старика бьёшь, сволочь?! – прокричал какой-то мужчина из толпы сельчан, немедленно получив удар прикладом от стоящего рядом автоматчика.
К удивлению Тауба, Александр Григорьевич медленно поднялся с колен и сейчас снова стоял перед ним, глядя прямо в глаза.
- Так, значит? – яростно произнёс капитан. – Библейский сюжет? Хочешь пожертвовать собой ради ближних, как твой любимый Христос-Спаситель? У меня для тебя нет креста. Но, если ты готов, святоша, – как насчёт огня?..
Тауб подозвал к себе прапорщика и отдал ему какие-то распоряжения. Через полминуты к капитану подбежал солдат с бензиновым огнемётом.
- Старика и мальчишку – к сараю! – приказал капитан Тауб.
Александра и Витю завели в старый полуразваленный сарай, у которого почти не было крыши. Солдат толкнул мальчика, и тот упал. Второй солдат обмотал испуганного бледного Витю прочной цепью вокруг пояса, а концы цепи крепко прибил скобой к торчавшей из земли деревянной доске.
- Что ты делаешь? – прошептал с ужасом Александр, взглянув на неподвижно стоящего капитана. – Оставь его. Он ребёнок…
Фашист ухмыльнулся, сверкнув линзами круглых очков.
- Этот ребёнок уже обагрил свои руки кровью. Ты, священник, помнишь шестую заповедь: «Не убивай»? Думаешь, этот мальчишка не должен искупить свою вину?
- Убей меня вместо него! – прокричал старик. – Возьми меня!
Капитан продолжал ухмыляться.
- Мальчишка умрёт. Но если ты, священник, готов пожертвовать своей жизнью ради спасения других своих поросят, – кивнул Тауб, – так уж и быть. Я дам тебе шанс, возможность выбирать. Я дам тебе такое право – раз твой Бог не дал тебе выбора.
Один из солдат достал вторую цепь, но капитан остановил его.
- Условия таковы, святой отец, – произнёс офицер. – Этот мальчишка всё равно умрёт. Ты будешь рядом с ним – но без цепей. Дверь будет открыта. Ты сможешь выйти, старик. Если ты пробудешь с мальчишкой хотя бы три минуты – и не выйдешь из сарая раньше – я не трону твой класс. Однако, – ухмыльнулся фашист, поправив железный крест у воротника, – даю голову на отсечение, что ты не сможешь. Не сможешь.
Александр смотрел на немецкого офицера. Тауб чувствовал, что выражение лица русского старика ему непонятно. Морщинистое лицо учителя не выражало страха. «Не понимаю, не понимаю», – крутилось в голове Тауба.
- Обещай, что пощадишь детей, если я не выйду отсюда, – тихо произнёс старик. – Обещай, капитан.
Тауб перестал ухмыляться.
- Клянусь честью офицера, старик, – бросил капитан и направился к выходу, через который уже вышли оба солдата.
У двери сарая Тауб вдруг обернулся и внимательно взглянул на Александра.
- Скажи, что хочешь сказать, – произнёс сухо фашист.
Сгорбившийся старик-учитель посмотрел вниз, потом на капитана и ответил:
- Пусть Господь помилует твою душу. Ибо не ведаешь, что творишь.
Фашист поправил очки, потом со вздохом взглянул на старика и прикованного к земле мальчика.
- Жду тебя снаружи, святой отец.
Капитан быстрым шагом вышел из сарая и махнул стоящему снаружи огнемётчику:
- Поджигай!
Солдат направил дуло огнемёта к стене сарая и окатил деревянные доски огнём.
Седой старик подбежал к сидящему на земле мальчику и попытался освободить его от цепи. Тщетно. Жёсткий металл плотно стягивал туловище ребёнка.
- Дядя Саша, развяжи… – испуганно прошептал Витя.
- Сейчас, Витенька, родной, сейчас…
Александр пытался выдернуть металлическое звено, крепившее цепь к скобе, но металл не поддавался.
- Мне страшно… Помоги… – по веснушчатому лицу мальчика текли слёзы.
Дёрнув металлические звенья, старик с ужасом осознал, что не сможет справиться с цепью.
Неожиданно полуразваленную правую стену старого сарая окатила волна пламени снаружи. Сухие доски быстро занялись. Витя вскрикнул от страха.
