процитировал:
- Товарищ, верь, взойдет она – звезда пленительного счастья!
- Россия вспрянет ото сна
- И на обломках демократьи напишут наши имена!
Просто непостижимо, как метко и, главное,- правильно - звучит. Если бы знать, во что выльется наш царскосельский энтузиазм и нерастраченная энергия юнкеров! Лучше бы мы трудились на полях, вот как ваши современники, тогда бы поменьше мечтали и кричали.
Трудно было представить Пушкина на колхозном поле или на собрании комсомольской ячейки. Когда мы ему об этом сказали, он весело и заразительно захохотал.
- Да уж! Нам трудно это понять. Но ведь все ваше страдание родилось из нашего юношеского демократического вольнодумства. Так сказать, вы пожинаете горькие плоды, посеянные юными безумцами-вольтерьянцами. И нам смотреть на это горько. И Вы, Элен, как никто, это прочувствовали на себе. Помните?
«И на могиле мой потомок прольет горючую слезу.»
Мне было очень жаль вас, как вы скорбели в Святогорском монастыре на моей могиле. Мне очень хотелось утешить вас.Вы так плакали…
В моей памяти пронеслась первая поездка в Михайловское, на Пушкинские горы. Тогда на пути в Ригу по издательским делам мы увидели неожиданный поворот дороги и решили посетить могилу великого русского поэта. Еще лежал снег, но кое-где уже обнажались поля бескрайних просторов, пригорки и дорога была не такой грустной, как обычно зимой. Святогорский монастырь нас встретил слякотной моросью, пронзительным холодом и отчужденностью. Древние кресты, врытые горестным временем в холмы монастырской земли, мерзли своими каменными колодами и казались одинокими странниками вечности, невесть какими путями забредшими на этот погост. Тут время как бы смыкалось и теряло свою пронзительность. Мы ясно ощущали свое единение с прошлым нашей страны, нашей родины. Ощущали себя частью Великой Империи во всем ее величии и трогательной хрупкости… Тогда, стоя у могилы Александра Сергеевича, я вдруг почувствовала вселенскую скорбь. Потерять такую душу! Пусть сложную, бунтарскую, противоречивую в чём-то, а может, и во всём противоречивую –ведь Пушкин носил над локтем древний магриббинский амулет и в то же время молился в православных храмах, будучи верующим человеком. Белые хлопья снега падали на белую могилку. И она была такая одинокая, такая горестная… Мы с Мишенькой расплакались. Плакали навзрыд, так, что рыдания вырывались из груди. Тогда сердце услышало строки, теперь озвученные Пушкиным: «и на могиле мой потомок прольёт горючую слезу»…
-…Но вот теперь и стараемся с Николаем Васильевичем! Давайте пировать!- вдруг раздались последние слова Пушкина, который все это время что-то оживленно говорил собеседникам.
Пушкин чудесно сервировал стол сам, хотя и показал нам своего неизменного повара Трифона.
Беседа потекла за вкусным угощением и приятным весьма общением. Все было настолько естественно, будто произошла встреча добрых старинных друзей, которых никогда не разделяли ни время, ни эпоха.
Мы весело смеялись, вспоминая исторические казусы, потом погрустили, снова посмеялись. Гоголь мягко улыбался и словно что-то хотел сказать личное. Его лицо было светло, но взор задумчив. Наконец, будто преодолев внутренний барьер, он произнес:
- Страшная месть!
- Что такое? – встрепенулись мы.
- Снова страшная месть. Это значит, что все продолжается эта ужасная история, только теперь она коснулась вашей прошлой судьбы и жизни.
- Расскажите, пожалуйста, что все это значит, - попросили мы.
- Это значит, что Елене мстит сам отец лжи. Она выбрала Христа, но не богатство и власть. Я видел, как диавол подходил к Елене на стукинском кладбище, где она продавала свечки и книги, и слышал, что он ей говорил. Он говорил, что давно уже наблюдает за ней, со школы. И то, что, если бы она выбрала его, то теперь ходила бы в самых дорогих мехах и бриллиантах, питалась бы в роскошных ресторанах, имела бы самые лучшие автомобили в мире. Но она выбрала Распятого. И за это теперь ей страшная месть.
