напарник

зубами грызу, чтобы выведать её важную тайну. Я тоже люблю… я пытаюсь любить! потому что именно в этом средоточии счастья и муки сокрыл нам господь полный смысл бытия. Жизнь отдам за тебя, верь любимая! Но смерть  моя будет притворством познанья. За что же любовь ненавидят? Ведь не трогают веру неверием - боятся креста, полумесяца, прочих богов; а за верой отечество ставят превыше. Но поганят любовь - мужеложством и ложествомбабье; охмуряют сомнением химики, разлагая по колбам, по запахам; презирают любовь, ей взамену суя механизмы да резиновых баб. Предают поминутно, разменявши святую на блуд и развраты.
 Помню явственно, как говорила жёнка глупенькому мне:- Не оставайся один, сгинешь в этих местах.
  Но я ослушался, и пропал в цвете лет, во самые красные годы, когда у зрелых мужей начинают сбываться заветные мечты да порочные желания. Теперь невмоготу даже зеркалу глядеть на мои унылые щёки, с которых  сопрели уже последние румяные яблочки:- собирайся. Поедем бабу искать.
  А я на него тучей в кучу:- Как мы разыщем её? Ты подумал, беспута?
 - не огрызайся,- спокойно упорствует отражение; но у самого от яростной спешки стучат вразнобой башмаки. В нём всегда тыщей ударов бьёт сердце, коли вовнутрь заскочила лихая идея.- Слушай, поползень: мы  сначала к яге сходим за клубком путевым, а после ищеек пустим по следу, и сами на лошади.
  Призадумался первый я; чегото не верится в полный успех безнадёжного дела. Но у второго все думки уже в сумке: время уходит сквозь пальцы, и слезами капает на ботинки.- согласен?
 - Поехали.
  И вот я уже в седле; а двое с большими носами впереди рыщут, изучая округу - верные суки мои.
  У яги меня встретили радушно: смеялася курья избушка, гуси лебеди рыготали, и кот баюн весело потешался.
  - Чего вы?- спросил я, оглядывая себя где: может, ширинку позабыл застегнуть. А хозяйка в ответ:- Да не обращай внимания, усталый путник. Они всегда так встречают гостей, чтобы долго не задерживались.
 Ну, умник - намёк понял.- Я всего лишь на минутку, ведьмина старушка. Получу клубок вездеходный, и айда отсюда. Ведь не любы гости тебе, верно?
 - Чего в вас хорошего?- хмурая бабка упрятала руки под фартук, и чтото стала в пальцах перебирать. Бесов наводит, или похуже.- Старой ведьмой назвал зря, а на чужой двор припёрся.
  - Простииии,- замолился я, сердито прикусив  свой длинный язык.- Что с дурня возьмёшь, коль в глуши одинокой грубияном вырос.- И видя, что яга потеплела сердцем, уморено вздохнул:- С лошадки слезть можно?
 - Да слезай уж. Не за калиткой вам ночевать.- Подслеповато прищурилась, мизинцами сдвигая уголки бледных глаз:- Из какого далека странствуешь?
  Тут захохотал я, и даже в стремени опутался, повиснув на одной ноге.- Да я же местный, бабуля! Помнишь, гостил у тебя о прошлом годе вместе с крылатым ящером?
 - Батюшки!- всплеснула старуха, руками подняв волну до верхушек деревьев.- Ты ли?!- поспешила на выручку; хлопнула в нос кобылку, чтобы смирно стояла, и легко выпростала ногу мою.- Помнила вас – забыть не смогла. Долетали тревожные вести, как вы за мать природу с фашистами  воевали. Радовалась - победили. Где ж теперь твой соратник?
 Глотая позорные слёзы, будто с помещичьего забора скрутки колючей проволоки:- насмерть сгинул…- я лицемерно стянул кепку с башки, и уткнулся в землю хлюпающим носом, благодаря всеявого господа, что обратной дороги змеюке той нет.
  - Ой, гоорюшкоооо,- ныла яга, прежде безжалостная; и как видно до когтей обуяло её сострадание - качалась, вертела, притоптывала босота, забыв про горячий чай с земляничным вареньем, про в масле лапшу, обложенную  на миске копчёной телятиной.
