екатерининских послов, хотя партнерство было явно навязанным).
Только вот сограждан, пожелавших воспользоваться таким правом, можно было по пальцам пересчитать (в основном, командированные научные работники), чего не скажешь о представителях распараллеленного мира.
Они стали массово появляться среди нас, причем это были не самые лучшие люди своего времени. Сталкиваясь с той грубой жизнью, которая бурлила вокруг них, приходилось всякий раз убеждаться, что процесс эволюции человека нельзя считать законченным, пока жестоки нравы и обычаи. (Правда, глядя на себя и сограждан, понимаешь, что процессу этому еще далеко до конца. Но все же...)
Ермилыч поселился на первом этаже нашего дома (мы жили в Лизиной квартире), и вскоре исчез наш кот (впрочем, я не утверждаю, что эти события взаимосвязаны). Чем зарабатывал он на пропитание и как вообще оказался нашим соседом – никто не знал. Была у него жена, пожилая, печальная женщина, которая выливала из ведра зловонное содержимое прямо у подъезда. Ходил Ермилыч, невзирая на лето, в овчинном тулупе и всегда у него из-за пояса торчал топор. Борода, глаз цепкий и холодный, шрам через все лицо дополняли его разбойницкий вид. По-видимому, был он из отставных солдат, во всяком случае, Ермилыч водил тесную дружбу с теми гвардейцами, что расположились в Измайловском парке. Они частенько наведывались к нему в гости. Из всех благ цивилизации особенно пришлись им по душе сигареты «Прима»-красная и водка «Испанский летчик» (водка, конечно, была известна этим людям, но в качестве не столь крепкого хлебного вина, а сигарет они не знали вовсе).
Гости Ермилыча гуляли яростно, безудержно - горе тем, кто попробовал бы помешать их буйству. Включая, между прочим, полицейских, которые однажды все-таки увезли свирепых товарищей Ермилыча и его самого в «кутузку». Кончилось все позором: поступила команда выпустить дебоширов из полицейского участка, осажденного к тому времени их соплеменниками (в очередной раз проявилась недоступная пониманию простых граждан мудрость наших властей).
С тех пор никто больше не пытался умерить пыл измайловской братии, а мы с Лизой переехали жить в мою квартиру.
5. Нежданно – негаданно…
Мы возвращались из гостей, от Кругловых.
Незадолго до этого, повстречавшись с нами на улице, они познакомились с Лизой и пригласили нас прийти в ближайшую субботу.
У Кругловых мы провели два часа и уходили с облегчением: слишком тягостно было смотреть на их нелюбовь друг к другу.
Эта нелюбовь была еще спокойна и терпелива («ну расскажи, расскажи, если тебе так хочется, эту дурацкую историю» - с усталой улыбкой говорила мужу Татьяна), и больше напоминала скуку («только половина восьмого, на улице дождь!», - удерживали они гостей, неподдельно огорчаясь, оттого что останутся вдвоем: «опять весь вечер в телевизор пялиться!»). Но порой в ней уже посверкивала маленькая обоюдная неприязнь («снова ты зонт на место не убрал!» – «не я, а ты!.. вечно с больной головы на здоровую сваливаешь!»).
Одолженный зонт нам так и не понадобился, потому что дождь закончился почти сразу, как мы вышли на улицу.
Лиза с грустью сказала:
- Говорят, любовь делает людей лучше. Получается, что нелюбовь…
Не договорив, она посмотрела на меня:
- Наверно, порознь они хорошие люди…
- Хорошие, - согласился я. – Но их женитьба – ошибка.
И не удержался от горькой усмешки:
- Как показало время… Знаешь, все-таки есть один несомненный плюс в этом чертовом катаклизме. Благодаря ему каждый имеет шанс оценить свои недавние поступки. Понимаешь? Не через десятки лет, а прямо сейчас. Имеющий уши, да услышит, имеющий глаза, да увидит! Теперь очень многие не сделали бы того, что они сделали буквально вчера. А Кругловы… Кругловы, мне кажется, еще не знают о своей нелюбви.
