полной мере обнаруживается и тогда, когда обсуждаются взаимоотношения Касталии и Римской церкви. В заключительной части «Общепонятного введения» (за две страницы до его конца) читаем: «В борьбе за то, чтобы уцелеть в окружении недуховных сил, и игроки, и Римская церковь слишком зависели друг от друга, чтобы допустить распрю между собой, хотя поводов для неё нашлось бы немало» (здесь в качестве «игроков», несомненно, присутствуют нацисты). Взгляд на ситуацию очень непривычный (нацисты и Римская церковь в окружении «недуховных сил»), но, видимо, нацисты действительно выдвигали такого рода аргументы в переговорах, и эти аргументы находили отклик хотя бы у какой-то части иерархов католической церкви. Их сближала не только опасность «пролетарской революции» по российскому образцу (Нацисты объявляли себя защитниками западной цивилизации от коммунистической опасности. После конфликта 1934 года, едва не приведшего к вооружённому столкновению, Германия и Италия также начали быстро сближаться). Общим было категорическое неприятие бездуховного Просвещения и его плодов: четвёртым, нереализованным замыслом Кнехта было жизнеописание, посвящённое великим деятелям пиетизма И.А.Бенгелю и Н.Л.Цинцендорфу. Намного позже, в главе «Миссия» мастер Томас фон дер Траве (очередная шутка Гессе – это Томас Манн, он – из Любека на реке Траве) – магистр Игры, которого впоследствии сменит Кнехт, так и объясняет Кнехту: «Настал или вот-вот настанет исторический момент … навести мост между Римом и Орденом, в предстоящих опасностях они столкнутся, вне всякого сомнения, с общим врагом, будут товарищами по судьбе и естественными союзниками, да и не может долго сохраняться прежнее, недостойное, в сущности, положение, когда две мировые державы, чья историческая задача – сохранять и утверждать духовность и мир, жили бок о бок почти как чужие друг другу» («ДВЕ МИРОВЫЕ ДЕРЖАВЫ»!!!).
Именно так нужно читать фразу из главы «На службе»: Кнехт «с растущим восхищением познал столь же тайную, сколь и могучую силу Ордена, живой души касталийского государства и бдительного стража её здоровья» (здесь «касталийское государство» - вся Германия, Орден – НСДАП и её идеологические службы).
Таким образом, А.Генис, в сущности, приписывает Гессе (толком не читая Гессе) совершенно чудовищное утверждение: «человечество может спасти только национал-социализм»! Учитель, изволите ли видеть, учит нас читать! В одном из рассказов Виктории Токаревой есть инструктор по плаванию, который не умеет плавать, вот и А.Генис рвётся учить, но далеко не во всех случаях убедительно демонстрирует умение хоть в какой-то степени осмыслить текст.
Аналогично сказанному выше наполняются должным (соответствующим воле Г.Гессе) смыслом и такие справки из «Введения»: Игра «с тех пор как появились публичные игры … находилась под защитой Ордена и Педагогического ведомства» и из концовки главы «Вальдцель»: «В последний вальдцельский год Иозефа Касталия больше не нуждалась в защитнике». Кнехт нужен был Игре как талантливый её защитник до января 1933 года; когда нацисты пришли к власти, необходимость в этих свободных диспутах отпала. Наступили другие времена. Профессор из «республики массагетов» (глава «Заявление») говорит: «Сколько будет дважды два, решает не факультет, а наш господин генерал». « Массагетская республика» - язвительный оксюморон: массагеты – дикие скифские племена, обитавшие в пятом – третьем веках до нашей эры между Аральским и Каспийским морями. В такой форме Гессе с величайшей горечью констатирует чудовищную деградацию государственного устройства Германии при нацистах. Как оглушителен после этого страстный призыв Кнехта к яйцеголовым коллегам: берегите истину, это – ваша главная задача; «трус и предатель тот, кто предаёт ради материальных выгод принципы духовной жизни, кто … предоставляет властителям решать, сколько будет дважды два»!
Важнейший инструмент Игры, как и важнейший инструмент самой нацистской пропаганды, своего рода «ловкость рук», умение «гармонически сводить вместе враждебные темы и идеи, такие, например, как закон и свобода, индивидуум и коллектив … как можно чище приводя к синтезу тезис и антитезис», так сказать, «аристотелевски-схоластические упражнения» (всё та же заключительная часть «Введения»). Здесь мы как бы неожиданно попадаем из книги Г.Гессе в книгу Дж.Оруэлла, которая будет опубликована через пять лет.