 Но она свой пыл догадливо окоротила:- Сначала в баню, грязь дорожную смоешь. Да собак привяжи, а то вытопчут птицу.- И глазёнки её подобрели, так что впору  младенцу. И на щеках ямочки, а не серые дыры. Ну а когда  она рядом со мной добела  отмылась, я чуть с полка не свалился. Кралечка, право слово. Волосья каштановые густющие, и если их в косу заплесть - то с кулак будут. Тело бабкино - блажь; не успел я закрыться ладошкой - восстал на красоту мой похотник. Яга его приметила; но хоть и польстило ей  мужичье внимание, всё обернула в шутку:- Где же ты, милый, такого  бугайка откормил? видать, жёнка твоя никаких сладостей не жалеет.
  И чтобы с парным криком истлела на каменке страсть, она стала меня охаживать дубовым голиком - не веник, а прутья одни. Я эхаю только, и от счастливого смеха озноб забирает: так, баба, не милосердствуй. Хорошо  бы моя жёнушка тоже вот бойкой к старости оказалась, и долго жить ради стоит.
  Приоделись мы в белые рубахи, словно к свадьбе ряженые. Бабка меня успокоила:- Не стыдись. Бельишко хоть и моё, да чистое.- А всё ж не былая удаль - без штанов сижу. Для меня щедрый стол накрыт, для собак с него кости.
  Но тут я узрел четвертинку, и весь срам испарился, вылетев  следом за пробкой. А от натопленной печки уже плыл  по хате дурман, шепча бабкиным голосом сказки про диких гусей и феникса птицу; про ельник дремучий, где  нечисть лохматая  строжит. Там закопаны клады несчитаны - и тому лишь отроются, кто русалку назовёт первой невестой; а ежели пришла девица? тогда лешего женихом.
 Утром после сытного завтрака яга крепко поцеловала меня напоследок, чуть своим мокрым языком душу не выная; трижды плюнув себе за спину, расколдовала  все мои замороки; оделила путеводным клубком - и зачемто карманным зеркальцем:- Глянься в него, и вместе станет тебе не скушно, одному чем.
  Радостно покинул я съёмное лежбище – потому что солнце, зелень, надежды - да скакнул козырем в тридесятое царство, следя за клубком и  осязая собачий нюх. Двадцать вёрст как  в кино пролетели: глядь - перепутье дорог, а бабкина нитка закончилась.
  Стоит посерёдке камень - не мраморгранит – простой сельский булыга, голый поверху, снизу мохом оброс. И на его серости выбиты письмена: этот вправо пойдёт, тот левее свернёт, а тому вообще впереди нет дороги - может остаться без головы.
  Я без долгих раздумий решил коня потерять, тем более что у меня под седлом кобылка, к сему же неграмотная, и пришпорил свою гривастую – давай, кривоножка, всерьёз понадеялся! Два раза сзади храбро тявкнули суки; но побежали вслед, прячась за лошадиным хвостом. Одну проскакали версту, пять, десять - а лиха одноглазого никак дома нигде нет. Уже даже бояться перестали. А чего? меньше знаешь, мало зла. Но всё же я б и за грош в церкви пёрднул, лишь бы узреть этот страх, да навсегда избавиться от него.
 Я съехал с дорожки в высокую траву; спешился и лёг на спину. Так покойно, светло ещё никогда себя не чувствовал. Если только в детстве может забыл. Хоть показная равнодушная улыбка пристыла навечно к лицу моему, но даже дома тревога таилась глубоко в желудке под комьями наскоро сжёванного обеда, сладко облизываясь после компота с пряником. Она ехидно ухмыляла свою разбойную рожу, когда я читал свежие газеты и слушал по радио сообщения - она от смеха тряслась, ползая со мной под пистолетным огнём.- пулю тебе! пулю!- отовсюду раздавался её неугомонный стервячий визг. Дура не понимала, что мы вместе ляжем в одной гробовине.
  И вот вправду лежим - безмятежно, как мечталось в несбыточном сне. Мне уже не сбросить с себя омовину этой пелены, потому что вся округа  живёт настолько же яво, что и грош в картузе милосердца. Цветочное марево, туго лепнёное всевозможными запахами, пылит над травой голенастой от кукурузной делянки до межевых столбов пшеницы; солнце нам сверху поёт во всю преисподнюю своей восторженной утробы. Рядом вороны бесятся, дразнят собак - чем торгуете, коробейники? Пару слов невзначай я им бросил задёшево да на потеху ком грязи. И снова в седло.  