- Да, он так сказал,- страшная месть, - повторила я.
- А почему такое внимание к Вам, Элен, со стороны такого чудовища?- спросил Пушкин.
- Всё очень просто,-грустно заметил Михаил. – Ведь она чадо Божие, а таких вылавливают и мучают. А то ещё устроют такую жизнь, что сам в петлю полезешь… Я всё это на себе испытал. Когда за Богом пошел.
- В этой ситуации, когда весь мир идёт против нас, стремясь сломать, выставить во всём виноватыми, остаётся только одно, - заметил Гоголь. – Оставить мир и все свои привязанности, и удалиться в пустыню!
- Мы так и сделали, - не сговариваясь, в один голос вскричали гости поезда.
- И правильно сделали, - весело рассмеялись в ответ радушные хозяева.
За окнами начали проплывать хатки пригорода. Добротные кирпичные домики и мазанки, врытые погреба. Как казалось, здесь небо опустилось на землю. Дома были белые, а хрустальные от чистоты стёкла окон добродушно выглядывали из-за голубых наличников. В полисаднике смеялись жёлтые подсолнухи и георгины. На бахчах вальяжно развалились усталые, огромные пузастые тыквы. Заросли кукурузы напоминали бамбуковые леса. Длинная и пронырливая коза, встав на задние ноги, рогами и копытами сбивала сочные янтарные дули с высоченного грушевого дерева.
Вопреки нашим ожиданиям поезд не снизил скорость, а напротив того, въехал в город со значительным ускорением. Он стремительно маневрировал по каким –то запасным путям, пролетел через крытый ангар, пронёсся мимо золотых ворот и вдруг помчался по трамвайным путям прямо по улицам некогда славного, а ныне оккупированного петлюровцами Киева.
Какая- то баба с дитями, чуть не попав под колёса, пронзительно закричала:
- Рятуйтэ, люды добри, рятуйтэ!
Стоявший тут же , привалившись к хилому заборчику, в папахе набекрень и с винтовкой за спиной хлопец чуть не подавился своей замусоленной цигаркой, которую он смачно перед этим жевал, перекидывая её во рту. Парень, дико выпучив глаза, потянулся за винтовкой и начал её искать где-то рядом с собою, да так и не нашел.
Несколько монархически настроенных граждан, завидев царского орла на боковой панели вагона, приветливо замахали снятыми котелками и шляпами. Стоявшая рядом с ними молодая и красивая дама радостно поклонилась.
На всех парах поезд вылетел на площадь Богдана Хмельницкого.
Высокий офицер с безукоризненной военной выправкой спокойно и с достоинством шёл к памятнику. В спину ему прицеливали свои нечищенные винтовки трусливые и неряшливо одетые красноармейцы. Поезд остановился между ними. Двери вагона открылись. Высокий офицер поднялся на подножку. Поезд стремительно набрал обороты. Где- то вдалеке послышались нестройные выстрелы и ругань. Но это уже никого не интересовало.
В двери нашего купе постучали.
- Входите, входите, дорогой Фёдор Артурович! – В один голос, приветливо отозвались все.
- Благодарю вас, господа,- произнёс вошедший офицер. – Честь имею. Граф Келлер,- просто представился он и присел на предупредительно освобождённое ему место.
- Это мы вас благодарим за оказанную честь, - очень серьёзно и с видимым благоговением ответил Александр Сергеевич и поклонился величию подвига генерала, до конца сохранившего верность присяге Святому Царю.
- Я просто исполнил свой долг, - ответил граф. И все задумались.
Солнечный луч пронзил вагон, словно радужное кольцо. Совершив круг, он как бы упал на дверь. Это был знак.
- Простите, господа, нам пора выходить. Благодарим вас. Мы ещё не всё сделали на земле, мы тоже хотим выполнить свой долг до конца, - сказал Михаил.
- Да благословит вас Господь, друзья, - ответили таинственные путники.
Поезд замедлил ход. Мы вышли. Где-то вдали прекрасная радуга поднялась на небеса.
Михаил и Елена Покровские (Хардиковы)