- Как же все запутано. Мне почему-то тревожно за нас.
- Ну, мы-то как раз сделали то, что нужно было сделать раньше. Все будет хорошо.
С окончанием этой фразы мне на голову обрушился тяжелый удар.
«Переселенцы» напали на нас, когда мы шли по чахлой аллейке, ведущей к подъезду нашего дома.
Собственно, целью нападения была Лиза, а я получил свой удар, потому что мешал их делу добычи самки.
Однако нам повезло. Во-первых, удар, хоть и сильный, не лишил меня сознания, во-вторых, нападавшие оказались явно не из числа «измайловцев». Я разглядел двух тщедушных, бродяжьего вида мужичков, вооруженных палками. Они зло, по-волчьи щерились, сбитые с толку тем, что я не упал, и потому не решались накинуться вновь.
А, в третьих, Лиза не растерялась и повернулась к ним той, другой стороной лица.
Нетрудно представить, какой холодный дождь окатил их. Оружие повыпадало из рук, мужички развернулись, чтобы бежать. Но не побежали… Видимо, смекнули в последнюю секунду: а баба все же хороша, черт с ним, с лицом, зато все остальное…
Только я уже успел завладеть их палками. С той, что поувесистей, я кинулся на несостоявшихся насильников. Хватило удара по спине одному и по шее другому, чтобы они, тихо подвывая, пустились наутек.
А мне впору было воскликнуть: «Ура! Виктория!»
Я обернулся и увидел: внезапно поникнув духом, Лиза тихо и горько плакала.
Я подошел, обнял ее:
- Ну что ты… все обошлось…
- Ничего не обошлось, - с отчаянием, заикаясь от всхлипов, отвечала Лиза, - и никогда не обойдется, пока они будут жить рядом с нами…
- Но мы не в силах что-либо изменить!
Она подняла на меня умоляющее лицо:
- Давай уедем отсюда!
- Но здесь наш дом, это наш город, мы в нем родились…
- Я же не прошу уехать насовсем… Может, со временем что-то изменится… Должно измениться…
- Куда же мы уедем? Разве они не повсюду?
Лиза перестала плакать. Блистая мокрыми глазами, она заговорила собранно, по-деловому:
- Я на форуме в Интернете читала: такие места есть. Например, Куршская коса в Калининградской области. Там они, в этой области, вообще не объявлялись. На Куршской косе тихо, уютно. Море, дюны… Я там в позапрошлом году с родителями…
Лиза осеклась, и печаль пробежала по ее лицу. И по моему, наверно, тоже – куда же еще она могла направиться от сердца?
Мы уже были на пороге нашей квартиры. Когда дверь закрылась, Лиза прислонила голову к моей груди:
- Ну, пожалуйста, поедем… Купим там домик и будем спокойно жить. Ведь мы можем себе это позволить?!
Дело в том, что недавно я стал богатейшим человеком!
Нет, я, конечно, никогда не верил приходящим на мою электронную почту сообщениям о скончавшемся за границей состоятельном родственнике - подобные письма-уловки с целью выуживания денег у доверчивых адресатов регулярно рассылаются по Интернету, но, когда такое письмо оказалось написано не корявым, а абсолютно грамотным русским языком и подписано нотариусом Инюрколлегии, я не отправил его в спам. Ну, а после встречи с тем нотариусом осталось лишь порадоваться своему неожиданному счастью.
Правда, некоторое время мне казалось, что я сошел с ума, потом я начал думать, что с ума сошел некий французский гражданин Александр Дор, однако вскоре выяснилось, что никто с ума не сходил, а завещатель - мой родной дядя.