Александр подбежал к горящей стене, но с ужасом понял, что тушить пламя нечем.
- Дядя Саша, помоги! – плача, кричал ребёнок. – Помоги!
Огонь быстро охватывал две соседние стены и доски на крыше.
- Помилуй нас… Помилуй… – шепча молитву, седой старик сел на землю рядом с прикованным мальчиком и накинул на него свой старый пиджак.
В сарае стало жарко. Мальчик рыдал и звал на помощь маму и папу. Александр крепко обнял испуганного Витю.
- Не бойся, – прошептал старик, гладя ребёнка по непослушным волосам. – Господь не оставит…
- Ненавижу… – сквозь слёзы выдохнул мальчик. – Ненавижу! Ненавижу их…
Сарай заполнился дымом, режущим глаза.
- Нельзя, – борясь с кашлем, прохрипел Александр, прижимая к себе ребёнка. – Нельзя… Нельзя ненавидеть. Надо верить…
- Ненавижу, ненавижу…
Старик расстегнул свою рубаху и сорвал с шеи простой металлический крест. Дрожащей рукой Александр вложил крестик в мокрую ладошку мальчика. Витя сжал ладонь с крестом.
- Нет, Витя. Надо верить. Молись со мной. Помнишь, как я тебя учил: молитва, когда страшно и плохо? Помнишь? – пытался как можно спокойнее говорить старый учитель. – Помнишь?..
Мальчик часто дышал, задыхаясь от слёз и горячего дыма.
- «Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится…», – начал шептать старик, обняв ребёнка.
Мальчик дрожал, прижимаясь к Александру всем телом.
- «…Не убоишися от страха нощнаго, – тихо продолжил Витя молитву, – от стрелы летящия во дни… Падёт от страны твоея тысяща, и тьма одесную тебе, к тебе же не приближится, обаче очима твоима смотриши, и воздаяние грешников узриши…»
Огонь трещал вокруг старика и ребёнка, сидящих на горячей земле и молящихся вместе.
- «…Не приидёт к тебе зло, и рана не приближится телеси твоему, яко Ангелом Своим заповесть о тебе, сохранити тя во всех путех твоих…»
Старик молился, но голос мальчика и его дыхание становилось всё слабее.
- «…На руках возьмут тя, да некогда преткнеши о камень ногу твою…»
Старик молился, чувствуя, как тело мальчика обмякло. Александр закрыл глаза. Дышать было уже нечем. Прижав к себе Витю из последних сил, священник окончил свою молитву.
- «Воззовёт ко Мне, и услышу его: с ним есть в скорби… и явлю ему спасение Моё…».
Капитан Тауб неподвижно стоял перед объятым пламенем старым сараем. За его спиной плакали деревенские женщины, простирая к небу руки.
Офицер посмотрел на часы. «Пять минут. Уже пять минут… Выходи же, старик. Достаточно. Почему ты не выходишь? На тебе нет цепей…».
В десяти шагах от капитана стояли пятеро солдат, прапорщик, лейтенант и огнемётчик. Немцы о чём-то переговаривались и смеялись.
- Почему не выходишь, старик? – прошептал Тауб, – почему?.. Я должен знать: почему? во имя чего?..
Неожиданно капитан развернулся к солдатам и прокричал:
- Солдаты! Вытащить их оттуда! Быстро!
Поражённые немцы опешили.
- Но, герр капитан, сарай горит… – пролепетал один из солдат.
- Выполнять! – проорал офицер, выхватив из кобуры пистолет. – Выполнять!!!
Трое солдат окатили друг друга водой из вёдер и побежали к пылающему сараю. Один немец держал в руке тяжёлый молоток, которым прибивал цепь, сковавшую приговорённого русского мальчика.
Капитан ошарашено смотрел вслед солдатам. На лице фашиста застыли ужас и смятение.
Через минуту закашлявшиеся немцы выволокли из горящего сарая старика и мальчика, положив их на траву. Подбежавшие с вёдрами лейтенант и прапорщик облили русских водой.
Трясущимся шагом капитан Тауб подошёл к неподвижному телу Александра и неуверенно наклонился. Глаза старика были закрыты, а лицо спокойно. Он не дышал.
- Не понимаю… – прошептал Ульрих, встав на одно колено. Коснувшись рукой груди русского, немец не почувствовал биения сердца. Александр был мёртв.
