полемизирует с обложкой. Однако в тексте аннотации есть некая попытка примирить эти спорящие стороны: оказывается книга «служит детальной инструкцией по извлечению наслаждения из книг». Единственным успокоительным комментарием ко всей этой мышиной суетне с названием книги может служить лишь упомянутое (стр. 334) высказывание А.Гениса о том, что книги «далеко не всегда отвечают за то, что написано на обложке». Действительно, в книге А.Гениса очень мало высказываний, которые могли бы быть расценены как советы и рекомендации, и, конечно нет ни одного строгого, инструктивного предписания. Поначалу я воспринимал приведенное высказывание А.Гениса (стр. 334) упрощённо, как косвенную критику в адрес неназванных авторов. Но теперь вижу, что А.Генис лишь успокаивает нас, призывает не слишком придираться к тем книгам, которые не отвечают своему названию, включая и данные «Уроки». Подобное несоответствие, говорит он, – в порядке вещей, своего рода закон природы.
4
В аннотации к книге (А.Генис. «6 пальцев». М., «Колибри», 2009) сформулировано «кредо Гениса: писать густо и смешно, глубоко и просто». Промолчим о «густоте» - слишком длинный потребовался бы разговор. Желательная «глубина», как показывают уже три предыдущих моих параграфа, достигается А.Генисом далеко не всегда, а разговор о его «Инструкции» только ещё начинается. Смешным текст бывает по-разному: и в случаях, предусмотренных автором, и тогда, когда он гордо (но не вполне основательно) - high brow, как говорят в таких случаях англичане, претендует на научную весомость своего высказывания. Теперь о «простоте». На странице 55 читаем: «Библия – живая машина нравственности. Каждый из нас – Адам, многие – Евы». Если простота – это ясность, то тут проблемы и с простотой, и с ясностью. Кто такие эти «мы» - всё человечество, или лишь худшая его часть? Многие из Адамов, в то же время ещё и Евы? Или как? ГлубинЫ – по самые уши, а логики – ноль с минусом. Буддийский монах нашёл у А.Гениса monkey brain (стр. 192), да и сам он временами обнаруживает (стр. 325), что его мысли «скачут блохами». Тут намечается своего рода разделение сфер деятельности: тот, кто в состоянии связно мыслить, спокойненько себе, без особых претензий, почитывает, а тот, кому подобное недоступно, - УЧИТ читать.
5
На странице 97 мы обнаруживаем одну из немногих внятно сформулированных А.Генисом рекомендаций: Кафку надо читать ночью. Мало того, поскольку Кафка сам признаётся, что писал, когда «сном объят лишь поверхностный слой моего существа», то и читать его следует, по А.Генису, в подобном же – полусонном или полубредовом состоянии. Это – неоднократно высказываемая А.Генисом мысль: для полноценного восприятия текста нужно постараться привести себя в состояние, по возможности близкое к тому, в котором находился автор. На мой взгляд, при этом А.Генис слишком большое внимание уделяет внешним факторам – географии и т.п. Получается, что «Мёртвые души» следует читать в Риме, «Записки мёртвого дома» и «Один день Ивана Денисовича» - сидя в тюрьме. Если мы знаем, что какой-то йог творил, стоя на голове, то и нам, выходит, следует читать его сочинение в подобной же позиции (Разумное замечание: мастер «читает не сюжетами и героями, а эпохами и культурами, и видит за автором его школу, врагов и соседей» почему-то помещено лишь в одной из последних глав <стр. 299>, разумеется, всей сложности проблемы не исчерпывает и самим А.Генисом практически не применяется). Так что этой рекомендации А.Гениса я, несомненно, следовать не буду и трудные тексты, вроде Кафки, буду читать на свежую голову. А ночное чтение, тем более – в полубредовом состоянии, это – мракобесие.
