которого Пёс не услышал, вонзился ему между лопаток, пробив толстую кожу и повредив кость.
С жалобным воем полетел Пёс вниз, когтями из последних сил цепляясь за стену и словно кремнем высекая снопы снежных искр.
Увидев близкий уже камень мостовой, Пёс закрыл глаза.
Стало больно. Потом темно. И очень, очень тихо.
Ни единого звука.
'Швейцарский союз мусульман-атеистов приветствует вас в кантоне Женева! Мы обращаемся к уважаемым гостям с просьбой соблюдать установленные законом обычаи и воздержаться от употребления спиртного на время пребывания в Конфедерации.
Напоминаем, что христианские ассоциации кантона Женева, следуя конфедеративному законодательству и нормам исламского либерализма, ограничили продажу содержащих свинину продуктов до одного час в день, с двух до трёх часов пополудни.
Желаем вам счастливого пребывания в кантоне Женева!'
Синий куб объёмно-проекционного экрана начал гаснуть, распадаясь на отдельные радужные полосы, и счастливо улыбающаяся девушка в золотистом никабе и мини-юбке растворилась в полумраке салоне, подобно джиннии из древней сказки.
- На каком это она, Базиль? - спросил Марк помощника. - Не силён я в этих европейских языках!
Базиль слегка пожевал губы, посмотрел на приглушённо светящиеся зеленовато-белые лампы подсветки салона, посмотрел на секретаря Луизу, ответившую ему взглядом недоумённым и отчасти даже испуганным, потом кашлянул негромко и уверенно ответил:
- На итало-арабском, конечно! В Швейцарии на нём и говорят!
- А ещё ретороманский есть, - не преминула заметить Луиза.
Но небывалой эрудицией своей на босса благоприятного впечатления не произвела.
Маркин заскучал и потребовал кофе с коньяком.
- Только просьба - выпить до приземления, - предупредила стюардесса, принеся заказ.
- Отчего ограничения такие? - удивился Марк и начал дуть энергично на край дымящейся чашки.
Стюардесса отчего-то разволновалась, побежала в кабину пилотов.
Снова засветился экран и девушка в никабе повторила своё объявление. На этот раз, на реформированном русском языке.
- Вот оно чего! - заметил Марк. - В самолёте, стало быть, можно?
- Самолёт итальянский, - пояснил Базиль.
- И в нём ещё вино дают, - сказал своё слово и Луиза.
Марк посмотрел на плёночные часы, наклеенные на тыльную сторону правого запястья (по обычаю многих левшей, носил он часы именно на правой стороне).
- Три сорок, - сказал самому себе Марк.
И уточнил у помощника:
- Встреча на сколько назначена?
- Пять ровно, - ответил Базиль. - В галерее...
- Без подробностей! - отрезал Марк.
- А здесь правда золото дешёвое? - заволновалась Луиза. - Меня ваша супруга просила посмотреть... Ведь вы так заняты, а меня она просила!..
Марк зевнул и прошипел:
- Вон из каюты! Оба! До посадки не беспокоить!
И, прикрыв глаза, откинулся на спинку кресла.
Сотрудники тихо вышли из вип-каюты и белая дверная панель закрылась за ними.
До посадки самолёта осталось десять минут.
Пятая по счёту пыльная бутыль появилась на столе.
Воистину, шкафчик был бездонен.
Император захмелел.
- Не боишься меня, стало быть? - с обидой спросил он Кузьму.
Кузьма пожал плечами.
- Чего бояться?
Калигула хлопнул ладонью по столу.
- Но ведь поначалу-то испугался! Побелел даже...
Кузьма усмехнулся так грустно, так только умел.
- Это давно было... Жаль, часов у меня нет, а то бы время засёк да и сказал тебя, как же давно это было. А вот потом посидел я немного...
- В чулане, - напомнил злопамятный император.
- ...Да и подумал, - как ни в чём ни бывало продолжал Кузьма, - что бояться резону нет. Может, я тоже уже мёртв давно. Иначе как бы я тут оказался? Я ведь сейчас...
Он сложил ладони лодочкой и сделал широкий замах.
- ...Играть должен был. Гольф, игра есть такая. Знаешь?
