ШКОЛА КАК ЕЁ НЕТ

шоколадка твоя есть… точно не будешь?
И в а н о в : (очень деликатно) Нет, точно… Ты кушай сама. Я тоже худой, не толстею.

Ковригина достает из банки в холодильнике соленый огурец, полусухую горбушку хлеба. Потом, забыв о том, что говорила сама, снимает таз со сковороды и наваливает себе слипшейся, неподогретой картошки. Оборачивается к тарелкой к Иванову и натыкается на его взгляд. И застывает.

И в а н о в : (растерянно) Ты ж говорила, там холодец…
К о в р и г и н а : (буркает сердито) Был! Сожрали мы его…

Ковригина садится и начинает есть – при этом она запивает сладким чаем из стакана, куда бросила целый ком сахара, и откусывает шоколад. Иванов цедит жидкий чай.

И в а н о в : (недоуменно) Как ты можешь соленые огурцы… с шоколадом?
К о в р и г и н а : (с набитым ртом) Да так. Я ваще вся поперечная. Я ногами вперед из мамки выскочила… Даже задницей, как потом сказали.
И в а н о в : Ой… это как?
К о в р и г и н а : (жуя, роняя крошки) Ну, блин, как те объяснить?! Неправильно то есть. Короче, пуповина обмотала меня и я того, кабздец… чуть не задохлася. Еле откачали.
И в а н о в : (встревожено) Это кто тебе такие подробности рассказал?
К о в р и г и н а : (усмехается) Батя. Он тогда как раз с рейса пришел, ну, пьяный, конечно, а мамка рожать… Сам повез и там под окном сидит, это летом было – а она орет. Видит, врачи бегут. Он одному вломил, типа санитару, халат-шапочку взял и прибежал со всеми… Спасать, типа. Ты че шоколад не ешь?!
И в а н о в : (виновато) Так последний кусок… Тебе оставил.
К о в р и г и н а : Ну и клёво, я сожру.
И в а н о в : Слушай, а отец с вами… ну, как это?

Ковригина проливает остатки чая на себя, на шорты. Вскакивает с криком «Твою мать!». Потом хватает полотенце с ящика с бутылками и начинает вытирать скатерть, лужу на полу. Иванов смотрит на нее; потом Ковригина, наконец, встает, подобрав с пола остаток огурца, дунув на него и засунув его в рот.

И в а н о в : (деловито) Погоди… Дай сюда полотенце!
К о в р и г и н а : (жуя огурец) А че?
И в а н о в : Да у тебя течет… по ноге.

Иванов деликатно обтирает её голую ногу, от коленки и ниже, до пятки. Ковригина, позволяя это делать, с любопытством следит за ним, а потом поднимает голову и зажмуривается, и закусывает губу. Открывает глаза она только, когда от подает ей полотенце:

И в а н о в : Вот…
К о в р и г и н а : Ага, спасибки.
И в а н о в : (очень робко) А у тебя ноги аму-таки такие длинные, и… спортивные.
К о в р и г и н а : (рассеянно) Я давно, в детстве, гимнастикой занималась… потом бросила. (с внезапной досадой) Да ну! Вон в синяках все.. бъюся обо все, углы сшибаю. То есть бьюсь.
И в а н о в : Да это ерунда! Я тебе уже говорил…
К о в р и г и н а : (со сконфуженным смешком) Ага. Я помню… Крылья ангела… а это че такое?
И в а н о в : (серьезно) Это когда на ступне сухожилия напрягаются так… ну, как крылья. Очень красиво. Вон у тебя на стене фото Джосс Стоун висит… Ты, кстати, на нее похожа.
К о в р и г и н а : Вау! Я ваще не врубалась, кто такая. Это с диска ее… Ништяково поёт, мне нравится…
И в а н о в : …и выступает всегда босая. Она убежденная хиппи. За свободу. Ну, и говорю, ноги такие же… да…
К о в р и г и н а : (вздыхает) Прикольно всё знать, как ты…

Ковригина встает и замечает, что ящик с бутылками теперь открыт и горлышко водочной бутылки как раз торчит, и Иванов смотрит на это. Она со злостью пытается засунуть его, это не получается; бутылки гремят.

