дедом? Ну-ну, он тебе порасскажет – только черкать успевай.
- Он всегда с портфелем, при должностях был, есть чем похвастаться, - добавила больная бабка.
Не понятно, ревновали они к деду или оберегали его от меня, или стыдились чрезмерной говорливости старика. Вдруг лишнего чего ляпнет?
За ужином дед оговорился:
- Чего искать-то зря ума Гарлушу. Утром рыбаки вытащат.
- Так положено! - отрезал тесть.
- Директивой какой положено или так, сами инициативу проявляете всем сельсоветом? Не надоело? – загадочно спросил дед.
- За столом хоть о покойнике не говорите. Кусок в горло не лезет, - пристыдила мужиков теща.
- Он же родственник!
- Какой он родственник? Муж четвероюродной племянницы троюродной сестры двоюродного брата? – сказала теща.
Дед отложил в сторону ложку и начал загибать пальцы, в уме высчитывая степень родства Гарлуши. Что-то не совпадало. Дед тряс головой, точно облепленный мухами теленок, и снова усердно загибал пальцы.
Все молча наблюдали за процедурой сложных генеалогических подсчетов. Наконец, выставив на обозрение не сгибающийся палец искалеченной руки, он победно произнес:
- Кисляя не посчитала. Эх, ничего нельзя доверить!
- Посчитала! – молниеносно отреагировала теща: - И сына его, Пашку, от первого брака посчитала!
- А у него, разве, от первого брака кто-то был? – удивился тесть.
- Здравствуйте – на Вас! Пять лет назад Пашка приезжал из Норильска Кисляю морду бить. Не помнишь? Потом они пьяные пошли вместе к Кольке Беззубому и отдубасили того до полусмерти. Вспомнил?
- А-а, да-да. Так Пашка-то не кисляевским сыном оказался. Он – от Беззубого. Как же, помню, - сказал тесть.
- С чего вдруг баня-то упала? Ты там был? Свечку держал? Пашка – от Кисляя!
- Молчи, дура! – махнул рукой тесть. – Брешет, сама не знает чего.
- Ты бы хоть при зяте сделал умное лицо, - обиделась теща, - смотреть на тебя противно.
- Все вы хотите моей смерти, - тесть швырнул вилку в тарелку и попытался выйти из-за стола.
- Я не хочу твоей смерти, - первым нашелся я, - хотя мое мнение не обязательно должно совпадать с официальной точкой зрения правительства.
Встрепенулся дед и объявил мне вотум недоверия:
- Доигрался, штрейкбрехер? Вот, из-за таких и страдают лучшие люди страны. Я же говорил.
- Ты из уважения к покойникам - считаешь Гарлушу лучшим, или в самом деле так думаешь? – стала уличать деда в лицемерии теща.
- Думаю, что он еще смог бы стать космонавтом, получить Звезду Героя и орден во всю грудь. Потенциал в Гарлуше чувствовался, - поддержал деда тесть.
- Подводником он уже стал. Прославился на всю округу, - принял я сторону тещи. Под ее «матронажем» я чувствовал себя увереннее, и жена, судя по ее потеплевшему взгляду, одобрила мое решение.
- Да! – подтвердила теща.
- Спросим у деда: что он такое ужасное шепнул Гарлуше, что тот остался ночевать в пруду? – корректно я составил вопрос, памятуя, что впечатлительной теще при упоминании об утопленниках кусок в горло не лез.
- Да! – подтвердила теща и еще сильнее убедила меня в том, что надо крепко с ней дружить, чтобы обрести хоть какую-то репутацию под крышей дома, пропитанного насквозь матриархатом.
Дед поерзал на стуле, глянул печальными глазами на сына, ища у того поддержки, и смело, но неосмотрительно заявил:
- Вашу мать! Ничего вам не скажу! Хоть пытайте!
- А я-то здесь при чем? – откликнулась бабка, нащупала кусок хлеба на столе и заткнула им себе рот.
Тесть решительно вышел из-за стола, приняв решение никого больше не поддерживать, ни с кем не спорить, а остаться в моих глазах самодостаточным и грозным хозяином.
