женщиной! - с радостью переключилась с собаки на парня. Но радость её оказалась кратковременной.
- Я – сказал! – угрожающе прохрипел чёрный и стал протискиваться к приличной женщине для более короткого разговора.
Но та, увидев наколки, стала быстро отодвигаться к передней двери, выкрикнув напоследок:
- Что за народ! И заступиться некому!
Народ и впрямь равнодушно смотрел в сторону и был явно не на её стороне. Скандалистка успела-таки выскочить в открытую на остановке дверь. Иван Ильич, увидев, как она споткнулась на ровном тротуаре и чуть не упала, подумал: «Бог шельму метит!». На следующей остановке сошёл чёрный защитник, а ещё на следующей – они с Дарькой, и пошли в скоростном темпе. Виновник автобусной свары спешил потому, что все вокруг спешили и хозяин тоже, а тот боялся потерять пса среди мельтешащих ног.
До шарашки – так иронично называли начитанные сотрудники с апломбированным гипертрофированным самомнением кормившее их без взаимности конструкторское бюро НИИ Электроники – дотопали без происшествий и виляний, как будто ходили сюда парой не первое утро. За массивной дверью со старинными бронзовыми ручками, до блеска надраенными руками за сотню лет, массивного трёхэтажного купеческого особняка, недавно принадлежавшего детской музыкальной школе, как и полагается в любом засекреченном от своих учреждении, за обшарпанным столом сидела охранница – женщина предпенсионного возраста, вырабатывающая стаж, а заодно и вязаные носки и варежки. С неохотой оторвавшись от малого бизнеса, она недовольно взглянула поверх роговых очков на раннего и, следовательно, не важного работника, узнала Ивана Ильича и недоумённо перевела взгляд на остановившегося тоже в недоумении Дарьку.
- Здравствуйте, - непринуждённо поздоровался собаковод. – Это – подопытный экземпляр, - показал рукой на пса. – Очень ценный индивид: в него вживлён золотой чип, - и чуть не добавил для внушительности «с драгоценными камнями». - Если вдруг вознамерится удрать, задержите всеми возможными способами вплоть до применения оружия. – На поясе грозной охранницы висела кобура с торчащими из неё газовыми баллончиками.
- Да как же я его удержу! – завозмущалась тётка. – Вон он какой, маленький да юркий. Укусит ещё, поди!
- Люди за науку жизнь отдают, - авторитетно произнёс серьёзный научный работник, почему-то рано пришедший, и, позвав: - Сударь! – степенно пошёл по сквозному коридору в свой засекреченный кабинет.
Дверь в него, как всегда, не была заперта, несмотря на неоднократные категорические предупреждения коменданта. Внутри большая комната разделялась дощатой перегородкой на две. Когда-то это был класс виолончели, и каждое утро, входя, Иван Ильич слышал тихие звуки тоскующей виолончели, очень жалел, что детей вытурили, за что испытывал даже неловкость. Солидные по формам тёти из Наробраза, плотно отгородившись от образования непробиваемыми бюрократическими флешинами и видя, что детишек, желающих обогатиться платной музыкальной культурой, становится всё меньше и меньше, сообразили, что лучше меньше, да лучше, и объединили несколько школ в одну, собрав туда музыкальные таланты, подающие не только надежды, но и мзду на содержание тёть. А освободившееся здание сдали распухшему вдруг от наплыва молодых кадров самых разных специальностей, в основном – гуманитарных, элитному НИИ. Собственно КБ занимало только первый этаж, да и то не полностью, поделившись с мастерскими, а на двух верхних размещалась наплывная молодёжь, не имевшая никакого отношения к конструкторам, но числящаяся в их штате. Шарашники презрительно называли верхние этажи инкубатором. Там, бесцельно насилуя компьютеры и Интернет, оперялись из «своих» будущие топ-менеджеры, менеджеры и менеджирики институтских подразделений. Все они были аспирантами, большинство в ожидании должности – по второму сроку. Иван Ильич почему-то их жалел.
