча лицо у него на груди.
– Издеваешься, да? – отозвалась она вздрагивающим голосом. – Скажи лучше, самый умный, а ты когда сообразил, что твой злой дядька-продюсер тебя дрянью пичкал?
– У Максима и сообразил, в клинике, – спокойно ответил Серёга. – Но там бы мне точно никто не поверил. Сперва очень страшно было, когда понять не мог, откуда такое… Всё, думал, с ума схожу. У Пушкина, помнишь: «Не дай мне Бог сойти с ума, уж лучше посох и сума», вот это верно очень. Я несколько ночей не спал, притворялся только, чтоб не кололи лишний раз. Всё лежал и думал, думал. А потом сообразил. Знаешь, я как будто горел, когда мне всё это мерещилось. Горел изнутри.
Не в силах больше этого слышать, Жучка зажала ему рот чем могла. Губами.
И замерла.
Его губы были не похожи ни на чьи – и знакомы, как свои собственные. Их вкуса, их нежности и требовательности она никогда не знала… и знала всегда.
Она целовалась с парнями, она хотела, брала и отдавала.
Сейчас она поняла, что ничего этого в её жизни просто не было.
Ничего и никого.
Даже Короля.
Всё происходило впервые – здесь, и сейчас, и с ним, и она совершенно