К о в р и г и н а : С-сука! (со злостью пинает ящик) Вечно так… невезуха. Короче, ты не обращай внимания! Это соседи у нас собирают… то есть у нас держат, эта, у них негде. Вся квартира забита.
И в а н о в : Бутылками?!
К о в р и г и н а : Ага… ну, бывает. Слушай, клёвый тюльпанчик ты мне подарил.
И в а н о в : (горячо) Спасибо… я думал, что тебе купить. Розы часто дарят, а это – романтика.
К о в р и г и н а : (задумчиво, ощупывая цветок, не контролируя себя) Да ну, нафиг! Мне никогда, понял – ваще никогда цветы не дарили. Зафига? Только бабло тратить… ой! Нет, реально круто, спасибо.

Повисает тишина. Иванов с интересом смотрит на штурвал и фото; Ковригина перехватывает взгляд, кривится.

К о в р и г и н а : (устало, примирительно) Это батя мой. Он в рейс ушел и… и не вернулся. Даж тела не нашли. Мать говорила, что несчастный случай. А я не знаю. (встряхивается) Слушай, а че делать будем? Телевизор смотреть? У меня интернет отрублен…
И в а н о в : Нет, только не телевизор. Ненавижу.
К о в р и г и н а : (с изумлением) А что ты делаешь тогда?! Спишь, что ли?! А-а, ты же пишешь…
И в а н о в : Ну, я читаю.
К о в р и г и н а : Не, я читать как-то… только твою книгу. Прикольная. Ну, давай в карты поиграем, а? На раздевание.

Ковригина кокетничает, ставит голую ногу на диванчик рядом с Ивановым, и своей рукой кладет его руку на свою коленку. И ухмыляется, гладит ей. Иванов сидит, как истукан.

К о в р и г и н а : (фыркает) Да шучу я, балда! (сбрасывает его руку, убирает коленку) Короче… тогда так… Ты мне историю поможешь сделать. А то меня Цезарь спросит скоро, а я дуб дубом… щас, учебники принесу.
И в а н о в : (растерянно) А кто такой Цезарь?
К о в р и г и н а : (из другой комнаты, кричит) Это же директор! Ковалев! Погоняло у него такое… Он там как-то чье-то с лаврОвым венком замутил на башке…
И в а н о в : (грустно, негромко) лАвровым…
К о в р и г и н а : (кричит) А? Не слышу… я щас. Посмотри под диваном, я туда ручку уронила!

Иванов лезет под диван, не получается. Он открывает  крышку. Задевает рукой пакет, тот соскальзывает.
Вернувшаяся с двумя учебниками и тетрадкой Ковригина застает его сидящим на полу, на корточках. В пространстве дивана лежат мобильные телефоны – самые разные, грудой. Иванов показывает на них.

И в а н о в : (хрипло) Это… твоё?!
К о в р и г и н а : (дрожащим голосом, со слезами подступающими) Ты… дурак! Ты нафига туда полез?!
И в а н о в : Ты же сама сказала.
К о в р и г и н а : (швыряет учебники и тетрадку на стол, что-то опрокидывает) Дебил!!! Это Виткины телефоны. То есть наши… Это мы тырим, и отжимаем, а я… я эта…
И в а н о в : (обреченно) …а ты продаешь. (поднимается) Так я и знал. И мой продала?!
К о в р и г и н а : (смотрит на него с ненавистью, фыркает, сдувает со лба волосы) Да! Твой! Продала на хер! Первому встречному Ну, беги в ментовку, меня закладывай! Правильный, мля… Беги, чо стоишь-то, а? (топает ногой) Че, зассал, да?
И в а н о в : (тихо) Вика, милая…
К о в р и г и н а : (в истерике) Да катись ты! (передразнивает, кривляется) Мила-а-й-я… Пошел отсюдова! Ссыкун! Правильно Витка сказала – ссыкун ты и есть, не пацан. Валит отсюдова!

Иванов молча выходит из комнаты. Секунды две Ковригина еще стоит неподвижно, потом хватает из бутылки цветок и кидает в направлении прихожей.

К о в р и г и н а : (кричит бешено) И больше никогда не приходи! Я тебя не знаю в упор!!! И носки свои вонючие забирай, тоже мне козел чистенький! Каз-зё-о-о-оол, понял?!

Ковригина кричит это бешено, снова топает ногой и даже смачно харкает в коридор – пока на площадке не хлопает громко дверь.
Секунд пять Ковригина стоит в одной позе. Потом несмело проходит в этот коридор; возвращается; лицо ее искажено гримасой сдерживаемых рыданий. Она резким движением срывает со стола гнилую изрезанную кленку – со стаканами, сахарницей, учебниками, бутылкой из-под цветка, кладет сам изуродованный броском тюльпан на стол, ложится на него щекой и горько рыдает.

