что мать Адольфа, Зинка Фюлер, лишь однажды в 50-ых годах выезжала из села в Москву за покупками, а вместе с ней и его, Куквана, законная жена. Обе вернулись в одинаковых крепдешиновых костюмах. Но, видимо, Зинке повезло больше. А его жена так ни разу и не родила.
Племянник Куквана тоже парень не простой. Хотя молодой, но уже успел нажить себе прозвище Десантник. За время летних – селяне называли лётных – каникул, которые он проводил у любимого дядьки Куквана, успевал раз пять вальнуться с крыши: то антенну полезет поправлять – потом его выковыривают из кустов смородины, то на бане ему срочно надо черепицу поправить, чтобы позже обнаружить себя на огуречных грядках. А уж сколько раз Десантник нырял с сеновала головой прямо в навозный короб – со счета сбились. Никак не мог согласовать с судьбой свои потребности. Душа у него постоянно в небо просилась, а жизнь к земле прибивала.
Емким словом «сегмент» назвал дед обозримую, в десяток домов, часть большого села. Дальше, за холмом, в обманчивой перспективе расплылась еще сотня домов, где жили люди и носили не только имена, но и прозвища, которые, все-таки, более точно отражали нравы и привычки их носителей, чем фамилии – те же прозвища, но наспех придуманные и вписанные в церковную книгу родословной их прадедами.
Может быть, предки и были хорошими кузнецами или, за неимением ярких черт и привычек, награждались именами тотемного зверя деревни, растения, птички. Но в настоящее время их потомки далеко не походили на кузнецов, волков, дубов, соловьев… Больше напоминали мелких пакостников, насекомых из отряда кровососущих и грызунов.
Все дома в сегменте осмотрены, все прозвища названы. Остался единственный – от кого начало и к кому возврат – дед по прозвищу Пердяк.
- Ты, дед, лучше бы рассказал своему родственнику, почему тебя пердяком назвали, чем полоскать оговорами соседей!- крикнула из-за забора Зубаха,заодно с тем, что уж зевнула.
- Да, действительно, а почему – «Пердяк»? - спросил я.
- Потому что – почетно! - гордо ответил дед. - Во-первых, весь род по пердяковской линии – долгожители. Как известно, в основном старики страдают недержанием газов. Во-вторых, старики вовсе не страдают недержанием газов: они просто не скрывают своего истинного отношения к этому миру. Их не волнует общественный резонанс, если сами они умеют неплохо резонировать.
Серьезно, Пердяк – почетное прозвище. Его заслужить надо, кровью и потом заработать. Пердяк – что-то между философом, демагогом и Великим посвященным в тайны вселенского бытия.
А завоевал дед почетное прозвище так:
Полста лет назад, сидя в такой же позе у окна, еще не Пердяк, а лишь Боря Килин, наблюдал за сыном, вернее, за нелицеприятным процессом: младшему Килину вставляли в зад клизму с чесночным настоем. Эта процедура была обязательной и проводилась раз в неделю. Глисты ребенка мучили неимоверно. Бывало, ходил на раскоряку – поедом ели мальца крошечные белые ниточки-острицы.
И вот, когда сын стоял на четвереньках, задницей зажевав клизму, вдруг представилось Борису – с болевым пробоем в сердце – как скоро и мучительно, захлебываясь чесночным рассолом, начинают погибать эти маленькие, беззащитные существа. И явственно он разглядел среди них себя в плоти жалкого, беспомощного червя.
«Ладно, - сказал он себе, - согласен. Вся жизнь – говно. Как жил в полной жопе, так в ней и умру. Но ведь и в это обстоятельство заложен кем-то какой-то смысл? Глисты, наверно, считают человека Господом Богом? Живут в нем, питаются тем, что Он пошлет, и молятся, просят у Него счастья и хлеба на каждый день. Но не дано им - предугадать мыслей человека и Его желаний, а, вероятно, думают, что знают Бога, создавшего их по Своему образу и подобию».
Тут же озарило и опечалило Бориса невероятное открытие: планета Земля терпит человечество так же, как человечество терпит глистов. Нет, даже не глистов – если человека соизмерять с Землей – а микробов, вирусов. Тогда Галактика – клетка в организме Вселенной, и Вселенных такое же множество, как людей на планете Земля?
Представил Борис и вспотел от широты и раздолья собственного воображения.
Отдохнув немного, он попытался подвести под свои мысли доказательную базу: «Бог необозрим, как необозрима Вселенная, и необозрим глистам его сын. Ощутима лишь среда обитания и обманчивое сознание у глистов, что они созданы по образу и подобию младшего Килина.
Вселенных миллиарды. Вселенная могла быть той же клеткой в одном организме Всевселенной (Мегаленной), а Всевселенная, в свою очередь, могла оказаться такой же маленькой клеточкой какой-нибудь Всевсевселенной. Мать моя, женщина! Одной мозгой не охватить, не представить запределья бесконечности, как глистам не охватить и не представить вид всего человечества! Вот вам и – по образу и подобию! Какой же он образ, Бога-то, чтобы подогнать под Него свое подобие?»
Боря Килин был еще относительно молод; от своего дерзкого и пытливого ума быстро не уставал, потому мог часами думать, не напрягаясь и не впадая в дрему.
Доказательную базу, разумеется, быстро и нахрапом под его открытие подвести было не реально. И Борис решил свою неохватную мысль разбить предварительно на звенья, а затем эти звенья силой мыслительных догадок спаять в единую цепь.
В амбарной книге, которую он позаимствовал в Сельсовете на правах его председателя, Боря написал жирно и красиво: «Научный трактат о Вселенной». Глава 1. Глисты, как отправная точка Вселенных».
