1. Лиза
Этот памятный для всех день - 8 апреля 19... года – для меня памятен вдвойне.
Мы сидели с Лизой у нее дома и слушали радиопостановку "Сказка о потерянном времени". Предназначалась она для детей младшего и среднего школьного возраста, но нас это совершенно не смущало. Наверно, потому, что в восемнадцать лет еще не слишком далеко отшагал от детства.
Впрочем, слушал я радиопостановку вполуха. Лиза же - вся внимание - сидела, не шелохнувшись и порозовев лицом. Прямо, дитя, ей-богу!
Хотя, конечно, ничего детского в ней нет. И не было уже тогда, когда мы познакомились (в институте, где учились на одном курсе, но в разных группах). Наоборот, Лиза красива почти «взрослой» красотой. Если мне требовалось, чтобы мысли не сбивались с толку, я старался на нее не смотреть.
А она, по-моему, не замечала, что красивая. Во всяком случае, держалась Лиза так, словно у нее нет того тайного знания о себе, которое сокрыто в головке у каждой красавицы и которое побуждает ее быть на высоте своего положения.
Волосы у нее каштановые и слегка вьются, но собирает она их небрежно, и получается какая-то рассыпающаяся толстая коса. Отчего-то эта небрежность волнует, как будто щедро что-то обещает - я ее подсознательно связывал именно со щедростью, которой в Лизе много. Широкая коса ее лежит на высокой груди, в крупных яблоках светло-карих глаз – большие, будто бы замасленные радужки, а ее губы, похожие цветом на неяркий тюльпан, так греховно припухлы, что хочется, чтобы они всей своей розовой плотью упруго толкнулись … ну, хотя бы тебе в щеку!
На самом деле, губы у нее мягкие и горячие, в чем мне время от времени доводилось убеждаться. Как, например, сегодня, когда я по окончании радиопостановки полез к Лизе целоваться.
Вообще-то я постоянно подвергал ее подобным нападениям, и она уже не сердилась на меня, а только выставляла перед собой руки. Правда, иногда Лиза этого не делала. Знать наперед, как она поступит, было невозможно. Совершенно.
Через минуту Лиза отстранилась от меня, встала, подошла к двери и… повернула ключ, вставленный в замочную скважину. «Правильно, - мысленно поддержал я ее, - а то еще Марья Федоровна из своей комнаты пожалует».
В принципе, за Лизиной бабушкой такого не водилось, но всякое могло случиться. Нежданно-негаданно.
Да, да, именно так!
Закрыв дверь, Лиза абсолютно спокойно расстегнула блузку и выставила груди, которые без привычной тесноты тут же разошлись в стороны… А недавно между ними в вырезе блузки чернела ложбинка.
Я стоял завороженный. Она опустила руку и потянула меня за брючный ремень…
«Ну, легче тебе теперь?» - спросила Лиза потом.
Легче… Разве может стать легче после глубокого потрясения?
Только что сказку слушали и вдруг…Ко всему еще примешивалось недоумение, оттого что Лиза совершенно не казалась взволнованной, смущенной.
«Ну и что, это делают все женщины и мужчины. Всегда. Рано или поздно», - такой, мне показалось, был у нее взгляд на случившееся.
Я и не ошибся.
- Ты меня пожалела?
- Нет, я тебя люблю. Это всегда происходит между любящими людьми. Рано или поздно. И какая разница, когда бы это случилось?
Я несколько успокоился, но в мозгу снова вспыхнуло:
- Ты ведь меня не первого… любишь?
Лиза осталась спокойной:
- С чего ты взял?
- Ну как…
- Глупый, мне природа подсказала…
Лиза особенно и не скрывала, что врет, но именно этим как бы говорила правду. А, действительно, каким еще мог быть ответ на идиотский вопрос? Если спрашивает совсем уж дурак - то поверит, а если не совсем – тогда догадается, что дурак.
Я догадался, замолчал.
Лиза улыбнулась:
- Я тебя, правда, люблю.
- Спасибо, конечно…
Я помедлил.
- А знаешь, я тоже тебя люблю.
