бутылку вина, а умница Лиза еще раньше меня взяла вазу с фруктами и тарелку с клубникой.
У Канта было вытянутое лицо, казавшееся таким из-за огромного лба, выкатывавшегося из-под завитого парика, круглые глаза, большой нос, чуть податые вперед подвижные губы.
- Найн, найн, - запротестовал гость, когда я хотел наполнить его бокал. - Я уже пил с Петрович ваш сидр. Я потом хворал, как это Петрович сказать, дристался...
Лиза хихикнула. Кант повернулся к ней с добродушной улыбкой.
- Это не сидр, - заставил я оставаться неподвижным свое лицо. - Попробуйте, это замечательное итальянское вино.
Кант сделал опасливо полуглоток, после которого воскликнул:
- О, гут! Это не сидр!
И допил весь бокал.
- А вы с Петровичем знакомы? - спросил я, подливая ему вина.
- Конечно. Я должен был посетить бургомистра.
- И он узнал в вас великого философа? - без обиняков спросила Лиза.
- О, мои друзья! - польщенно заулыбался Кант. - Я не ждать от вас такого. Данке...
Далее гость поведал, что глава администрации не понял, кто перед ним, но заметил, что имя это он раньше слышал. Ещё он упомянул неизвестные Канту имена Маркса, Ленина и Фейербаха.
«Ну да, - подумалось мне, - что-то же должно было остаться в голове у Петровича после Университета марксизма - ленинизма, в котором он, наверняка, учился в годы строительства своей партийной карьеры».
Затем Петрович предложил гостю выпить за знакомство, в результате чего философ познакомился с сидром и нужником во дворе администрации, который произвел на него особенное впечатление.
Кант был счастлив оказаться у себя дома. Он ни за что не появился бы здесь опять, но чувство долга требовало его возвращения.
- Это дело чрезвычайной важности! – поднял указательный палец Кант. – Чрезвычайной важности для всех!
Думаю, читатель не станет возражать, если в дальнейшем ломанной русской речи философа будет придана необходимая правильность.
- И вы, - окинул он строгим взглядом хозяев, не должны оставаться в стороне!
7. Кант и узник
Никогда бы он по своей воле не поехал на Куршскую косу, к этим странным людям, которые ловят ворон и прокусывают им головы. Варварский обычай! Они этих бедных птиц потом еще и в бочках солят!
Да что там Куршская коса! Он вообще никуда дальше Кенигсберга не ездил!
Свойственной многим людям страсти к путешествиям у него не было. Он не любил суеты и перемен, потому что они мешали созерцать и думать.
Вселенная, возникшая, по его мнению, из хаотического облака частиц, Бог, о котором ему постоянно напоминали две вещи: звездное небо над головой и моральный закон в сердце, человек – «высшая ценность» в мире - лишь на разгадку этих тайн было не жаль потратить силы.
К сожалению, Канту выпало родиться со слабым здоровьем, и, чтобы сохранить как можно дольше работоспособность, он установил для себя строгий режим: подъем в пять часов утра, два часа работы, во время которой он выпивал несколько чашек чая (и выкурил трубку, но об этом сейчас лучше не упоминать), в семь часов - завтрак, потом до обеда лекции в Университете, обед - непременно дома, в шесть часов вечера обязательная прогулка, отход ко сну ровно в девять.
Обычно, оказавшись в постели, он сразу же и засыпал, однако с недавних пор сон то и дело застревал где-то по пути к философу и приходилось его "вылеживать" в мучительно горячих подушках.
Причиной тому было пение, которое доносилось из тюрьмы, расположенной напротив профессорского дома. Пели заключенные, коротая томительно текущее время.
Через несколько дней терпение Канта закончилось, и он направился к директору тюрьмы с жалобой.
Объяснение с ним происходило на виду заключенных, которые, отделенные решеткой, содержались в огромном помещении с грубо сколоченными столами и лавками.
- Разумеется, господин Кант, - сказал директор, улыбаясь проваленным с одной стороны ртом и плутовски посверкивая быстрыми глазками.
- Слышите, вы! - крикнул он своим подопечным.- Из-за вашего пения один из самых уважаемых граждан нашего города лишен возможности отдыхать! Чтобы больше от вас не исходило ни звука!
Кант поторопился смягчить директорский приговор:
- Однако я вовсе не возражаю, если господа заключенные будут петь в часы моих занятий в университете.
- Ничего с ними не сделается! - остался непреклонен начальник.
Кант, почувствовав себя виноватым, остановился перед дверью и вдруг услышал:
- Господин Кант! Умоляю! Поговорите со мной!
Это вскочил со скамьи мужчина в необычной одежде: очень коротком черном камзоле с вырезом на груди, в котором серела грязная сорочка, и черных же штанах прямого кроя.
- Весьма странный тип, - приблизился к профессорскому уху директор тюрьмы. - Его задержали, когда он пытался расплатиться фальшивыми деньгами.
- Я готов вас внимательно выслушать, - ответил узнику Кант.
- Благодарю! Только наш разговор должен быть с глазу на глаз. Это очень важно!
По просьбе профессора директор распорядился отвести заключенного в отдельное помещение.
- Я вас слушаю, - Кант внемлюще остановился на мужчине взглядом.
- Профессор, - начал тот. - Я прекрасно знаю, что разговариваю сейчас с одним из величайших философов, одним из мировых гениев...
- Ну, будет вам, будет, - смутился Кант. - С чего вы взяли?
- Я знаю это наверняка, потому что... - он не договорил, и спросил после паузы:
- Слышали ли вы о том, что существует такой же мир, как этот, только он по отношению к нашей реальности - будущее?
- Да, да, я слышал об этом. Еще мне говорили, что теперь можно легко проникать из одного мира в другой. Но я не верю в небылицы, - мягко улыбнулся Кант.
