Эдуард Шелганов
Изъян
Сценарий полнометражного игрового фильма
1.
Утро выдало мягким. Алексей не спешил вставать, в выходной ничего не хотелось делать. Но летнее солнце беспощадно нащупало его среди скомканного белья, навалилось своей тяжестью, и Алексей вскочил с кровати, будто ужаленный. Одеваться не хотелось, Алексей выбежал во двор умываться, как был - в белье. Солнце дразнило сквозь кустарники и деревья, пятная неодетое тело Алексея. Кран прятался в листве, Алексей отвел листья и открыл воду. С удовольствием погрузил лицо в наполненные водой ладони.
Нежданная, чуть не сломив хлипкую калитку, вломилась Никифоровна – полная неопрятная тетка расплывчатых лет.
- Любашу убили. Лежит у меня за огородом, болезная, лицом вниз. Только чуть до дома не дошла, изверги. Алеша, надо из района вызывать. Любаша – уже вторая. Дело нечистое. Манвяк, не иначе завелся.
Она приблизила к Алексею свое красное, обезумевшее от волнения лицо.
- И над ней надругался нечестивец. Совсем в чем мать родила, лежит несчастная, ногу вот так согнула – бежала, наверное. Это он, наверное, после ночной ее подстерег, она полем шла. Точно из района вызывать надо – баба совсем молодая, жить и жить еще. Не то, что Нюрка Егорова, царство ей небесное, та, можно сказать, пожила уже. А ты, Алексей, зря оформил Нюрку, как самоубившуюся, насилия не записал. В ее то годы! Алексей, тут власть нужна. Это так не кончится. Наши все боятся, шепчутся, на друг дружку косятся. Ты в район не сообщишь, я поеду. Все наши пойдут! Это ж надо, такая тварь среди людей ходит, ненасытная, чтоб у него все поотсыхало.
Она замолчала ненадолго, задохнувшись от волнения, не зная, куда, к кому броситься дальше. Алексей, напряженный, отворачивался от своей всполошенной собеседницы. Ему хотелось поскорее отделаться от испуганной, плохо пахнущей бабы. Ее беды мало занимали его. Люди в деревни давно казались чужими ему, словно и не людьми совсем.
-Успокойся, Никифоровна. Из района все одно никто не приедет, хоть все перемрем. Бегаешь тут, панику сеешь, село полошишь. Чего тебе дома не сидится. Ладно, ладно схожу я, осмотрю место. Дай мне одеться хоть, видишь – голый я. Чего ты ко мне голому лезешь.
Алексей уже кричал на пожилую, вспотевшую от беспокойства женщину.
- Ты, что, Алешенька, обалдел? На кого ты нас хочешь оставить. Ты же у нас один милиционер. А голый ты, не голый – меня не волнует. Тебе защищать нас, а не красоваться тут.
Хоть и слыла Никифоровна незлобивой, но вспыхивала мгновенно. Но Алексея тоже было не просто пронять.
- У меня, вообще, законный выходной. Я никуда не обязан идти. Будешь кричать – завтра только пойду, завтра понедельник, вот и оформлю твое убиство. У нас по штату на деревню положено два милиционера с машиной на двоих. А у меня даже велосипеда нету!
У женщины бледность проступила даже сквозь не проходящий от долгой работы под солнцем загар.
- Что ты говоришь, Алешенька? У тебе же пистолет есть, власть, какая никакая. Ты же ходишь в контору деньги получаешь. За что ты нас так ненавидишь?
И она заплакала, закрыв лицо руками. Алексей засмущался, осторожно тронул женщину за плечо.
- Перестань, пожалуйста. Пойду я, конечно. Не люблю просто, чтобы вот так, с бухты-барахты – крик, паника. Подожди меня, я сейчас. Оденусь только.