В своем интервью на радио «Эхо Москвы» редактор отдела науки издания «Русский Репортёр», Григорий Тарасевич заявил, что за насаждение комплекса неполноценности у многих учеников отвечает, как это ни парадоксально, нынешняя школа. Он сказал, что частая ученическая формулировка «Я не могу» или «Я для этого слишком глуп» является недостатком работы педагогов, которые не умеют или не хотят пробудить у детей творческое мышление, созидательные силы. Как в итоге констатировал обозреватель, беда российской школы, в отличие от советской, не в отсутствии идеологического фанатизма, а в том, что при его отсутствии в школе катастрофически не хватает простых фанатиков желания учить. А теперь к другим новостям дня…





АКТ 3.

Действие 1.
Сцена 1.

Представляет собой сцену  школьного актового зала с декорациями замка Эльсинор на заднем плане, «позорным столбом» (к которому прикованы нищенки Шиверских и Презе), картонной плахой с воткнутым окровавленным топором, нарисованным дубом.
На сцене бьются насмерть Гильденстерн-Мухаметова и Розенкранц-Михайловская. За схваткой со сладенькой улыбкой наблюдает Полоний-Коровин из-за дуба. У замка Эльсинор видны разнообразные «зрители» (т. е. почти вся труппа), подбадривающие соперников криками.
Звучит драматичная музыка. Звон клинков начинается еще в темноте, и когда свет включается, соперники отчаянно дерутся.

Голос Иванова : (за сценой, воодушевленно) Клинки сошлись!  Суровость стали – и та должна была устать, вы слышите, устать, коль стали… Сердца двоих преградой для судьбы. Вот бой закончится, вот-вот, совсем вот-вот, конец грядет… вот-вот…
Г о л о с а : «Галка, мочи его!» «Обходи слева, слева обходи!» «Натаха, загоняй его за столб, слышишь?», другие возгласы.
Голос Иванова : (за сценой, недовольно и тревожно) Вот-вот уже конец настанет им… И кто-то первый упадет на землю! Но внемлю – я зарок даю Судьбе, что все закончится вот-вот…
Ч и ч у а : (суфлирует из-за угла декорации, громким шепотом) Кончайте! Хватит! Да остановите же их кто-нибудь!

Аязян в роли придворной дамы, в платье пытается уцепиться за край плаща Гильденстерна-Мухаметовой, но та взмахивает шпагой – Аязян с визгом убегает.

Голос Иванова : (за сценой, совсем уныло) Вот-вот… И значит, он вот-вот… И победит… вот-вот…
Ч и ч у а : (приложив листки сценария раструбом к губам) Уже закончилось все ваше время, нечестивцы, вот!

Из «леса» Чичуа выпихивает Лаэрта-Липперта (костюм в беспорядке, рубаха надорвана, запятнана кровью), он бубнит свой текст, но дерущиеся не останавливаются. «Зрители» визжат и подбадривают.

Голос Иванова : (за сценой, на нервах)  О, вы дерущиеся, блин, кончайте ж вы, занятьем вы достали! Вам Юльфирузынна уж давно сказала срок… ну блин, да что же вы тупые тут, о боги, ё-моё!

Гильденстерн-Мухаметова, загнавшая врага за визжащих «нищенок», поворачивается к Лаэрту и все понимает. Она изображает «раненую», отступает и валится на настеленные на сцене маты.

М у х а м е т о в а : (вопит истошно) Ударен я мечом его, совсем я умираю, вот!

Чичуа семафорит руками: поднимайте его, поднимайте. Слышен шепот: «Поднимите ее, это не по сценарию!». Розенкранц-Михайловская пожимает плечами и вертит головой. Лаэрт-Липперт придумывает. Он шагает к лежащей Гильденстерну-Мухаметовой, склоняется на одно колено, трогает «рану», смотрит на пальцы, поднимает руку.

Л и п п е р т : Из раны хлещет кровь, как я отлично вижу! Остановить бы надо, но вот чем?! Я знаю, что… я знаю! Люди, о, несите спички вы скорей! Простые спички, рану мы прижгем наверняка.

Гильденстерн-Мухаметова в ужасе приподнимает голову, пытается рассмотреть. Освободившаяся от цепей Нищенка-Презе подскакивает к Лаэрту-Липперту, делает вид, что передала ему что-то.

Л и п п е р т : (поднимая руку со «спичками», грозно) Вот спички дали! Зажигай огонь, родная! На пятке рана, и прижгем тотчас ее…
М у х а м е т о в а : (вскакивает