Но решив, что слово «глисты» не благозвучно - плохо вписывается в научную лексику и слабо обосновывает происхождение Вселенных - заменил его на «атом». И тем самым, в угоду научной терминологии, лишил будущего читателя правдивого, объективно-ассоциативного авторского взгляда на мир, поскольку писал трактат от имени атома, но продолжал рассматривать Вселенные глазами глиста.
В те времена ученые еще не выдвигали сумасшедшую гипотезу о взрыве, в результате которого, якобы, и произошла Вселенная. (Да и в голову любому здравомыслящему существу не пришло бы глупая идея, что взрывом можно что-то создать, а не разрушить). Поэтому, не мудрствуя лукаво, Борис написал: «Какая-то неизвестная, но родственная Вселенная родила в потугах нашу Вселенную».
Хотел еще дописать – «по образу и подобию своему», но вспомнил, что советская наука –самая прогрессивная в мире – не приемлет все, что имеет хоть какое-то отношение к религии. Наука – вотчина атеистов. А на бога сваливают проблемы лишь ущербные умом граждане, когда сами объяснить не могут почему, например, между звездами так много безвоздушного пространства, или кем могло быть устроено так, что среди неисчислимого количества Галактик только на планете Земля есть жизнь.
В сельской библиотеке книг по полному раскрытию тайн Космоса не было.
В конце сороковых годов появились лишь первые «арективные» самолеты, но до безвоздушного пространства они еще не долетали, чтобы установить ее плотность и вязкость.
Почему-то Борису казалось, что по результатам этих исследований, он легко доказал бы, что межпланетная чернота безвоздушного пространства – это не просто так, это – кровь, двигающаяся по сосудам бесконечно огромного организма Вселенной.
Ничего нет мертвого во Вселенной. Все живет. И может статься, что безвоздушная чернота живее, чем человек. По большому счету, человек сделан из праха, из космической пыли – из той же самой черноты безвоздушного пространства, где летает черт знает что и сбоку бантик».
Первое звено в его бесконечной цепочке открытий о происхождении Вселенной было сформировано и приобрело окончательный вид к началу уборочной страды, но не была еще запротоколирована и оформлена в монографию.
Посыпались из района распоряжения, приказы, установки, постановления, требования об отчетности и предоставления графиков. Борису не то, чтоб о значении глистов во Вселенной некогда было поразмыслить в тиши, ему даже времени не хватало сжатую в кулак задницу расслабить – присесть и подремать в конторе после обеда с часок.
Потом был сильно занят общественным судом над Ванькой Дырявым Мешком, которого судили за то, что пытался из элеватора зерно для свиней украсть.
Каждый год Дырявых Мешков судили и отправляли по этапу. Весь род пересажали – Ванька оставался последним. И надо было напряженно думать, кто в селе переймет эстафету и следом за Дырявыми Мешками пойдет по пункту о недостаче зерна. Чью семью пустить под раздачу в следующем году. Задача сложная, тем более, когда почти все село – родственники.
И, вроде бы, вместе с Генкой Клещом, председателем колхоза, уже выбрали тайно и утвердили негласно следующие кандидатуры, как вмешалась непредвиденная сила закона и совести.
Эти кандидатуры – Фрося из клана Хряков и Генка из клана Срани Морозной, словно прознав о секретном решении партийной ячейки , правления колхоза и Сельсовета пришли к Борису в Сельсовет с требованием, чтобы их расписали – узаконили, так сказать, их отношения печатью – и пригласили все село на свадьбу в складчину. Фрося размахивала перед лицом Бориса накладной косой, демонстрируя серьезность ее намерений. Но о косе – позже.
Там-то, на свадьбе, после восьмой рюмки крепкой настойки Боря Килин и стал Борей Пердяком. Но уже после седьмой рюмки пришло к нему Откровение, ниспосланное Космическим Разумом по закрытым каналам связи.
Голос сказал ему, казалось, во всеуслышание: «Глаза закрой! И зрячим увидишь!» - но никто за столом, кроме него не вздрогнул, не подчинился приказу. Голос тяжелый и глухой, словно звук упавшего тела «десантника» в выгребную яму тридцать лет спустя, повторил дважды: «Закрой, едри твою за ногу, глаза-то!»
Терзаясь сомнениями, что Вселенский Разум мог оказаться обычной «белой горячкой», засвидетельствовавшей свое почтение Секретарю Сельсовета, Боря все же, подчинился требованию и сомкнул веки.
В грузной темноте, за дымчатыми всполохами, медленно, по диагонали сползли из верхнего угла три точки, предвещавшие наступление катаракты; отдышались за гранью обзора и взметнулись вверх. Так повторялось до тех пор, пока Борис не утомился, пытаясь управлять плававшими точками, точно тремя умершими планетами в Галактике. Глазные яблоки под шторками век шевелились беспокойными эмбрионами и выдавливали наружу крупную слезу.
Голос стих, затаившись в общем гомоне свадебного застолья. И - Борис открыл глаза.
Прямо под ним, на глубине двух метров, односельчане живо и жадно наполнялись пьяным угаром, по команде разливали мутную желчь и давились зелеными капустными листами, широкими и жесткими как фанера.
Поодаль, в огромном котле, из бурлящего навара всплывала топляком свиная ляжка, и тут же тонула, засасывалась, как в болото, укрываясь головками репчатого лука и гнилым картофелем.
Боря воспарял быстро и не успевал зафиксировать каждого гостя отдельно. Но чувствовал, что его зрение стало иным. Оно жадно требовало всеохватности, оно готово было поглотить весь земной шар. Едва различимые далеко под ним точки людей при желании проектировались в полный рост и притягивали за собой всю картину свадебного застолья.
Борис с удивлением