- Да? – Лиза вскинула на меня смеющийся взгляд. – И женишься на мне?
- Вот не пойму, Лизка, а ты-то чего глупости спрашиваешь?
- Что, не женишься? - шутливо насупилась она.
И я честно ответил:
- Не сомневайся. Обязательно женюсь.
- Ну, тогда выпущу тебя, - сказала Лиза, отпирая дверь, в которую через секунду постучала Марья Федоровна.
Лизина бабушка относилась к числу тех пожилых людей, глядя на которых начинаешь думать, что старость не страшна. Всегда в прекрасном настроении, добродушная, - потому, наверно, она и дожила до глубоких седин, а с ее лица не ушла бесследно былая красота.
Волосы у нее, действительно, сплошь седые. И еще немного волнистые, как у Лизы. Хотя, конечно, наоборот. И вообще, в Лизе многое – цвет глаз, овал лица, даже носик – замечалось от бабушки, но это совсем не огорчало, если представить себе, какой она может быть в старости (полновата, правда, но это не беда).
Лиза жила с бабушкой, без родителей, которые работали заграницей. Удивительно, но у меня было все то же самое: и попечение бабушки, и длительная командировка родителей.
- Геночка, я к тебе за помощью, - заулыбалась Марья Федоровна. В руках она держала деревянную шкатулку. – Посмотри, пожалуйста, это можно починить?
Я посмотрел: отсутствовала пара шурупов, которыми крепилась миниатюрная петля к крышке шкатулки, почему и открывалась крышка с перекосом. Из-за этого, между прочим, уже и вторую петлю собралась покинуть своя пара шурупов. Дело, конечно, поправимое: просто нужно укрепить гнезда и ввернуть в них шурупы потолще. Вот только откуда их взять?
«Надо дома поискать – у отца в инструментах есть коробка с разными винтиками и гайками. А пока можно посадить петлю хотя бы на один шуруп – любой из пары «дезертиров».
Вставив заточенную ножом спичку в отверстие для шурупа, я обломил ее над поверхностью гнезда, постучал по застрявшему там обломку, забивая древесиной полость, взял «дезертира» и… Когда я намечал ему путь, он выскочил из пальцев и исчез.
С Лизой мы обползали всю комнату. В конце поисков к нам присоединилась Марья Федоровна. Она очень надеялась на свои очки для чтения, которые сильно укрупняли объекты. Не помогло. Шурупа и след простыл. А, главное, мало, что он и, в самом деле, дезертировал, так еще и меня в каком свете выставил!
Интересно, поговорка «Дело мастера боится» - она про кого? Ведь не потеряет же она смысл, если слово «мастер» заключить в кавычки…
Конечно, тогда я об этом не думал. Я готов был провалиться сквозь землю и, если б не Лиза, которая старалась меня ободрить, обязательно провалился бы.
- Тоже мне, нашел из-за чего расстраиваться! Этой шкатулке сто лет в обед. Сколько помню себя, она всегда такая была.
- Лиз, я завтра новые шурупы принесу и все сделаю. Честное слово!
Мы стояли в прихожей, я уходил. Лиза поцеловала меня в щеку, и мы одновременно почувствовали, что получилось это как-то по-сестрински. Тогда она поцеловала меня в губы. Стало вкусно и радостно, хоть и продолжал ныть один беспокойный нерв, напоминая про чертов шуруп.
Когда я вышел из подъезда, еще было светло, но уже синело. На минуту мысли отвлеклись от Лизы, и мне показалось, что улица, полная звуков и движения, жила как-то сама по себе, без окружающей природы, которая, замерев, затаив дыхание, ждала близкого начала той благодатной поры, когда больше невозможно ненастье. Это было чем-то сродни человеческому ожиданию праздника.
А у людей он уже наступил. И хотя иногда еще подмораживало, да и снег кое-где лежал, очевидным было то, что зиме пришел конец. Шубы, в основном, уже отправились в гардеробы. То и дело встречались модницы в ярких демисезонных пальто, в толпе мелькали мужские кепки и шляпы. А если вдуматься, то до лета, ну, почти до лета (Первомая), оставалось меньше месяца.