- Пойду, вдову утешу. Заодно узнаю, может уже всплыл Гарлуша? – объявил он о своих намерениях и сложил очки в нагрудный карман. Этим жестом он просигналил, что ужин закончен. Очки были его главным гастрономическим инструментом. Без них он за стол не садился и сквозь них внимательно и подробно изучал каждый кусок мяса, перед тем, как сунуть в рот или брезгливо отложить в сторону.
- Я же сказал: завтра утром рыбаки из Гнусяевки (соседней деревни) вытянут Гарлушу, - бросил ему в спину дед. – Он в сетях запутался, а рыбаки сильно запили – только к утру очнутся. Тогда и вытянут. Чего без толку дергаться? Ходить, утешать? Не понимаю.
- Не понимаешь – молчи и не уговаривай, - огрызнулся тесть.
- Тогда, я с тобой! Вдруг, и - правда чего-нибудь там всплыло, - засуетился дед и выскочил следом за тестем.
После долгого молчания я вспомнил о мужской солидарности:
- Кому мне лучше глаза мозолить: вам или неутешной вдове? – осторожно спросил я разрешения у жены прогуляться с дедом и тестем. – Могу заодно проконтролировать достойное поведение родственников в траурной обстановке, а потом подробно изложить в письменном виде, - я постучал по блокноту.
На пороге я глянул в ночное небо, провисшее от тяжести Млечного Пути, наступил на мягкое, живое и, не успев сгруппироваться, рухнул мешком во взлелеянные тещей георгины.
Цветы, обреченные на такую нелепую и нежданную смерть от подонка, который называл их уничижительно сорняками, гладили надорванными листьями мой затылок, будто прощались, отпуская мне последний грех. По щекочущим, легким прикосновениям я легко мог перевести с языка растений: «Под ноги гляди, растяпа. Так тебе и надо! Может, навсегда уж?»
Живое нечто на пороге прокашлялось и спросило голосом Дяди Балдея:
- Убился? Или еще поживешь?
Требовалось обозначить себя ответом или умереть окончательно в цветах. Онемевшее от ужаса провала в бездну сознание еще не подключилось к болевым рецепторам, но уже требовало, чтобы я ощупал себя и убедился: все при мне, ничто не сломалось и не откатилось в сторону.
- Какого черта? – зажевав с куском чернозема цветочный лист, спросил я,
- Ты наступил мне на левую почку. Да это – хрен с ней! Ты-то как? – Дядя Балдей ухватил меня за подмышки и, взвесив, одним рывком поставил возле порога: - Я тут с оказией прилег охранять стратегические запасы энергоресурсов страны, - и пояснил мне, бестолковому городскому потребителю: - Сон мне приснился вчера, будто африкано-арабская делегация прибыла к нам в колхоз с ультиматумом, мол, обязаны мы с ними поделиться водой, мол, пресная вода принадлежит всей планете, и нечего прятать от негров то, что положено им по международному праву. А с собой, между прочим, приволокли громадный такой насос. Я бы даже сказал: охеренный, размером с клуб. Я сразу разглядел там рычажок неприметный. Его повернуть – насос начнет качать и нефть, и газ, и прочие природные запасы. Так я этому рычажку незаметно башку и открутил. Такое началось! Третья Мировая! Видишь ли, оскорбил я всю цивилизацию. Даже председатель колхоза грозился публично уволить меня и лишить единственного ордена Дружбы народов, которого у меня никогда и не было. Вот я к Пердяку и пришел, чтобы он мне растолковал этот сон.
- Деда нет! – смирился я с падением и тем, что осознанный негатив включил во мне систему самоуничтожения: - Он с тестем ушел к Гарлушам.
- Я знаю. Он сказал, что скоро вернется. А Егор Борисович наказ дал, чтобы я поступал всегда по совести и в соответствии с моралью строителя коммунизма. Вот я и прилег: охраняю от оккупантов водные ресурсы.
- Спасибо за заботу!
- Спасибо отдашь мне потом стеклянным рублем. Теща у тебя вчера варила. Мне Петяня сказал. Хороший запах ведь никакой вонью не забьешь.
- Во сне к тебе африканцы за самогоном, случайно, не приезжали? – засомневался я в искреннем желании Дяди Балдея отстоять национальные богатства.