Но Никифоровна, словно не слышала. Она продолжала плакать, и Алексей обречено пошел в дом, переодеваться. Быть милиционером - было не его призвание, но после армии как-то не тянуло просто работать, хотелось еще пожить в свое удовольствие, и только служба в милиции, в глухой деревеньке, казалось, давала такую возможность. А тут еще некстати вырисовывается серия непонятных убийств. Он так расстроился, что не выключил воду, которой ополаскивался. Кран журчал, Никифоровна плакала рядом с ним, но долго пребывать в одном настроении она не умела. Женщина быстро подняла голову, вытерла слезы на мгновенно высохшем лице и коротким, хозяйственным движением завернула кран. Солнце продолжало светить во всю, беспощадно нагревая дворовую утварь.
2.
За деревней уже собрались люди. Когда Алексей подошел, они расступились, пропуская его. Тело уже была накрыто мятой простыней, Никифоровна, по-видимому, постаралась. Алексей присел и осторожно приподнял край простыни, он мало знал Любу и всматривался в нее впервые, ноги и лицо ее были в грязи, в области шеи виднелись посинения. Было что-то притягательное в этой застывшей на бегу женщине, выразительно лежащей сильным телом, придавленной навсегда чем-то невидимым. Пока Алексей рассматривал ее, за его спиной люди начали роптать.
- Тут не выставка, неча разглядывать, тут убийцу искать надо.
– Всех передушат – никто не почешется.
– Сами изловим его, на месте забьем, пока изверг всех баб не зашиб.
– – Может, он и милицию запугал – даже не шевелятся.
– Может, они и Любку запишут, как самоубийцу, с них станется.
– Да им, чем нас меньше, тем лучше – морока одна.
– А вдруг это кто из наших?
– Тогда надо сразу всех посадит и пусть душегуб сознается.
– Да у этих все сознаются. Им только сознательность выбивать.
Алексей слишком презирал этих людей, чтобы бояться их осуждения. Он резко обернулся.
- А зачем здесь так натоптали? Что, любопытство заело? Все делают, чтобы осложнить работу. И потом, было ли, не было насилия - только судмедэксперты разберутся, когда в район отвезем тело. И нечего здесь толпиться.
К Алексею разболтанной походкой подошел сухенький, юркий мужичонка, Пашка-механизатор.
– Слышь, лейтенант, ты это дело так не бросай. Я могу всяким разным помочь тебе. Любка эта мне не совсем чужой человек. Ты проси меня, если что. Да я тебя и сейчас подвезу в район, если надо. Пока их дождешься по телефону. Да и мужики наши могут пособить, если что. Ты только скажи. Так дальше нельзя.
Алексею никогда не нравились мужики. Вот и сейчас он слегка опешил от неожиданного порыва малознакомого человека.
- Да я лучше позвоню. Пусть сами приедут. Может быть, следователь будет, еще кто-нибудь.
Но Пашка не унимался.
- Да что они нам – чужие люди. А если они спишут все это? Я знаю, как там дела любят оформлять, отчетности разные, фигли-мигли. Если ты не хочешь это дело вести, мы сами возьмемся, дежурить будем. Найдем гада.
На Алексея внезапно накатило равнодушие. Он оглядел этого суетного мужичонку, посмотрел на других; озабоченных и рассерженных, увидел Никифоровну, бойко шепчущуюся о чем-то, и ему стали смешны эти люди. Он знал, что их эмоций хватит только до послезавтра, а там только следующее убийство, может быть, их расшевелит, и то ненадолго. Этим людям нечем возразить на обрушившееся на их деревню несчастье. Они сами были ни в чем неуверенны. А самый активный из них и мог быть убийцей.
Сегодняшнее легкое и воздушное утреннее солнце разом потяжелело для Алексея. Он поднялся, отряхнул руки от земли и выдохнул.
- Ну и вези ее тогда сам. Мое дело маленькое: пресечь, если что, предупредить преступление. А здесь, что случилось, то случилось.
Пашка в мгновение озлобился.
- Мужики! А мент-то у нас в отказ пошел. Не желает пачкать руки о нашу Любку. Сука, какая! Вот из-за таких нас и душат, как собак. Ты тогда сволочь, раньше подохнешь!
