чужого добра. Я не могу пове-рить, что настоящая, любящая Родина готова посылать своих сынов на бессмысленное уничтожение? Зачем ей это? Родина – это руки друзей. Разве они меня отталкивают? Родина – это тепло родного дома. Разве я здесь лишний?
– Воины не должны думать. Они должны сражаться.
Так сказали наиболее решительные из слушателей Постороннего.
– В сражении погибают, – запротестовали робкие голоса.
– Если половина войска погибнет, то вторая, будем надеяться, успеет приобрести неоценимый опыт, и в следующем бою уцелевшая ранее половина уже понесёт несколько меньшие потери, – ска-зали оптимисты.
Если жизнь бойца принадлежит его владыке, тогда не стоит в сражении так уж сильно забо-титься о том, что тебе не принадлежит. Вот истинная причина воинской доблести, сказал скептик.
– Один древний грек сказал, что войско ослов, которое ведёт в бой лев, сильнее войска львов, которыми командует осёл, – сказал образованный слушатель.
– Этот грек забыл добавить, что чаще всего войско ослов идёт в бой под началом самого боль-шого осла, – вздохнул Посторнний.
В тот день королю Монтеротондо было очень скучно. Его раздражало всё, а более всего люби-мые марши, которые усердно играл военный оркестр, следовавший за носилками. Музыка в этот раз и вправду была плоха. То ли музыканты ленились должным образом дуть в трубы, то ли простейшего умения им не хватало, но всё получалось очень уж фальшиво и нескладно. Особенно сильно портил музыку один высокий и сутулый тромбонист, противно шаркавший длинными малопослушными но-гами и извлекавший из своего блестящего инструмента дикие звуки, совершенно не предусмотрен-ные его конструкцией.
– Человечество подобно плохо сыгранному оркестру, – с грустью думал Монтеротондо. – Каж-дый дудит в свою дуду, каждый плохо различает ноты, которые чья-то заботливая рука небрежно держит перед его глазами. Где-то, предполагается, существует дирижёр, повелительно машущий па-лочкой, но его нельзя увидеть, потому что всё вокруг заслоняют инструменты и спины других ис-полнителей. А существует ли он вообще? Некоторые люди называют его Богом. Хотелось бы знать, что мы играем, но спросить не у кого, потому что никто этого не знает. И при том никогда не призна-ется, что не знает.
– Ничего мой народ не умеет делать с толком, – с грустью думал Монтеротондо. – Всё у него выходит не так, как у просвещённых наций. И когда дело доходит до великих исторических поворо-тов, наша отечественная колымага обязательно оказывается вверх колёсами в придорожной канаве. А другие нации резво проносятся мимо нас и презрительно улыбаются: «Куда вам, дикарям, с нами тя-гаться?» Мы не сумели в прошлом толком выбрать себе религию, не нашли в настоящем верных со-юзников и даже не разобрались, кто нам друг, а кто недруг. Мои советники подсказывают одно, гене-ралы настаивают на другом, магистраты требуют третьего, народ просит хлеба, а чиновники нагло протягивают руки за взяткой. Эх, хотел бы я быть королём в какой-нибудь процветающей стране. Вместо жалких, малограмотных, продающихся по дешёвке писак меня окружали бы талантливейшие литераторы, вместо уродливых созданий бездарных архитекторов к небу вознеслись бы поражающие воображение творения великих зодчих, а свору тупомордых охранников заменила бы искренняя на-родная любовь.
Неудачливый тромбонист споткнулся и рухнул, больно зашибивши коленку. Из этого следует, что в отдельных случаях кара небес следует без промедления.
Позади оркестра в открытой коляске ехали знаменитые маршалы и те доблестные генералы, ко-торые во время последней войны по разным причинам не попали в плен. Отдав должное плотному завтраку, они так и не смогли прийти к согласию, чем им сегодня лучше заняться – стратегией или тактикой? Вся трудность состояла в том, что они плохо улавливали разницу между тем и другим. Ко-нечно, такой пустяк не мог помешать их историческим победам и всякого рода завоеваниям, потому что судьбы сражений определяются не законами военных наук, а одним лишь случаем, который чаще всего благоволит не самым достойным.
Впереди показались два всадника. Один ехал на коне и потому вполне мог считаться настоящим всадником. Второй ехал на осле. Этому звание всадника можно было присвоить только условно. Сле-дует всё же не забывать ту простую истину, что наездника, не умеющего ладить со своим конём, лег-ко обгонит едущий на осле. Таким образом, вопрос, кого следует называть всадником, а кого – нет, является не таким простым, каким он кажется вначале. Если философы найдут возможным обратить свой проницательный взор на данную проблему, она, хочется надеяться, будет решена раз и навсегда.
Так или иначе, всем едущим на осле мы выражаем своё полное уважение.
– Остановитесь, – приказал король носильщикам. – Я хочу поговорить с этими молодыми людьми.
Усталые носильщики не стали возражать и с большим удовольствием опустили свою драгоцен-ную ношу на землю.
Придержали своих скакунов и Тарталья с Труффальдино. Потом спешились и подошли поближе к Монтеротондо, приветливо кивающему им.
– Кто вы и куда путь держите? – спросил король.
– На такие простые вопросы у нас нет простого ответа, – сказал Тарталья. – Мы уже не те, кем были раньше, и ещё не знаем, кем станем в будущем. Мы накопили так много впечатлений и новых знаний, что ещё не успели в себе разобраться. А путь мы держим в незнаемое и неведомое. Мы всё меньше понимаем цель нашего движения и совсем не представляем, что послужит концом его.