Император, нахмурившись, долго сидел в молчании. О гольфе он явно ничего не знал, но признаваться в этом ему было стыдно.
- Откуда тут вино такое взялось? - спросил Кузьма, пытаясь вопросом отвлечь императора от тяжких дум.
- Не знаю, - честно признался Калигула. - Само появляется... Я уже привык, что тут многие вещи сами собой появляются, а потом сами же собой исчезают. И ты привыкай, хоть...
Взбодрившись, глянул весело на гостя и даже подмигнул ему.
- ...недолго осталось!
- Нас и правда отсюда не выпустят? - упавшим голосом уточнил Кузьма. - Кто?
- Дурак! - разозлился Калигула. - Скорлько раз объяснять - лес! Лес не выпускает! Проклятый лес держит нас как поживу для пса. Не пойму только, отчего и тебя он держит. Хотя...
Лицо Калигулы озарилось внезапной догадкой.
- Может, ты и прав и в своём мире ты мёртв? Ведь по закону богов ты не можешь жить одновременно в двух и более мирах. Только в одном! Стало быть, если в одном мире ты жив, то во всех прочих ты мёртв. Вот я, к примеру, в этом мире жив. А в прочих...
И император, качнувшись на стуле, всхлипнул пьяно.
- А ведь ничего плохого не делал людям! Шутил только... И не знаю я игру твою, не знаю!
- Плохи дела у вас, в Риме! - решительно заявил Кузьма. - Плохи, раз вы не знаете, что такое гольф. Все приличные люди в гольф играют. Меня вот китайцы научили, в прошлом году. Я два раза в Сеул ездил на соревнования в бизнес-лиге.
- Хватит чушь нести! - возмутился император.
И, вскочив, заходил неровным пьяным шагом по домику так энергично, что заскрипели оглушительно иссохшие половицы и закачались картины и трофеи-рога на стенах.
- Слушать тебя не хочу! Пустота одна, бестолковщина... Ты же случаем сюда попал, по ошибке! Пир был на Олимпе, боги напились изрядно - и кинули тебя для развлечения сюда, в этот заброшенный дом. Это я в пылающем лесу брожу много лет, от дома к дому. Это моя земля, и здесь я буду умирать. Меня убивали уже сто сорок шесть раз, если и первое убийство считать. Теперь, видно, в сто сорок седьмой убивать будут. И я снова вернусь во дворец! Там, в новой жизни, в очередной жизни... Мне не страшно, я император-шутник, повелитель и игрок, я бессмертен, а ты...
Он остановился и глянул презрительно на притихшего Кузьму.
- И чего я трачу время на тебя? Отчего перевожу на тебя драгоценное вино, пусть и из бездонных моих кладовых? Ты, жалкий и случайный человек, хочешь умереть вместе с повелителем и избежать тем самым забвения? Нет, глупец, это моя судьба! Моя судьба - быть убитым. А твоя...
Он показал большим пальцем себе на горло.
- Играй свою роль! Свою! Не смей стоять рядом со мной на сцене! Не хочу умирать рядом с тобой! Вон, торговец! Вон!
- И то верно, - с радостью согласился Кузьма. - Как говорится, из леса вышел - в лес и уйду. Это, наверное, тебя лес не выпускает, а меня-то пропустит. Чего мне с тобой, припадочным, время терять? В этот...
Он снова взмахнул руками.
- В это самый, в гольф, пора играть!
И, встав решительно, помотал головой, вытряхивая алкогольный туман.
Обойдя замершего посреди комнаты императора, подошёл к двери.
Покашлял, прочищая горло перед глотком дыма.
И, толкнув дверь, переступил через порог.
Кузьма замер на крыльце, поражённый переменами в лесу.
Пламя, окружив поляну непроглядным кольцом, подобралось вплотную к дому.
Ветер кругами обметал поляну, засыпая искрами крышу и стену испуганно вздрагивающего дома.
Сплетённые стены, кружевом закрывавшие стены, пожухли и на глазах удивлённого Кузьмы рассыпались в серый пепел.
Пожар стал хищным.
Он протянул щупальце к ногам Кузьмы и короткой, мгновенной хваткой обнял голень.