Пашка расставил руки и пошел, яростно щерясь, на Алексея. Мужики, стоявшие поодаль, стали обходить его полукольцом, также выпрастывая руки, намереваясь выместить на этом, гнушающимся ими менте, свои несчастья. Никифоровна ойкнула и куда-то побежала. Женщины, стоявшие рядом с ней испуганно попятились. Алексей пожалел, что не захватил с собой свой табельный пистолет. Резким движением он увернулся от Пашки, ловко нагнулся и подхватил с земли палку, размахнулся ею.
- Стоять, падлы! Тебе, урод, я первому размозжу голову! Вы еще и срока получите, как напавшие на милиционера при исполнении.
Мужики стушевались и остановились. Только Пашка не желал останавливаться. Он с досадой развернулся на месте и, мгновенно нагнувшись, схватил камень. Алексей не успел заметить, как камень с силой ударился ему в грудь. Алексей повалился, а Пашка смачно плюнув на землю, уже шел к мужикам.
- Будет знать, гнида, как брезговать нами! Пусть только вякнет кому-нибудь, мы ему вмиг голову открутим. Тут не сявки какие-нибудь. Он тут не за этим поставлен, чтобы над народом измываться. Пусть лежит, мозги в порядок приводит. Айда за трактором, свезем Любку в район! Это ж надо, такого ублюдка к нам прислать!
Мужики согласно что-то бурчали и уже шли с шебутным Пашкой искать свободный трактор. Женщины, оглядываясь и тихо переговариваясь, так же пошли вместе с ними. Одна из них, Зинаида, задержавшись, отстала от них. Постояв немного, она поспешила к Алексею, нагнулась над ним, приподняв ему голову, затараторила испуганно.
- Не зашибся случаем? Чего же ты так, попер против них. Не надо с людьми ссориться. Ты только не жалуйся. Пашенька мужик хороший, горячий только больно. Он к завтрому и сам отойдет. Прости их, напуганы они сильно. Шутка ли – второе убийство за лето! Когда такое было? Ты бы помог им, чем задираться. А мы тебя завсегда поддержим, подсобим, если что. На одной же земле живем.
Алексей с трудом поднимался. Грудь набухла и болела. Слушать болтливую тревожную бабу не хотелось. Выходной был окончательно испорчен. Он отстранился, не желая, чтобы она поддерживала его, пошел к дому. Сейчас люди были для него особенно ненавистны. Люба так и осталась лежать под простыней.
3.
Алексей отлеживался недолго. Грудь к вечеру отпустила, и он решил выйти, пройтись. Он недалеко отошел от дома и увидел спешащего к нему председателя колхоза, Прохора Петровича: хромающего, грузного мужика лет пятидесяти, разговаривающего все время криком. Петрович спешил, видимо, к нему и уже протягивал свои пухлые руки.
- Лексей Генадич, как вы? Я уже в курсе всего. Ну что же вы! Народ мне бередить. Не больно они вас? Вы что же, работать у нас не хотите? Горе-то, какое! Надо что-то делать, батенька. Нельзя так руки опускать. Вы, надеюсь, не будете жаловаться на наших мужиков. Они – люди терпеливые, но и их можно раззадорить, не обессудьте.
Он говорил быстро, много и обо всем сразу. Алексей поморщился от его напора, голос его стал нудным от безразличия.
- Не стоит беспокоиться Прохор Петрович. Грудь не болит, жаловаться я не буду. Понимаю, мужики погорячились по обыкновению. Ну а что я могу поделать? Должна выехать следственная бригада. Людей надо допрашивать, пугать. А я что могу? Кто меня слушать будет, бояться?
Петрович сочувственно закивал головой.
- Понимаю, понимаю. Но и вы поймите, нельзя так бравировать беспомощностью вольной или невольной. Людей это злит. Им неважны ваши возможности, невозможности. Не надо лишний раз напоминать, что их тут бросили все. Мы и сами знаем, что сил у нас мало. Но, допустим, патрулировать ночью, хотя бы первое время и вы можете. Опросить людей, поискать свидетелей. Мне что ли вас учить? Ну и что, что на весь район полтора участковых. Даже их не должно быть? Если так каждый заявит о том, что он тут не причем. Что будет? Надо что-то делать. Или хотя бы делать вид. О многом я вас не прошу, если вы многого не можете. Только людей мне не будоражьте. А то, не дай
