Пушкин о мздоимстве

правды на ней, яко Истины, но не признаёт Правды и выше – на Небе!
Только так можно объяснить гнусные слова Сальери из трагедии «Моцарт и Сальери»: « Все говорят нет правды на земле, но правды нет и выше?!» - Тот, кто не имеет земного Отечества, не может иметь и Отечество Духовное! И здесь А.С. Пушкин во всём противоположен апостолу Павлу, утверждавшему в «Послании к евреям», что «Мы странники и пришельцы на земле. Ибо те, которые так говорят, показывают, что они ищут отечества. И если бы они в мыслях имели отечество, из которого вышли; то имели бы возможность возвратиться. Ныне же лучшего желают, то есть небесного. Потому и Господь не стыдится их, называя себя их Богом…» (Евр.XI, ст.13-16).
Если в человеке отсутствует земная правда чувств, то всё вокруг него теряет смысл и остаётся только презренная польза, ставшая на место жизни и её Творца. Нет, - верит поэт, - у человека не должно быть эмоционального и мысленного расчёта даже тогда, когда ему отовсюду грозит смерть: «Есть упоение в бою, и в бездне мрачной на краю», и Пушкин за тех, кто пирует во время чумы, за тех, кто стремится понять ближнего своего и пред лицом смерти. Потому и свидетельствует Вальсингам: «Нежного слабей жестокий!».
И появляющийся священник на пиру во время чумы, воззвав к совести Вальсингама и добившись своего, просит в конце у него прощения, ибо прозревает  всю неправоту своей смертельной, оторванной от правды чувства веры.
                       «Здешняя земная жизнь – уже таит корни неземной. Как и сказано:    
                                                  Есть упоение в бою…
                                              И бездны мрачной на краю,
                                                И в бушеванье урагана,
                                                  И в дуновении чумы…
                                              Бессмертья, может быть, залог.
Какая мысль, - какая мысль … скользнула у Пушкина! Именно – «залог бессмертия и вечной жизни». Это – «Аид» и «Элизий» древности: и как мы не поверим им и их реальности, раз у христианина Пушкина… вдруг и неожиданно, вдруг и невольно, вдруг и неодолимо, - скользнула мысль к грекам,… к тартару и мыслям Гесиода и Гомера…» (В.В.Розанов, «Мимолётное», М., 1994, стр.460).    
Германн, Сальери, Мазепа, Годунов, Григорий Отрепьев, Марина Мнишек, Швабрин и жид, готовый на всё ради денег, рассчитывающий на века вперёд и продолжающий древнейшую традицию лести, лжи, лукавства, низости – во имя власти денег – «алгебры» (цифр – сефирот), заменившей «гармонию» творчества человеческого, да и всего бытия земного…        
        В «Сценах из рыцарских времён» видим тоже отношение к деньгам в монологе Франца: «Купец, сидя за своими книгами, считает, считает, хитрит перед всяким покупщиком: «Ей – Богу, сударь, самый лучший товар, дешевле нигде не найдёте».- Врёшь ты жид. – «Никак нет, честию вас уверяю.»…Честию!...Хороша честь.»
Здесь же выведен подмастерье Карл, забирающий причитающееся по родовому праву имущество у сына своего хозяина,… не брезгующий серебряной цепочкой, данной ему в подарок жене от того, кого он только что гнусно обобрал. «Прощай, Бог тебе помоги!» - напутствует лукаво подмастерье хозяйского сына.
То же в поэме «Братья разбойники»:
                                «Богатый жид иль поп убогий, -
                                 Всё наше! Всё себе берём».
 И тут намёком указывается лицемерие «попа убогого»: понятно, если бы поп был убог и беден, то и грабить бы было нечего.
Вернёмся к «Сценам из рыцарских времён», в них граф Ротенфельд, хваля вино, рассказывает о своём прадеде, который поставил его в погреб сто лет назад, «отправляясь в Палестину, где и остался».  Между делом граф уточняет: «Этот поход ему стал двух замков и рощи, которую продал за бесценок какому-то епископу».  И здесь А.С. Пушкин подметил характерную особенность рыцарского времени.  Из средневековой истории мы знаем, что епископы предоставляли возможность сражаться за Святыни Веры рыцарям, а сами скупали их имения во время крестовых походов. Потому  Пушкин и противопоставляет благородство рыцаря, отдавшего за доспехи своё родовое имение расчётливому епископу, воспользовавшемуся трудностью ситуации сего Воина Христова и скупившего за бесценок  на пожертвования мирян достояние его отцов.  
О том, насколько интересовала Пушкина тема подлого мздоимства, говорит хотя бы тот факт, что из всей «Божественной комедии» Данте, один план которой Александр Сергеевич почитал произведением великого гения, он выбирает для перевода фрагмент о казни в аду ростовщика:
                            «И дале мы пошли – и страх объял меня.
                             Бесёнок под себя поджав своё копыто,
                              Крутил ростовщика у адского огня.
                             
                             Горячий капал жир в копчёное корыто,
                              И лопал на огне печёный ростовщик.
                              А я: «Поведай мне: в сей казни что сокрыто?»

                             Виргилий мне: «Мой сын, сей казни смысл велик:
                              Одно стяжание всегда имев в предмете,
                             Жир должников своих сосал сей злой старик

                             И их безжалостно крутил на вашем свете».
                             Тут грешник жареный протяжно возопил:
                             «О, если б я теперь тонул в холодной Лете!
                             
                              О, если б зимний дождь мне кожу остудил!
                              Сто на сто я терплю: процент неимоверный!»
                              Тут звучно лопнул он – я взоры потупил.