6
На странице 34 А.Генис сообщает, что классическое образование способствовало тому, что детей называли античными именами. «Почти ренессансный человек Манилов назвал сыновей Фемистоклюсом и Алкидом (Алкид стал Гераклом)». Алкид, став Гераклом, остался, тем не менее, Алкидом, он внук Алкея. Это сродни «рюриковичам, гедиминовичам, мономаховичам» нашей истории. А Ренессанс и классическое образование тут практически не при чём, дело совсем не в них. У россиян свежи воспоминания об освободительной борьбе православной Греции 1821 – 1829 годов, в результате чего она стала в 1830 году самостоятельным государством. Россияне горячо болели за греков, за их свободу – свыше всякой меры: в гостиной у Собакевича - громадные портреты героев этой освободительной войны и малюсенький портрет Багратиона. То есть, переживания за Грецию затмили даже воспоминания о своей недавней Отечественной войне. Тогда же, естественно, вспоминали и о «Греческом проекте» Екатерины II. Мы знаем, что она назвала своих старших внуков с большущей претензией – Александром и Константином, с напоминанием об Александре Македонском (и резиденция Александра Павловича названа соответственно – Пеллой) и Константине Великом. Д.С.Лихачёв говорил, что слащавый Манилов – карикатура на императора Александра. Такая же злая карикатура и имена сыновей Манилова.
7
Главное, чем занимается А.Генис – это философское осмысление различных явлений культуры и литературы. Но! Одновременно он из кожи лезет вон, стараясь доказать бесполезность философии. «Биографии мудрецов – история чудовищных провалов. Платона за заблуждения продали в рабство. Конфуция прогнали за жестокость» (стр. 118). Правильно ли сводить к «провалам» биографии мудрецов, которых внимательно читают через 23 – 25 веков после их смерти, читает, в том числе, и сам А.Генис? Правильно ли так поспешно становиться на сторону их недоброжелателей и гонителей, признавать единственно верными соответствующие решения Сиракузского тирана или правителя царства Лу? Не начать ли тогда список «чудовищных провалов» не с Платона, а с его учителя Сократа? Здесь уже не исторические сплетни, в которых спустя столетия копались Диоген Лаэртий, Апулей, Олимпиадор и другие, а показания живого свидетеля; не самодурство какого-то тирана из задрипанных Сиракуз, а вполне демократически принятое решение – в центре тогдашней европейской цивилизации. Или вспомнить Джордано Бруно, который сожжён в Риме – тогда, несомненно, важнейшем культурном центре Европы. Насколько всё было бы нагляднее и убедительнее! Екатерина II говаривала: «меньшинство всегда право». Да за одно это следовало поставить ей памятник!
8
«Библия написана первыми в мире стихами» (стр. 54). Сказания о Гильгамеше записаны за тысячу лет до самых ранних текстов Библии. Я не вникал в эту тему, но не думаю, чтобы и шумерские тексты можно было уверенно считать самыми первыми в мире стихами. Письменности уже пять тысячелетий, а кроме поступающих податей и перечня запасов что ещё было записывать, как не стихи? Проза пришла позднее.
9
«Деревенщики» «в лучшем случае писали о рыжиках, в худшем – “Тетюшинскую гомозу”, в маниакальных – про евреев» (стр. 169). В газетном варианте А.Генис с таким же отвращением упоминал эту «Тетюшинскую гомозу» и в главе «Крестины», как не дающую ему покоя мерзкую деятельность «деревенщиков». В том, чтобы писать о деревне, нет ничего предосудительного. Вряд ли даже у такого взыскательного комментатора, как А.Генис, имеются какие-либо претензии по этой части к И.Тургеневу и раннему Бунину. Совсем мимо бьёт и «Тетюшинская гомоза». Е.Толстая-Сегал предложила видеть в писателе Агапёнове (авторе «Тетюшинской гомозы») Б.Пильняка, а в кооператоре из Тетюшей Василии Петровиче – А.Платонова (М.Булгаков. Записки покойника. 1936). Действительно, у Пильняка есть и «гомоза» («Повесть непогашенной луны») и Тетюши Подлинные («Мать - сыра земля»). По этому признаку и ряду других деталей предложение Е.Толстой-Сегал очень привлекательно (подробнее – «Вот теперь»). Но, разумеется, ни Пильняк, ни А.Платонов никакие не «деревенщики».
