только по той причине, что ты в него веришь? Или есть иные, более веские причины того, что Он действительно существует?
- Да, герр капитан, – ответил сельский учитель. – Будучи священником, я видел чудеса. Много чудес.
Оберлейтенант Клаус зло ухмыльнулся.
- Ты узрел, как Он обращает воду в вино или оживляет мёртвых? – насмешливо задал вопрос капитан Тауб.
- Нет, – серьёзно ответил Александр. – Я видел, как рождается ребёнок. Видел, как вор отдаёт награбленное. Видел, как раскаивается убийца. Это – настоящие чудеса, творимые Им.
Неожиданно оберлейтенант выхватил из своей кобуры пистолет.
- Последним узренным тобой чудом будет пуля, которая вышибет твои фанатичные мозги! – почти крикнул Клаус.
- Тихо! – оборвал подчинённого капитан. – Я веду допрос, оберлейтенант Клаус.
Младший офицер нехотя кивнул и спрятал оружие обратно в кобуру.
- Святой отец, – продолжил капитан Тауб. – Давайте поговорим с вами как здравомыслящие люди. Вы человек в возрасте и застали то время, когда коммунисты ещё не успели сжечь все неугодные им книги. Вы учились в духовной семинарии. Читали ли вы труды великого философа Фридриха Ницше? Напомню вам, что этот великий германский гений доказал одну простую вещь: Бог умер.
- Такова была вера этого безбожника, – ответил твёрдо священник. – Он сам уверовал в своё безумие. Я сочувствую Ницше, герр капитан.
Тауб внимательно посмотрел на допрашиваемого, потом вздохнул и произнёс:
- Вас, святой отец, исправит только могила. Что ж. Сейчас вы можете идти. Мы ещё побеседуем с вами. Позже.
Под удивлённым взглядом младшего офицера русский встал с табуретки и вышел.
- Но герр капитан?.. – с растерянным возмущением начал было Клаус.
- Молчать и слушать меня, – резко поднялся со стула старший офицер. – Оберлейтенант Мартин Клаус. Вам необходимо понять одно: я снисходителен к вам только по той причине, что ты, Мартин, мой племянник. Но и это не даёт тебе права перебивать старшего по званию офицера. Ты меня понял, оберлейтенант?
- Да, герр капитан, – опешил молодой подчинённый. – Прости, дядя. Но этот русский поп просто вывел меня из себя. Вдобавок ты его отпустил. Пойми – он опаснее всех коммунистов и партизан вместе взятых. Воевал. Знает немецкий. Вдобавок этот святоша учит детей в школе. Чему он там поучает маленьких русских поросят? Верить в Бога? Ненавидеть нас? Ненавидеть фюрера?
- Что предлагаешь, Мартин? – спросил Тауб, снова садясь за стол.
- Священника необходимо немедленно казнить, – с уверенностью ответил Клаус.
Капитан взглянул на оберлейтенанта и усмехнулся:
- Ты слишком молод и горяч, племянник. Его нельзя просто взять и расстрелять. Если советского председателя кто-то да недолюбливал, то священника уважают в деревне практически все. Я разговаривал с полицаями из местных. Никто про школьного учителя ни слова плохого не сказал. А если его взять и убрать – будут волнения. У нас здесь пока очень мало сил. И если начнутся действительно серьёзные беспорядки – мы потерпим поражение. Как минимум нам необходимо дождаться, пока в деревню прибудет отряд СС гауптштурмфюрера Краузе. Тогда у нас будет достаточно сил для любого противодействия и местным, и партизанам. Помни, племянник: чтобы одержать победу, необходимо мыслить стратегически. А этого попа пока оставь в покое. Что касается твоих опасений насчёт его преподавания в школе: пусть на его уроках постоянно присутствует какой-нибудь штабс-ефрейтор и контролирует, чтобы учитель не вёл никакой пропаганды против нас. Приказ понятен, оберлейтенант?
- Так точно, – ответил Клаус. – Что это за страна, где за каждую вшивую деревеньку надо бороться, как за крепость. Проклятые варвары…
Сидя за столом, капитан вермахта Ульрих Тауб писал. Это было письмо. И то, о чём он писал, касалось только двоих.