- Удавил бы голыми руками!
- Доброта твоя безгранична.
- А чего им долго мучиться? Пердяк говорил, что им всем все равно придет криндец, этак в году 2030-ом, - тяжело вздохнул и продекламировал: - Когда я ухожу в запой, мое одутловатое лицо не возбуждает больше зеркала!
«Когда он настанет, 2030 год? – подумал я. – Мне уж восьмой десяток пойдет. Столько не прожить».
- Дед у вас в селе, как болгарская предсказательница Ванга. Наверно, давно всем ваше будущее светлое предсказал? – осторожно, придавая голосу равнодушие, спросил я.
- Пердяк-то? Не знаю, не слышал. Хотя он похлеще всякой Ванги будет. Но ему нельзя предсказаниями заниматься.
- Почему? Власти запрещают?
- Власть – чтобы что-нибудь украсть, самой наесться всласть и народу заткнуть пасть. Но у нас другая Власть. Пердяк по нутру – проказник, шутковой. Скажет, что в лужу пернет. А слова его все сбываются, хочешь ты этого или не хочешь. Нет, он сам себе зарок дал: никому ничего не предсказывать. Мне вот, старому товарищу по партии, еще может сон растолковать.
Я непроизвольно взглянул на тлеющее ржавчиной окно в соседнем доме. Там Зубаха полоскала горло и осторожно трогала пальцами опаленные полуденным солнцем гланды.
Правее, за черной стеной кустарника мишенью для снайпера вспыхивал и трясся папиросный огонек. В засаде Коммунистика не было видно, но присутствие его ощущалось достаточно явно. Как и низкочастотными басами голос Петяни пробивал позвоночник глухим, вулканическим восторгом:
- Гля, бля: Лимонтий? Надо же, заговорил внучек. Скажи еще: баба –дура, корова дряхлая. Ну, скажи?
Дальше, в загустевшей тьме начиналась бесконечность, помеченная вешками бесчисленных звезд.
Вид неба с окраины Галактики подпитывал смиренные мысли странным ощущением близости и разгадки всмей Вселенной. Стоило лишь напрячься и представить Ее миллиардной частицей, живущей во мне, как тоскливое чувство одиночества сразу исчезало.
Мы долго упивались тишиной и постигали умение терпеливого молчания.
Мастерство пилотажа продемонстрировала летучая мышь, нагнетая опахалом перепончатых крыльев резкие струйки прохладного ветра на голову. «Кто-то из местных ведьм заинтересовался незнакомцем, или душа Гарлуши трепещет в тельце мыши, зовет на помощь,» - подумал я и выразительно глянул на Дядю Балдея.
- Нет, - легко прочитав мои мысли, решил он, - это не местная. Залетная. Наши так не наглеют.
Неслышно, будто ночной тать, шевельнул калиткой тесть. Следом дед крючок аккуратно вставил в ушко, а сверху калитку стальным обручем прижал к забору.
- Здравствуй, Егор Борисович! С возвращением! – вытянулся в струнку Дядя Балдей.
- Виделись уже, - отмахнулся тесть. – Бытовые приборы не трогал? Правильно. Ты, со своей научно-технической революцией запросто оставишь нас без благ цивилизации, - и по ходу упрекнул меня: - А ты чего не спишь?
- Дышу перед сном свежим воздухом.
- Перед сном не надышишься. Пойдем, тебя уже потеряли. Сейчас будешь оправдываться, где все это время шлялся. Дочь недавно звонила Гарлушам, дед взял трубку и сказал, что тебя с нами не было и нет.
- Иди, иди, - подбодрил дед. – Внучка тебе вломит! Будь здоров! Привыкай, Синоптик!
- Безжалостный ты, дед, - вспомнил я намеки Дяди Балдея на то, что деду накаркать будущее также легко, как мне соврать. – Между прочим, в отличие от некоторых я прилюдно тебя Пердяком не называю.
- Я тоже тебя пердяком на людях не называю, - удивился дед. – А что, должен?
Когда крыть нечем, кроют матом. Но раскрывать свои способности перед дедом представлялось делом рискованным: донесет же семейному клану!
Жена ошибочно надеялась, что обширный идиотизм и неприспособленность к семейной жизни