– В отличие от вас я хорошо представляю себе, кем являюсь, – сказал Монтеротондо. – Я – по-следнее звено в бесконечной цепи многославных предков, деяния которых давно позабыты. Остались одни лишь номера правителей. Мой номер, так утверждают специалисты по генеалогии, сто семна-дцатый.
– Я всегда испытывал уважение к многозначным числам, – подал голос Труффальдино, уловив-ший возможность принять участие в разговоре.
– Но так же, как и вы, – продолжал король, соизволивший не обращать внимания на дерзость словоохотливого оруженосца, – я не всегда могу взять в толк, куда и зачем я иду.
– Размер вашего войска наводит на мысль, – вежливо сказал принц, – что вы решили сущест-венно раздвинуть пределы своих владений. Я, наверное, не слишком ошибусь, если предположу, что вам постоянно снятся неувядающие лавры Александра Великого. Тогда, конечно, скромные пределы собственной державы относятся к тому, от чего хочется поскорее избавиться.
– А вот я думаю, – снова вмешался Труффальдино, – что может всякое случиться. Пока вы, ва-ше величество, будете раздвигать свои границы, желаю вам преуспеть в этом деле, в стране может случиться мор, неурожай или наводнение. Но хуже всего, если в столице созреет заговор и вспыхнет мятеж. Измена восторжествует, и власть падёт. И получится, что, пока вы покупали пуговицы к сво-ему кафтану, сам кафтан спёрли.
– Не стану вам возражать, – сказал Монтеротондо, – потому что я сам так думаю. А мои совет-ники, вынужден признать, думают иначе, если они вообще умеют думать.
– Тогда гоните их в шею, – посоветовал не знающий сомнений оруженосец.
– Я так и сделаю, – пообещал Монтеротондо. – Но не могу же я один управлять всем государст-вом. Ведь повелевающий несёт тяжесть всех повинующихся. И эта тяжесть может оказаться непо-сильной для него. Поэтому я приглашаю вас обоих стать первыми министрами моего двора.
– Двое не могут быть одновременно первыми, – остерёг его дотошный Труффальдино.
– Верно. Тогда сами решите между собой, кому из вас быть первым, кому вторым.
После недолгого совещания молодые люди пришли к выводу, что Тарталья будет первым мини-стром, а Труффальдино вторым.
Первая команда войску от нового первого министра звучала так:
– Кррруу-гом!
А второй министр отдал второй приказ:
– Шагом… марш!
И войско отправилось домой.
А дома солдатам сказали:
– Р-разой…дись!
И все разошлись.
А два министра подали в отставку и поехали дальше.
– Вот ведь повезло кому-то, – сказали слушатели. – Вот бы и у нас так.
– Для этого нужны мудрые министры и готовый прислушаться к ним и к своему народу король, – сказал Посторонний. – Но такое, если в мире и случается, то очень редко. Я и не припомню, чтобы случалось.
– Почему?
– Потому что, когда есть подходящие министры, не находится соответствующего короля. А ес-ли есть хороший король, то рядом с ним нет нужных министров.
– Неужели не бывало так, чтобы и король и министры все вместе были на высоте?
– Конечно, случалось. Но тогда у них не находилось подходящего народа. Когда правители оказываются выше минимальных к ним требованиям, обнаруживается, что время их прошло. А всё потому, что в это счастливое время собрание людей, которое называют народом, не заслуживает ко-ролей.
ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ СКАЗКА ПОСТОРОННЕГО
Можно ли считать деяние двух случайных министров героическим?
Наверное, можно.
А историческим?
Увы.
Ни один воинский подвиг не может сравниться с простым действием, остановившим войну. Од-нако история сохраняет имена только великих полководцев, проливших море крови.
У истории много достоинств, но нельзя сказать, что она обладает хорошим вкусом и серьёзно относится к своим обязанностям. Много заслуживающих долгой памяти имён ушло в небытие только потому, что история не захотела (или поленилась) вписать их в свои страницы.
Никто не знает, кто построил Трою, но все помнят, кто её разрушил.
Её разрушили военные люди.
– Я никогда не понимал людей, сознательно посвятивших всю свою жизнь военной службе, – сказал бывший военный министр Тарталья. – Что их привлекает?
– Может быть, им нравится воевать? – предположил бывший военный министр Труффальдино.
– Чепуха, – сказал принц, – военные очень редко воюют. Обычно они просто служат. На свете было и есть много военных, которые не воевали ни одного дня.
– Есть на свете вещи, которые и я тоже не понимаю и не принимаю, – сказал Посторонний. – Войны обычно затевают люди в штатском. Изредка их затевают правители, обладающие повышенной живостью характера и полагающие, что им к лицу мундир и ордена. Военного человека при этом ни о чём не спрашивают, а просто говорят ему: «Иди и умри, как герой». Военному человеку, который служит другой стороне, говорят те же самые слова. После этого бойцы должны попытаться немило-сердно сразить один другого и покрыть себя обещанной им неувядающей славой.
Не могу понять, как нормальному человеку может нравиться, чтобы им, как вещью, распоря-жался какой-нибудь тщеславный царёк, а вслед за ним прыщавый пронырливый чиновник из военно-го ведомства, а в конце цепочки грубый болван в большой фуражке. На деле получается, что военный служит не Отечеству – наверное, специально для военных придумали это пышное слово, – а своему начальству.
Посмотрите на это жалкого инвалида на костылях. Он протягивает уцелевшую руку за унизи-тельной милостыней и справедливо ненавидит весь мир. Вся вина его заключается в том, что он не сумел умереть, как герой. Тогда бы ему воздали честь мрамором и бронзой.
– Военных всё время убеждают, что они – лучшие из патриотов, – напомнил Тарталья.
– И кто же тогда занимается