Вообще-то в нашей семье было принято считать, что брат моей матери Александр Петрович Дорошин пал смертью храбрых на полях Великой Отечественной войны. На самом же деле, он попал в плен, оказался в лагере во Франции, из которого бежал к партизанам. Похожие истории случались, но нечасто, и уже поэтому они необычны. История же моего дяди необычна еще и потому, что, в отличие от других героев, которые либо погибали в рядах Сопротивления, либо по возвращению на родину снова оказывались в лагерях, он остался после победы над фашистами во Франции.
Все это, а так же то, что Александр Дор владел крупным бизнесом, был холост и бездетен, установил энергичный нотариус Инюрколлегии, с которым я щедро расплатился.
И еще с грустью в сердце я догадался: моя мать все-таки знала, как сложилась судьба ее брата, но поделиться этим могла, наверно, только с моим отцом. Разумеется, и Александр Дор не упускал из виду свою оставленную на родине сестру.
Дядюшкино наследство полностью освобождало нас от забот о хлебе насущном, но мы с Лизой почему-то продолжали ходить на работу - наверно, по привычке и потому еще, что в нашем мире, невероятно искаженном разрывом времени, как-то само собою умалялось значение всего, не связанного с катаклизмом, а потому факт получения мною целого состояния казался не столь уж и важным и оставался в стороне от течения жизни – загорал, так сказать, на бережку. Но вот его смыло, поглотило этим течением, и я отчетливо понял, что обладаю возможностями, которых нет у других, и пришло время ими воспользоваться!
6. Куршская коса
Собирались мы недолго и уже через неделю были в старинном Кенигсберге, нелепо переименованном в 1946 году в Калининград. Нет, конечно же, ему не оставили бы прежнего имени, как и всем городам и селам той части Восточной Пруссии, которая после Второй мировой войны отошла Советскому Союзу. Но, возможно, он стал бы тем же Светлогорском, Янтарным или Зеленоградском. Однако случилась смерть «советского президента» и «всесоюзного старосты». Ничего удивительного: от дикой большевистской традиции переименовывать города в честь своих видных деятелей пострадал не один Кенигсберг. Удивительно другое: впоследствии даже Ленинграду вернули его историческое имя… А, между тем, Калинина никогда ничто не связывало с Кенигсбергом. Как, кстати, и Ногина с Богородском или Загорского с Сергиевым Посадом.
Из Калининграда такси домчало нас по прекрасному шоссе до поселка Лесной - первого после узкого перешейка на Куршской косе. Там мы и остановились гостинице.
Судя по всему, поселок недавно пережил строительный бум, а до того выглядел он довольно бедно. И сейчас еще то и дело встречались постройки в стиле советского аскетизма, когда жилищу полагался минимум бытовых удобств и не полагалось никакого украшательства.
По тому же принципу строились и наши подмосковные дачи, точнее, садовые домики. В моей прошлой жизни, у родителей был такой домик: деревянные половицы, печь-голландка, два небольших окна - одно напротив другого, из мебели - кровати и стол. Снаружи тоже все сурово: оштукатуренные серые стены, крашеная зеленой краской железная крыша, а из излишеств разве что наличники на окнах.
И все-таки было в этих домах и солнечно, и уютно. Помню, запах вымытого пола, ромашки в вазе на столе и сноп золотого света через открытую дверь. Помню... А ведь было это почти вчера!
Иногда в поселке на одном и том же участке стояли новый дом и старый, который еще не успели снести, - яркое свидетельство того, как жили отцы и как живут дети. Дети теперь жили в неодушевленных домах-предметах, полных излишеств.
Как раз такой участок и привлек наше внимание. Наверное, потому что из сказанного выше к нему относилось лишь наличие двух домов.
Тот, что ближе к изгороди, - старинной постройки. Его возвели в свой век добропорядочные немецкие бюргеры, и был он с черепичной крышей, кирпичными стенами грубой кладки - так строили здесь люди и двести, и сто лет назад, пока не оставили этих земель - не по своей воле, но в расплату за веру своему кумиру.
Другой дом напоминал милый моему сердцу домик на нашей даче.