Привычно лавируя между приборными шкафами, столами, заставленными приборами, стеллажами с чем-то непонятным и ящиками на полу, он прошёл в свой обжитой уголок у окна и с удовольствием сел за двухтумбовый стол, старый, поцарапанный, но вместительный и заваленный инструментарием, деталями и схемами. Справа был приставлен ещё один стол с измерительной аппаратурой, а на широком подоконнике разместились радиодетали в ящичках и просто так, поскольку в развале их легче искать. Сняв с гвоздя позади себя ватиновую рабочую куртку и постелив в самом углу, хозяин приказал:
- Твоё рабочее место, малыш.
И Дарька, поняв, тут же улёгся, облегчённо вздохнул и, положив усталую голову на утомлённые лапы, стал перебирать в уме необычные события необычного утра. Едва устроились и не успели обменяться впечатлениями, как следом заявился тот, кого Иван Ильич никак не ждал так рано.
- Привет, - произнёс угрюмо и прошёл во вторую половину комнаты.
- Привет, - дружелюбно ответил Иван Ильич. – Что так рано?
- Форс-мажорные обстоятельства, - глухо объяснил неурочный сотрудник из-за перегородки.
Слышно было, как он наливал туго бьющую струёй из крана воду в чайник, как поставил его на скрипнувшую электроплитку и щёлкнул выключателем.
- Пришлось штаны надевать на площадке выше этажом. Не умывался, не брился, не выспался, не ел – настроение паскудное!
- Сочувствую, - без всякого сочувствия пожалел Иван Ильич застуканного рогатым мужем героя Чосера. – Когда-нибудь ты не то, что без штанов – без головы останешься. А то и ещё без чего-нибудь. Не надоело?
Тяжело вздохнув за перегородкой, потенциальный кастрат появился в её проёме.
- Надоело, - устало прислонился к косяку. – А что делать? Липнут, как мухи к сахару, и не согнать.
Тимур Ашотович Азарян был очень красивым мужчиной с любвеобильной душой и от этого страдал, не в силах совладать с удушающим женским обожанием. Не умея отказать и отказаться, он вечно попадал в неприятные истории, которые, однако, не уменьшали толп молодых и не очень молодых поклонниц Казановы, страстно желающих завладеть красавцем, отдавшись ему душой и телом.
- Женись, - мудро посоветовал добросердечный товарищ.
Тимур, смягчив улыбкой усталое лицо и вмиг сделавшись сказочно красивым, словно легендарный принц из ночей Шехерезады, дружелюбно напомнил:
- У тебя уже был, насколько я знаю, печальный опыт.
Иван Ильич, приняв удар под дых, откинулся на спинку стула.
- То – не опыт, - вернул нормальное дыхание, - то – заведомая ошибка слюнявой молодости, обусловленная воспалённой плотью. – Он принял прежнее свободное положение, опершись локтями на стол и бесцельно перекладывая чертежи с одного края стола на другой. «То было наваждение», - подумал, - «а потом – оцепенение». – А тебе, - обратился опять с уговорами, - уже четвёртый десяток пошёл, и опыта не занимать, так что не ошибёшься.
Послышалось нарастающее ворчание кипятка в чайнике. Тимур ушёл и вернулся с ним и с заварником. Принёс и красиво расписанную синью с голубым чашку, подаренную, наверное, одной из падших. Подвинул поближе стакан Ивана Ильича в серебряном подстаканнике, подаренном верной женой, налил кипятка в обе посудины, не спрашивая очевидного согласия, и щедро затемнил крепчайшей заваркой, пахнувшей так, что Дарька, открыв глаза, громко чихнул.
- Кто там у тебя подслушивает? – Добровольный половой легко перегнулся тонким станом через стол и заглянул в затенённый угол. – Эй! Ты зачем там прячешься? – Выпрямился и спросил хозяина: - Скучно стало?
Дарька, встретив добрый взгляд глаз уже знакомого тёмно-карего цвета, встал, потянулся и вышел знакомиться.