- Но все это правда! И я как раз и появился из того мира! Более того, я сделал так, что наши реальности пересеклись. А до этого из-за моих экспериментов произошел разрыв времени...
Человек, виновный во множестве человеческих бед, имел самую заурядную внешность. Это был невыдающегося телосложения мужчина со светлыми волосами, серыми глазами, шишковатым на конце носом. Таким лицам не идут ни усы, ни борода, а потому светлая щетина, которой он оброс, придавала ему неопрятный вид. Впрочем, не по своей же воле не брился он.
И никакой это был не камзол, его одежда состояла из пиджака, брюк и некогда белоснежной сорочки, отчего и выглядел он так странно для человека восемнадцатого века.
Звали его Андрей Шувалов. Узнав о том, что он русский, Кант предложил перейти на его родной язык.
Кант немного знал русский: все-таки Кенигсберг в течение семилетней войны находился под юрисдикцией России, и ему довелось изучать этот язык. Он даже попытался в свое время составить на нем прошение на имя императрицы Елизаветы (о месте ординарного профессора Кенигсбергского университета). Однако вскоре передумал и подал документ на немецком.
Шувалов согласился, но после нескольких произнесенных профессором фраз попросил вернуться на немецкий язык, тем более что владел он им безупречно.
8. Злоключения ученого
У него было достаточно времени хорошо изучить этот язык, поскольку в Германии Шувалов жил без малого двадцать лет, с тех самых пор, как прямо с научной конференции заявился в ближайший полицейский участок Мюнхена и попросил у властей убежища. Получить его оказалось довольно просто, поскольку талантливый ученый, несмотря на молодость, был уже хорошо известен в научных кругах. А какому же государству не нужны великолепные мозги? (Я знаю, о чем Вы подумали!).
Узнав о случившемся, приставленный к советской делегации гебешник прибыл следом за Шуваловым в полицейский участок и… тоже попросил убежища. С тех пор жизни их протекали рядом: Шувалов работал в лаборатории научным руководителем, а Синельников охранником при ней.
В ту злополучную ночь, когда в результате вышедшего из-под контроля опыта произошел разрыв времени, в лаборатории их было только двое, и им непостижимым образом повезло – они не постарели! А вот во второй раз им повезло меньше.
Пытаясь вернуть время в докатаклизменную точку, Шувалов снова просчитался и «распараллелил» один из миров. Случаются и у гениев промахи…
А хуже всего было то, что они с Синельниковым (опять с ним!) черт знает почему угодили в поселок Заркау на Куршской косе.
Вот так – в чем были! Бац! - и они на какой-то узкой улочке, перед высоким домом с черепичной крышей!
Синельников быстро смекнул, что Шувалову не стоит оставаться в белом халате: их появление и без того привлекло к себе внимание нескольких человек, которые, кивая на них, стали переговариваться. Это были курсениеки, чье куршское наречие, близкое к латышскому языку, не смог бы понять ни немец, ни русский.
А хотя, что тут понимать? Аборигенам явно не понравились чужаки, и лучше всего было срочно исчезнуть.
Синельников потянул Шувалова в дом, дверь которого оказалась не заперта.
От порога дохнуло горьковатым запахом высушенных трав и еще чем-то съестным. Посреди комнаты за столом сидел старик с закрытыми глазами. Судя по хлебу и остаткам пищи на тарелке, он только что закончил трапезу.
- Добрый день! – поприветствовал его Шувалов, но тот даже не открыл глаз. У него были – и только на висках - короткие седые волосы, крупное лицо, огромные руки, тяжело лежавшие на столе, и большая странность в поведении. Ни на один из заданных вопросов он не ответил и даже не открыл глаз.
А гостям важно было узнать многое, и главное – где они и какой теперь год?
Еще только начиная свой второй эксперимент, Шувалов допускал, что теоретически такой исход, как частичное обрушение одного параллельного мира в другой, возможен, но даже теоретически он маловероятен. И вот!
Собственно, уже с первых секунд нахождения в этом незнакомом месте он понял, что случилась роковая ошибка. Требовалось задать совершенно другие параметры процесса, и он даже знал теперь какие! Да что толку?!
Наказан… Наказан за гордыню! Не давала ему покоя слава Николы Тесла! Хотелось превзойти его по масштабности замыслов, по смелости их воплощения! Кем он себя возомнил? Богом?
Какая горькая ирония, но сейчас он для человечества, как Бог: только он может все исправить!
Однако для начала нужно выбраться отсюда. А этот «истукан» молчит. Или языка не понимает, или глухой, или не в себе…
От отчаяния Шувалов даже перестал думать.
И тогда старик, не открывая глаз, сказал на чистом немецком:
- Вы - в поселке Заркау, что в десяти верстах от города Кранц, здесь живут курсениеки, а год у нас одна тысяча семьсот девяносто третий от рождества Христова. Хотите ворону?
- Что? – опешил Шувалов.
- Если вы голодны, могу предложить соленую ворону.
Старик вдруг открыл вылинявшие до прозрачности глаза и указал ими на тарелку перед собой.
- Нет, благодарим… - поспешил отказаться Шувалов.
- Дело ваше, - сказал старик. – Идите спать, туда.
Он указал куда-то в конец комнаты, а сам, опираясь на стол, поднялся и, грузно ступая, направился к двери в другую комнату.
Там, куда указал хозяин, стояла деревянная кровать, на которой ученый и охранник уместились с трудом – «валетом».
«И на том спасибо старику!» - подумал Шувалов. Потом удивился: «Неужели они едят соленых ворон?» - и тут же заснул.
А пробуждение было кошмарным! Они с Синельниковым обнаружили себя… на какой-то площади, перед готической аркой, за которой высился костел. Что