10
«Современники Киплинга считали тигра Шерхана Гитлером, а шакала Табаки – Муссолини» (стр. 85). Какое значение в данном контексте имеет то, что Киплинг физически дожил до 1936 года? Важно, что к моменту прихода Гитлера к власти обе «Книги джунглей» были очень далёким прошлым (1894, 1895), да и стихотворение про «бремя белого человека» опубликовано в 1901 году. Тут не просто 40 лет, но 40 лет, включающих Первую мировую войну! Эти его книги были книгами из ужасно давно ушедшей эпохи.
11
«Пушкин опускается на дно истории, описывая Арарат: “Жадно глядел я на библейскую гору. Видел ковчег, причаливший к его вершине”» (стр. 227). Проблема в том, что Пушкин Арарата не видел, он ошибочно принял за Арарат совсем другую гору Арагац, а Арарат скрывался за Арагацем в 100 верстах восточнее. Это хорошо известно, отмечено в академическом издании. По некоторым признакам я достаточно уверенно утверждаю, что А.Генис знакомился с моей статьёй «Вот теперь насладимся» до окончательной правки своего текста. Там я упоминал про это заблуждение Пушкина. Таким образом, если в газетной публикации комментарий А.Гениса можно было посчитать досадным заблуждением, то упрямо повторенный в книге этот комментарий становится наглой сознательной ложью. Так что я нисколько не сгущал краски, когда писал применительно к сюжету № 2, что А.Генис «привычно лжёт».
12
На странице 244 А.Генис приводит пример «убийственно нелепых злодеев … начиная с самого царя». «Николай, подняв ночью придворных, заставляет несчастного Полежаева читать вслух его фривольную поэму “Сашка” … Важно только неважное … Царю есть дело до всего … а президенту, скажем, это до лампочки». В своей «фривольной» (по мнению А.Гениса) поэме А.Полежаев в том числе обращается к России: «Когда свергнёшь с себя ты бремя Своих презренных палачей?» В конце царствования Александа I ходили в народе песенки вроде такой «Мишу, Машу, Колю и Сашу на кол». Маша – вдовствующая императрица, остальные – её сыновья, император Александр, будущий император Николай и великий князь Михаил. Из 1271 убитых при подавлении декабрьского восстания было 903 – «черни», 282 – нижних чинов, 67 – «чистой публики», 19 – генералов и офицеров (П.Я.Канн/ История СССР, 1970, №1). Это сам маркиз Пугачёв пожаловал в столицу и находился в трёх шагах от дворца! В начале сентября 1826 года, когда происходило чтение поэмы, всё это было достаточно свежо в памяти. К «фривольной» поэме Полежаева приходилось относиться очень серьёзно. Вот и вся цена убийственно нелепых претензий злодея А.Гениса к «злодею» императору! Где А.Генис отыскал такого лопуха президента, которого совершенно не интересуют прямые призывы к насильственному свержению законной власти, остаётся маленькой тайной А.Гениса. А.Генис, вероятно, долго мучался, прежде чем подыскал подходящий эпитет для поэмы Полежаева: «фривольная» - ничего лучше, конечно, не придумаешь! Насчёт «поднятых ночью придворных» - очередное наглое враньё А.Гениса. У Герцена ничего подобного нет. Дело происходило в шестом часу утра, рабочий день императора вообще начинался рано; тем более в Москву он приехал на ограниченное время, на коронацию, график был плотный. Подняли с постели самого Полежаева, а министр просвещения, разумеется, знал об этом мероприятии заранее. Остальных придворных небрежно присочинил А.Генис.
13
«Мы привыкли к тому, что скорбь … - женского рода. Она