- Зачем? – продолжал вопрошать капитан. – Зачем? Во имя чего? Во имя чего, чёрт тебя подери, священник?!
Тауб схватил тело старика за грудки.
- Во имя чего?! – уже кричал офицер, – почему ты не сказал мне?! Я должен знать… Не понимаю… Не понимаю!
Все вокруг – и сельчане, и немцы – замолчали и удивлённо наблюдали за немецким офицером, склонившимся над телом русского старика.
Наконец, к капитану медленно подошли лейтенант, двое солдат и эсэсовка Шварцман.
- Герр капитан? – с беспокойством произнесла медичка из СС. – Вам нехорошо?..
Тауб резко взглянул на врача и приказал:
- Осмотри мальчишку. Быстро.
Не осмелившись перечить, Шварцман подошла к неподвижно лежащему на траве светловолосому мальчику. Наклонившись, эсэсовка удивлённо произнесла:
- Он дышит…
- Что?
Капитан резко поднялся и подошёл к Шварцман, склонившейся над русским мальчиком. Капитан коснулся рукой груди ребёнка, резко поднялся и крикнул стоящим поодаль солдатам:
- Двое! Быстро его в лазарет!
Секунду поколебавшись, двое солдат вермахта всё же подняли Витю с земли и понесли к госпиталю.
- Что вы?.. – растерянно произнесла фрау Шварцман. – Герр капитан? Что вы делаете?..
Тяжело дыша, Тауб подошёл к медичке почти вплотную и властно произнёс:
- Ребёнок должен жить. И ты выходишь этого мальчишку, поняла меня? Это приказ. Поняла?
Напуганная эсэсовка, покосившись вниз, заметила, что капитан всё ещё держит в правой руке пистолет. Глядя в безумные глаза Тауба, Шварцман, испуганно моргнув, кивнула:
- Так точно, герр капитан…
- Иди, – бросил офицер, взмахнув пистолетом. – Иди!
Медичка развернулась и поспешила за солдатами, забравшими ребёнка.
Капитан вермахта, тяжело дыша, резко посмотрел на лежащего на траве русского священника, потом развернулся и ушёл прочь.
На столе в избе Ульриха Тауба горела свеча.
Капитан писал.
«Милая Марта, прости, если мои строки причинят тебе боль. Я не хотел, никогда не хотел видеть слёз на твоих глазах. Сейчас я прошу у тебя прощения в этом письме. Потому что не смогу сделать этого, глядя тебе в глаза, милая моя Марта.
Вчера я убил человека. Русского старика-учителя. Бывшего священника. Я не хотел.
Один русский мальчишка убил моего племянника Мартина. Я приказал сжечь ребёнка в старом сарае. И этот безумный старик – будь он проклят! – пошёл в огонь вместе с мальчишкой.
Видит Господь – я не хотел смерти этого священника. Этот человек не заслуживал смерти – но он пошёл ей навстречу, не колеблясь ни секунды. Я поражён и сломлен…
Прости меня, Марта. Не осталось больше ничего, чем я могу оправдать себя. Я не ведал, что творил. Я всегда гордился тем, что я – воин. Я жил этим. Но теперь я – всего лишь палач.
Мы больше не увидимся с тобой, любовь моя. Помни меня таким, каким я был в день нашей первой встречи: простым пареньком, подарившим тебе букет белых полевых цветов. Я буду помнить тебя такой же, какой ты была в тот наш первый вечер: прекрасной незнакомкой с волосами цвета льна… Увы. Всё ушло безвозвратно. И от меня уже ничего не осталось.
Прости меня, если сможешь, моя родная Марта.
Прости.
Любящий тебя всегда – твой Ульрих».
Капитан вложил лист исписанной бумаги в плотный конверт и заклеил его.
В дверь постучали.
- Войдите.
В избу вошёл молодой унтер-офицер и вытянул правую руку в приветствии.
- Хайль Гитлер!
- Проходи, Пауль, – произнёс сидящий за столом капитан. – У меня есть для тебя два важных поручения.
- Слушаю, герр капитан, – ответил стоящий по струнке коротко стриженый светловолосый унтер-офицер, которому на вид было не более девятнадцати лет.
Тауб встал из-за стола и подошёл к юноше.
- Вольно, – тихо сказал капитан. – Пауль, ты всегда был верен мне. Но сейчас я прошу тебя верить мне как никогда ранее. О