«Здравствуй, дорогая Марта. Пишет тебе твой Ульрих. Прежде всего, хотел бы в ответном твоём письме узнать, как твоё здоровье и как тебе живётся в Кёльне. В прошлом письме от тебя были только общие фразы, имеющие цель, очевидно, лишь успокоить меня. Пойми, моя любимая супруга, я очень беспокоюсь за тебя. В Вене – и в Австрии вообще – сейчас беспокойно. Знаю, что Вена – твой дом, и сожалею, что вынужден был заставить тебя уехать в Германию. Но в Австрии гестаповцы устроили чистки, в том числе среди людей, абсолютно преданных Рейху и фюреру. Я всегда был верен своей стране. Но в Вене у меня много личных врагов, которые могут оклеветать и меня, и тебя заодно. Потому я и решил защитить тебя, на время перевезя в Кёльн. Там у меня есть друзья, которые при необходимости смогут уберечь тебя, моя дорогая супруга, от гестаповских ищеек. Надеюсь, ты разделяешь мою обеспокоенность.
Дорогая Марта, я очень сожалею, что в эти трудные дни не могу быть рядом с тобою. Моя Родина призвала меня снова. Я – воин, и обязан служить своей Родине: Великой Германии и Рейху. Как и тогда, в 1914-м, я внял призыву своей страны и направился защищать её интересы на фронте.
Прости меня, любимая, что не сказал тебе лично об одной важной вещи. Когда ты разговаривала с моим другом – майором-медиком Кольбе – он сообщил тебе неправду касательно состояния моего здоровья. Если помнишь, ты просила Кольбе выписать для медицинской комиссии справку о том, что я не годен для военной службы по причине полученной мной в 1916-м контузии. Кольбе сказал тебе тогда, что состояние моего здоровья не препятствует моей службе на фронте. Он солгал. Он солгал тебе – по моей просьбе. На самом деле доктор мог легко выписать мне справку об увольнении в запас по состоянию здоровья. Но я не смог, Марта. Прости, моя дорогая Марта, но – я нужен моей стране и не могу отсиживаться в тылу, когда другие воины Рейха проливают кровь во имя славы Германии. Я – солдат, и моё место – на фронте. Если можешь, прости меня.
Я снова на войне, милая Марта. Мы в России. Воюем с красной заразой. Каждый день фронт продвигается на несколько километров вглубь этой страны. Однако… Хочу предупредить тебя, любимая, что мои сокровенные мысли предназначены только для тебя – и ни для кого иного. Просто меня стали терзать сомнения, которых раньше не было. Эти русские дерутся как сумасшедшие. Они умирают так безрассудно, будто уверены, что в следующую минуту воскреснут и снова ринутся в бой против нас. Таких варваров я не видел нигде и никогда.
Мы сейчас стоим в одной маленькой белорусской деревушке. Поддерживать порядок здесь крайне сложно. Местный староста даже под угрозой смерти отказался подчиниться. Когда перед ним щёлкнул затвор пистолета – он смеялся, как безумный… Именно тогда я впервые усомнился в том, что мы правильно поступили, вторгнувшись в Россию. Нет, милая Марта, я верю в гений фюрера, но… Но я сомневаюсь…».
От письма капитана Тауба отвлёк стук в дверь. Ульрих торопливо сложил лист бумаги вдвое и положил неоконченное письмо в ящик стола.
- Войдите.
Дверь избы со скрипом открылась и в помещение вошла высокая женщина в тёмно-серой форме СС. На погонах и уголке пилотки эсэсовки выделялся тёмно-синий цвет: отличительный знак медицинской службы СС. Белокурая голубоглазая медичка подняла правую руку в приветствии:
- Хайль Гитлер!
- Хайль Гитлер, – ответил капитан Тауб. – Отряд гауптштурмфюрера Краузе уже в деревне, фрау?
- Никак нет, герр капитан, – учтиво произнесла эсэсовка. – Позвольте представиться: штандартенюнкер СС Грета Шварцман, медицинская служба. Я и пятеро моих подчинённых прибыли в деревню ранее корпуса Краузе.
На лице Тауба появилось удивление.