- Ну, давай лапу, друг!
Малыш подал, тоже улыбаясь. По всему было видно, что Тимур ему понравился, он даже по-приятельски потёрся о его ногу и не стал возражать, когда его слегка потеребили за холку и погладили.
- Красавец! – не поскупился на заслуженный комплимент новый знакомый, вызвав и у хозяина довольную улыбку. – Вылитый армянин! Жалко, что дать нечего, - засмеялся названый сородич, подвинул свободный стул и присел к столу Ивана Ильича, а благодарный Дарька улёгся рядом с его ногами. – У тебя есть, что пожевать? – с надеждой спросил голодный.
- На твоё несчастье сегодня впопыхах забыл прихватить, - разочаровал сытый, вспомнив с удивлением, что это «впопыхах» длилось не менее полутора часов.
- Ладно, - не очень огорчился Тимур, - перебьёмся.
На удивление всем он вообще ел очень мало, но формы, несмотря на беспокойные ночи, не терял, и страдал не от недоедания, а от недосыпа, нередко возмещая недостаток неприкрытой дневной дрёмой на работе с опасными клевками носом – того и гляди шваркнется в стоящую на столе аппаратуру. Незлобиво подзуживая и по-доброму завидуя, никто ему в том не мешал, хорошо зная, что если случится увлекательная тема и надо будет хорошенько пораскинуть мозгами, то он их, несмотря на утомлённость, расшевелит, и, забыв о потраченной впустую энергии, решит проблему как всегда красиво. Он не рождён для прозаичной и нудной повседневной работы, его беспокойной натуре нужны рывки, взлёты и падения, он и в душе – красивый человек. Может быть, глубоко чувствующие женщины и любили его за внутреннюю красоту, а не за красоту тела. Отхлебнув горячего чая без сахара, Тимур раздумчиво произнёс:
- Может быть, ты и прав. – Отхлебнул ещё и, оживая от допинга, разговорился: - Знаешь, твой слюнявый опыт, как я погляжу, у вас, у русских, давно вошёл в практику. Я бы на месте думцев обязательно подправил семейный кодекс законом, разрешающим вступать в брак не ранее двадцати восьми лет. – И объяснил, почему: - После школы – 5 лет учёбы в институте или техникуме и 5 лет на материальное и моральное становление, когда разумом, а не членом начинаешь понимать, зачем тебе семья, жена и дети.
- А до 28-и плодить безотцовщину? – едко возразил крещёный опытом старший товарищ, вспомнив заодно, что он наплодил после 40.
Азарян ухмыльнулся и ещё промочил горло. Этот армянин никогда не горячился в спорах и был твёрд и непреклонен в отстаивании своей правды.
- Как будто русских сирот при маркированных отцах сейчас мало! – воскликнул он в сердцах.
«Он прав», - подумал Иван Ильич, опять вспомнив о дочери, для которой не стал, а может, и не захотел стать настоящим отцом, безвольно отдав во власть матери.
- Ты думаешь, в 20-22 года они создают семью? – Оппонент тоже засомневался. – Они играют в неё, а когда надоест, разбегаются, нисколько не заботясь о появившихся живых игрушках, подбрасывая их родителям, оставляя в роддомах, а то и просто выбрасывая. – Допив чай, Тимур налил себе ещё. – Родители тоже вносят лепту в разлад, защищая каждый своё непутёвое чадо. В законе я бы обязал их наравне с отцом выплачивать алименты, тогда бы задумались прежде, чем соглашаться на свадьбу и мутить воду в чужом корыте, помогая разводу. – Тимур наклонился и погладил Дарьку, которому вздумалось почесать за ухом, словно он тоже понимал суть разговора. – Если я и женюсь, то только на своей, на армянке.
- Чем же тебя наши красавицы не устраивают, которых ты портишь без зазрения совести? – обиделся за своих патриот.
- Тем и не устраивают, что чересчур податливы и настоящего понятия о семье не имеют, - с непонятной злостью ответил удачливый браконьер. – Только наши женщины знают, как