 Но уже темнело меня не спросясь. Свернул я  с путевого  тракта, наезженного гуртовыми обозами, налево чрез капище. Истуканы, присмурённые тенью дубов вековых, проводили копытящую лошадку непотребными взглядами, будто нарушила их молчаливую перебранку за главенство в сегодняшнем таинстве, которое совершат уж волхвы. Запоют восхваления; закричат:- грозный отче! Дай нам днесь ливья для травосреза, чтоб водой напоить древья наши, пусть земля вся мокрем умоется, станет краше - добрее и к людям, и к зверью; милостивый батюшка! согрей теплом, припарь кости земные до самого нутреца, когда заря скинув ночной полог, смиренно падёт пред тобой; огнебог! Запали человеческие души незатухаемой верой, смолью перекипи во сердцах, застыв в нас крепой великих пращуров.-
 Позавидовал я бескорыстию угрюмых лесных язычников. А то ведь горожане отечества нынче  яро врываются в церковь, распихивая друг дружку локтями, пинаясь как в очереди за редким товаром. Богатеи замаливают грехи денежным подкупом продажных священников, а бедняки просят богатство себе лишь вместо блага для всех . Те и  другие фальшивят из корысти. Но наступит время, когда их дети придут  во храм не за золотом, роскошным  покоем - а за истиной. Притопают не к религии, но к вере. И нынешнее лицемерие стоит того.
  На поляне меня ожидали невесты с хлебом да солью. Молодицы кланяются поясно, приговаривают напевно:- Здравствуй, симпатичный, холостой может; ты пожаловал к нам в странницу малохоженую, сам незнаемый лицом, да и со спины. Добром приехал или умыслом прехитрым? если зло за душой - не показывай, а вези назад без обиды.
  - Не корите заранее, девицы, случайного путника. В вашу  сторонку забрёл, оттого что с пути сбился, и собаки нюх потеряли. Их, голодных, только запах еды влекёт.- Я подмигнул сучкам своим, чужим тоже.
 - Давненько не видали приезжих,- отпела колокольчиком юная, бойкая.- Вы  первый за всю весну заглянули в наш тихий край. Так и останетесь, коли мы вас приветим животом, кровом да лаской,- смеханула девчонка в ладони, озорно стреляя вишнями спод ресниц.
  - Спасибо на добром слове,- сердечно поблагодарил я, и тут же норовисто  ковырнул землю копытом:- Хоть красивых невест вижу вдоволь - работящих, славных – но ведь к вам же вприплатно даруются тёщи, а к ним свары семейные, кухонные с роднёй. Да и жениться мне снова, женатому, уже не с руки. Я лишь до утречка лежанку примну.
  Потопала моя лошадка за певучими зовами, васильковыми глазками к старинному терему с высокой резной лестницей. Сказочная домовина была похожа на пузатый дворец детского мультика, из некрашеных узорных окон слышался хор голосистых старушек. Пряли они, наверное, звонко перекликаясь об здоровье, о навалишных  делах. Все хвалились своими родичами - ни одного худого слова.
  Вошёл я в горницу, поклонился, и мне наперебой - садись вечерять, хлопчик. Сей же миг покрыли серую холстину блинами с мясом, пирогами рыбными, брагой, так что удержу не стало. Чарку выпью – а хозяева сразу  ещё подливают. Осовев, я коекак спустился во двор, лёг на траву, мыча со всеми песни, не зная слов:- заболела голова у русого мужа, а в реке  вода течёт - ледяная стужа; я черпну ведёрко звёзд тихо из колодца, лишь крупинка моих слёз через край плеснётся; на печи лежат галчата, чёрные да рыжие, не перечат, не кричат, дождь дробит по крыше; чутко ходит тишина третий день по дому, то поёт, то спит она, не идёт к другому. Муж любимый, с тобой не блажили, счастье нажили, деток рожали, стариков уважали - вместе нам землю пахать и пред смертью стоять.