- Присаживайтесь, фрау Шварцман, – капитан жестом пригласил штандартенюнкера СС присесть за стол. – Кое-что припоминаю. Если не ошибаюсь, вы уже приезжали в эту деревню несколько дней назад с командой своих медиков. Я в тот день выезжал в штаб фронта, потому мы разминулись. Так с какой целью вы и ваши люди прибыли в деревню, фрау?
Эсэсовка села за рабочий стол с другой стороны от места Тауба.
- У нас достаточно специфическая задача, герр капитан, – ответила женщина. – Наши передовые части на линии фронта терпят большой урон. В том числе много раненых с большой потерей крови. Доноров не хватает.
- И вы планируете найти этих доноров здесь? Хотите принудить русских сдавать кровь для солдат Рейха? – задумчиво спросил Тауб. – Видите ли, ситуация в деревне нестабильна. Если ещё и принудить жителей к сдаче крови…
- Мы возьмём кровь у тех, кого можно особо и не спрашивать, – ответила, недобро усмехнувшись, фрау Шварцман. – У детей.
Тауб снял очки и с сомнением взглянул на эсэсовку:
- Считаете это необходимым, фрау?
- Разумеется, – уверенно ответила нацистка. – Это приказ, который мне надлежит выполнять. Если у вас есть основания мне не доверять, герр Тауб, Вы можете связаться с господином Краузе, и он подтвердит…
- Нет, – учтиво перебил собеседницу офицер, надевая круглые очки, – нет, фрау. В этом нет необходимости. Выполняйте ваш приказ.
- Благодарю, герр капитан, – эсэсовка встала и сделала пару шагов в сторону выхода.
- Постойте, фрау Шварцман, – остановил её Тауб. – В чём именно будет состоять ваша деятельность?
- Для начала мы обследуем местных детей семи-одиннадцати лет на группу крови. Лица с первой группой крови – универсальные доноры, то есть их кровь подходит для переливания всем остальным людям – с любой групповой принадлежностью. Детей с первой группой мы и отберём для взятия крови.
- Понятно, – задумчиво произнёс капитан. – Ещё один вопрос, фрау Грета. Много ли крови можно взять у ребёнка? Я не медик, конечно, но… У ребёнка крови, кажется, не так уж много, чтобы…
Стоящая у двери женщина в эсэсовской форме холодно улыбнулась:
- Обычно мы забираем всю кровь. До последней капли. Пусть хотя бы так эти люди второго сорта послужат Великому Рейху.
Сегодня уроки Александра Григорьевича проходили в присутствии младшего немецкого офицера – штабс-ефрейтора. В начале первого урока широколицый усатый немец принёс небольшой портрет какого-то незнакомого детям человека с маленькими усиками и зачёсанными налево жидкими волосами. Солдат встал на стул и повесил портрет на гвоздь над классной доской.
- Переведи своим поросятам: это Адольф Гитлер, наш фюрер, – сказал штабс-ефрейтор учителю, с гордой улыбкой тыкая пальцем в изображение. – Пусть знают, кто принёс им свободу!
Только после этого немец разрешил начать урок.
Александр Григорьевич старался вести занятия с ребятами как раньше, но это было трудно: немецкий надзиратель постоянно сидел на стуле у входа в класс, положив ноги в сапогах на первую парту и что-то нажёвывая. Потом штабс-ефрейтор раздобыл ещё и полбутылки самогона.
На середине третьего урока захмелевший фашист заявил, что ему надоели занятия.
- Какая у вас тут скукотища! А ну-ка, герр учитель, пусть твои щенки сделают что-нибудь стоящее… Во! – Немец сбросил ноги в сапогах на пол и встал. – Пусть они хором повторяют: «Я люблю Германию». Ну, щенки, давайте хором: «Я люблю Германию», «Я люблю Германию»!
Не желая перечить пьяному фашисту, Александр Григорьевич решил выполнить его прихоть.
- Ребята, повторяйте все вместе: «Их либе Дойчланд»…
- Их либе Дойчланд, – хором произнесли дети.
- Ещё давай! – крикнул по-немецки штабс-ефрейтор. – Громче!
Дети ещё несколько раз повторили