                              Тогда услышал я, (о диво!) запах скверный,
                              Как будто тухлое разбилось яицо,
                              Иль карантинный страж курил жаровней серной.

                              Я нос себе зажав, отворотил лицо. …» (1832 г.)
Пушкина всего более занимали нравственные проблемы противостояния Добра и зла, и потому он не мог пройти мимо  нравственного вопроса, как это случилось с ограниченными «народниками» и разночинцами, не имевшими глубоких традиций подлинной Веры и культуры.  Бескомпромиссно великий поэт ставит вопросы и в отношении ближних к религии и истории своего великого народа. Таково его отношение и к общественной жизни и понимание прав и обязанностей гражданина, сформировавшееся ещё в Царскосельском лицее и впоследствии не менявшееся в течение всей жизни.
«В вверенном мне воспитательном учреждении есть главное – нет духа раболепствия» - докладывал императору Александру Iдиректор Царскосельского Лицея В.Ф. Малиновский. «Они составляли одно общество, без всякого различия в столе и одежде, как древний аристотелевский Ликей; в их образе жизни и взаимном общении наблюдалось общее равенство. Товарищество без всякой подлости было священно. Им никто ничего пространно не толковал. Токмо вопросами возбуждались их способности. Лишённые косых привычек их отцов, выходили из этой школы для Служения государству и Отечеству люди умные и прямые. Люди новой породы – будущие дипломаты и законодатели» (Ю. Тынянов, «Пушкин»).
С целью « воспитания общего духа, свободного от раболепия и господства» директор Лицея Василий Фёдорович Малиновский предложил тверского семинариста, в котором М.М. Сперанский принимал участие – Алексея Петровича Куницына, считавшего, что из его учеников « должны быть собраны депутаты, чтобы создать новые законы, навсегда отменить рабство». «Всему должно учить на родном языке, без иностранных преподавателей( холодны, далеки, не поймут)» - считали в лицее и преподаватели и учащиеся.
В речи по поводу открытия лицея, профессор А.П. Куницын, обращаясь к ученикам, ни разу не упомянул царя. А.П. Куницын призывал лицеистов « отвергнуть кичливость предками», но « не быть последними в Роде, состязаться в славе с отцами».
«Если граждане забудут о должностях и общественные пользы подчинят своекорыстолюбию, то общественное благо разрушится и в своём падении ниспровергнет частное благосостояние.  Добрый, означает сообразность вещи с назначением, ни более, ни менее. Вещи добры, когда служат средством к достижению цели. Так и добро есть стремление к счастью. Ложная гордость основана на воображении, которое без всяких на то оснований порочит окружающих и возвышает гордеца. Скупость – единственная страсть, но справедливость и малодушие не есть страсти… В сих пустынных лесах – назвать так Царское Село, быть может, смело, но нужно возбудить их воображение: так недавно эти парки были пустынею – давно пора нам сделаться русскими». В речи преподавателя предметов «Права естественного» и «Изображения системы политических наук»  А.П. Куницына выражение «В сих пустынных лесах» дважды подчёркнуто. Юный Пушкин глубоко воспринял наставления уволенного из Петербургского университета за «ниспровержение всех связей, семейственных и государственных» профессора нравственных наук, выпускника Гейдельберга и Геттингена.
   «Свободы сеятель пустынный», «Пустыни сторож безымянный», «На берегу пустынных волн», «И чудо в пустыне тогда совершилось», «Пылай камин в моей пустынной келье», «В пустыне чахлой и скупой», «Отцы пустынники и жёны непорочны», «В обители пустынных вьюг и хлада, Мне сладкая готовилась награда»…
Поэт понял тайный смысл Лицея «в пустынных лесах» - единственного в крепостной России учебно-духовного учреждения, где в воспитании отсутствовало унижение властью. Лицеисты не были встроены в существующий порядок общественной жизни России и потому они были обречены быть одинокими как в пустыне … С одной стороны души их были открыты новому Родовому миросозерцанию в соответствии с высоко нравственным учением «Естественного права», а с другой - им было пусто и холодно среди «барства дикого», лести и холуйства придворного «света».      
                      Что можно было ожидать от Пушкина после его «Скупого рыцаря», где прямо сказано:
                                          «Я свистну, и ко мне послушно, робко
                                            Вползёт окровавлённое злодейство,
                                           И руку будет мне лизать, и в очи
                                            Смотреть, в них знак моей читая воли.
                                            Мне всё послушно, я же – ничему;
                                            Я выше всех желаний; я спокоен;
                                            Я знаю мощь мою…
                                             Что не подвластно мне, как некий демон
                                             Отселе миром править я могу…
                                             И вольный гений мне поработится,
                                             И добродетель и бессонный труд
                                             Смиренно будут ждать моей награды…»
После «Моцарта и Сальери»:
                                                   «Все говорят нет правды на земле.
                                                     Но правды нет - и выше. Для меня
                                                     Так это ясно, как простая гамма…
                                                      …………………..Звуки умертвив,
                                                     Музыку я разъял, как труп. Поверил
                                                    Я алгеброй гармонию….»
После «Пиковой дамы», «Каменного гостя», «Медного всадника»… возможно Пушкин создал бы монументальный образ западно-европейского или американского Всемирного Ростовщика на фоне жалких просвещенческих ухищрений и демократических «свобод», скупающего людские души, после заключения торговой сатанинской сделки становящихся мёртвыми, что-то в духе «Холодного сердца» В.Гауфа …
Безусловно его поэтическое «