И Кузьма, у ужасу своему, почувствовал боль.
Он отпрыгнул назад, ударившись спиной о дверной косяк.
И взвыл, когда посыпавшиеся сверху искры попали ему на голову.
И когда он, подпалённый и всхлипывающий, вернулся в дом, то радостный император, великодушно прощая гостя, воскликнул:
- А и ты не случайно здесь! Ты уж, верно, почётный гость на этом празднике.
И полил его дымящуюся голову остатками фалернского из почти уже доконченной бутыли.
- Проходи, милый, проходи. С возвращением тебя! Ты в первый раз умираешь?
Кузьма разъярённым котом зашипел в ответ.
И, оттолкнув непочтительно императора, отправился спать.
Снился ему подвал. Вода вперемешку с ржавчиной текла из прохудившихся труб.
Во сне он целовался в бродяжкой Никой, дочерью дворника Акима, что с семейством своим обретался в каморке в цокольном этаже.
Нике он обещал подарить серёжки, выменянные им у перекупщиков на рынке в обмен на ионный ускоритель, украденный по случаю с глайдерной площадки в Бутово.
А за серёжки, да ещё и с изумрудами, Ника обещала поднять платье выше колен. А дальше - уж как повезёт...
Ему двенадцать лет от роду.
Во сне он счастлив.
Точно в срок, едва остановился лайнер на жёлтой площадке посадочной полосы, подошёл Базиль к двери вип-каюты и осторожно посопел в микрофон интранета.
Потом нажал на панель оповещения и произнёс, по возможности мягко:
- Дорогой шеф, прибыли!
Подумав, добавил:
- В аэропорт Женевы.
Выждал секунд десять.
'Крепко спит...'
- Пора... Я у выхода подожду?
Шеф не отвечал.
Базиль поднёс было к ридеру корпоративную карту, но открыть каюту так и не решился.
'Он хоть и не с дамой, да мало ли что...'
И, завидев в дальнем конце прохода стюардессу, поманил её заговорщицким жестом.
Показал на дверь.
Стюардесса произнесла что-то на тарабарском своём наречии и решительно провела картой доступа по считывателю.
Дверная панель отъехала в сторону.
Базиль осторожно просунул голову в каюту.
И стало дурно ему. Дурно до темноты в глазах и тянущей боли в желудке.
Шеф лежал на ковре, неестественно выгнутой головой упираясь в спинку развёрнутого к иллюминатору кресла. Белой, сырой лепёшкой в полумраке расплывалось лицо, а из синего рта сантиметра на два высунулся распухший язык.
А глаза у шефа были удивлённые.
Прямо детские какие-то глаза!
Пёс очнулся в клетки. В клетке с толстыми стальными прутьями.
Шею давило. Пёс нащупал ошейник. Прочный. Видно, тоже стальной.
Звон.
От ошейника к прутьям тянется цепь. Два звена цепи приварены к ограждению.
Пёс, протянув руку, подёргал цепь.
Прочно приварены! Так что и псиной силы не хватает на отрыв.
А ноги...
Пёс, приподнявшись, повернул голову.
Ноги схвачены кандалами.
Осмотрелся.
Полутьма.
Застенок.
Стены прочно сложены из грубо тёсаных гранитных плит.
Капли воды на камне.
Пропущенные через кольца цепи свисают со стен.
Виден край стола. На краю свалены в беспорядке сплетённые из узких кожаных полосок длинные, скрученные и узлами связанные шнуры. Тускло отсвечивают лезвия ножей.
Металлическая ванночка. Какой-то пыльный и как будто слегка надтреснутый пузырёк, заполненный чем-то чёрным.
Не интересно.
Пёс зевнул.
Почесал живот.
Заёрзав, повернулся на спину.
И замычал удивлённо.
Такого он ещё не видел даже в этом чудесном краю.
С потолка свисали подвешенные гроздьями глаза!
Аккуратно удалённые вместе с тонкими бечёвками нервов и остатками мышц, очищенные от крови, похоже и отмытые, и покрытые чем-то прозрачным и блестящим для лучшей сохранности - во множестве висели глаза, слегка покачиваясь от задувающего в щели сквозняка.
Огонь настенных