И вот в эту замечательную пору со мной еще и чудо случилось… Разве можно забыть сегодняшний день?
На самом деле, память именно о таких, нечаянно-счастливых, днях и ожидание дней, на них похожих, тихо и неотлучно живут в каждом человеке. Но сколько их выпадает на его век? - по пальцам перечесть! От отчаяния тут впору начать фантазировать…
Вот если б можно было бы отлистать время назад, как книжку до полюбившейся страницы! И тогда – пожалуйста: снова радуйся, заново переживай! Или его неразрывную нить потянуть на себя, до того самого – счастливого - узелка, и тогда окажется, что один из лучших дней был только вчера!
Понятно, ни о чем таком я тогда думать не мог – в силу возраста и того, что других мыслей, кроме как о Лизе, у меня не было.
Занятый ими, я не сразу, услышал, что над улицей звучит песня: мятущийся голос Ободзинского пел про «эти глаза напротив».
Вдруг на небо вышла огромная луна, как красноватый желток. Люди даже приостановились, примолкли от неожиданности…
Такой вот был удивительный вечер…
Бабушка сидела в большой комнате (некоторые граждане, ставшие москвичами сравнительно недавно, называли такие комнаты залами) и дремала перед телевизором, который демонстрировал программу "Время". Леонид Ильич Брежнев порадовал население очередной яркой речью, историческое значение которой трудно было переоценить. Убеждаемая в этом строгой дикторшей, моя старушка прикорнула.
- Сейчас ужин согрею, - встрепенулась она.
- Потом, ба, - бросил я на ходу, устремляясь к отцовскому чемодану с инструментом.
Коробка нашлась быстро, и мне страшно захотелось, чтобы, когда я ее открою, нужные шурупы сразу же попались на глаза.
Увы, на сегодня чудеса закончились, пришлось опрокидывать коробку на пол и перебирать ее содержимое.
В этой россыпи винтиков, гаек и шайб встречались, между прочим, и предметы, мне принадлежавшие, но оставленные в детстве, а потому позабытые: плексигласовый мутноватый шар – однажды, будучи совсем маленьким, я его чуть не проглотил, часовая шестерня, которая казалась мне золотой, прозрачный кругляш с надписью "Выставка чехословацкого стекла. Москва. 1957 год".
Наконец, промелькнуло кое-что обнадеживающее. Через пять минут передо мной лежал необходимый шуруп, а еще через полчаса - его собрат.
- Так греть тебе ужин или нет?! – донесся голос бабушки.
- Грей! Сейчас приду!
Перед сном шурупы я положил на столик возле кровати. Но встал и завернул их в бумажку, чтоб не потерялись, снова лег и счастливо-бездумно наглядевшись в потолок, уснул.
2. Катаклизм
Утром было очень тихо - не так, как всегда, когда из кухни долетали звуки от бабушкиного приготовления завтрака. Это я почувствовал, еще не открывая глаза. А когда открыл…
«Где я?!» - ошалело кинулось в голову.
Я лежал не в своей кровати и не в своей комнате! Я вскочил, бросился за дверь… Квартира была чужая, и никого из людей!
Но ожидало меня и еще одно ужасное открытие: пробегая мимо зеркала и заглянув в него, я обратился в соляной столб: там был не я!
Уж сколько простоял я так, не знаю. Из оцепенения вывел меня протяжный стон, который донесся откуда-то сверху. И почти сразу же за стеной, в соседней квартире раздался крик, точнее, вскрик – прежде ничего столь отчаянно-горестного мне не приходилось слышать.
Но я продолжал стоять перед зеркалом и, невольно начав всматриваться в него, стал узнавать у глядевшего оттуда мужчины … свои черты! Да, это был я, только старый!
А звуки продолжали прибывать. Разные, они все, несомненно, были отголосками беды.
Я выглянул в окно. В уютном дворике, в центре песочницы рыдала растрепанная женщина, которая, поднося руки к исцарапанному лицу, произносила одну и ту же фразу: «Что со мной?!»
Потом
|