Как это делается практически, Гессе продемонстрировал совершенно изумительным способом. Он сопоставил на соседних страницах (самое начало первой главы «Призвание» и самый конец «Введения») два комментария к музыке Баха и Моцарта, свой («Призвание») и Кнехта, из его лекции («Введение»). Сопоставил, так сказать, молча, не только не комментируя это сопоставление, но даже и не заикаясь о том, что оно вообще имеет место, специально не привлекая к этому внимания поверхностного читателя, вроде А.Гениса. Гессе: «Моцарт обладает для нас трогательной и вызывающей любовь прелестью раннего совершенства, Бах – возвышающим и утешающим душу смирением» и т.д. Кнехт: «возвышенная ли до ласкового жеста чувственность, как у многих итальянцев или у Моцарта, или тихая, спокойная готовность умереть, как у Баха, - всегда в этом есть какое-то “наперекор”, какое-то презрение к смерти, какая-то рыцарственность, какой-то отзвук сверхчеловеческого смеха, бессмертной весёлости. Пусть же звучит он» (сверхчеловеческий смех) «и в нашей игре в бисер, да и во всей нашей жизни, во всём, что мы делаем и испытываем». Добавим нечто созвучное из другой его лекции (глава «Вальдцель»): «эпохи упадка музыки остались бы совершенно непонятны, если бы мы каждый раз не обнаруживали в них перевеса чувственной и количественной стороны над духовной». Вот так, никакого «слюньтяйства», музыка должна звучать мобилизующе, звать на подвиги, как у Вагнера. И не на какие-нибудь, второстепенные подвиги, а именно – на сверхчеловеческие! И точка! Понятно, что молодежь увлекала эта идея «весёлой рыцарственности», позволявшая ради неё пренебречь всем на свете.
Без каких-либо колебаний Кнехт выкладывает своему другу Дезиньори одну из важнейших формул авторитаризма (глава «Один разговор»): «если мы можем сделать человека счастливей и веселее, нам следует сделать это в любом случае, просит он нас о том или нет».
Значительная часть текста книги отдана критическим высказываниям об Игре. Часто – совершенно убийственным. Кнехт их слышал, и о его собственных сомнениях в ценности Игры сказано тоже достаточно много. Вся эта критика, включая самые убийственные для «игры» формулировки, не встречает абсолютно никакого сопротивления ни со стороны Кнехта, ни со стороны его «биографа». Эта критика, несомненно, - позиция самого Гессе.
Очень важны для Гессе проблемы историографии, роли истории в воспитании гражданина. Ограничусь одной репликой мастера музыки: «Из-за своих потуг преподать “смысл” философы истории загубили половину мировой истории, положили начало фельетонной эпохе и повинны в потоках пролитой крови». Гессе прямо называет в этой связи Гегеля, а подразумевает, видимо, кроме него, прежде всего, Маркса и идеологов национализма и расизма.
Добавлю чудесную, многозначительную цитату Гессе из древнекитайской «Книги перемен»: «Глупость молодости добивается успеха» - Кнехту не было и сорока лет, когда он взял в свои руки все дела Игры в Ордене, другие магистры были заметно старше него.
Уже в главе «Студенческие годы» Гессе пишет: три жизнеописания, составленные Кнехтом, «самая, может быть, ценная часть нашей книги». У Гессе нет ни одного случайного слова (это у А.Гениса два слова из трёх – хорошо, если только случайные). При серьёзном отношении к теме (а Генису после «крыс в подполье», главы «Касталия» и многого подобного приходится напоминать и напоминать о серьёзном отношении к теме) начать бы с того, почему Гессе считает эти жизнеописания самым ценным в книге. И только разобравшись в этом, приниматься за свои неповторимые комментарии, если надобность в них вообще не отпадёт. Но Генис, величайший во всей Вселенной специалист по художественной литературе в целом, и по роману «Игра в бисер» - в особенности, видимо, не знает об этой, такой редкой в литературе, подсказке автора, да и в сами жизнеописания, возможно, вообще не заглядывал. Он предпочитает разглагольствовать о «пафосе» книги, не читая её толком, и приписывать автору прямо противоположное тому, что этот автор говорит.
*
Завершает А.Генис свой разговор об «Игре в бисер» величественно, это – своего рода «шаги командора»: «герой Гессе ушёл из Касталии в мир, но я бы остался. Игра это творчество для себя, во всяком случае – для меня». В свете сказанного выше, А.Генис говорит, таким образом, что в отличие от Кнехта он был бы готов и далее верой и правдой служить великому делу национал-социализма, которое, по утверждению А.Гениса, должно спасти человечество! Выражает свою готовность быть «бандитом духовного поприща», без колебаний участвовать в усилиях по девальвации слов (задатки к такому бандитизму и к мероприятиям по девальвации слов у него определённо имеются)! Что называется, приехали! А.Генис всё время заявляет о себе как о каком-то первопроходце, он как бы всё время находится на территории, на которую не только не ступала нога филолога, но даже вообще ни единый смертный там не появлялся. Во многих случаях это забавляет, может раздражать, но в «Касталии» он забрался куда-то слишком далеко по этой дороге.
В советской школе на уроках литературы, бывало, обсуждалась и такая проблема: «как бы я поступил на месте литературного героя?» (Раскольникова, Данко, Грушницкого и т.д.). О том же самом говорили иногда на комсомольских собраниях в связи с какой-то новой книгой. Присутствующие либо одобряли выбор своего товарища, либо – осуждали. Были созвучные рубрики в газетах: «Так поступают наши люди!» О выборе, который сделал А.Генис, ничего другого и не скажешь: «Так поступают наши люди!»
Если мы, вслед за А.Генисом, попытаемся определять пафос книги по её названию, то получится, что пафос «Мёртвых душ» в том, что души должны быть мёртвыми, а пафос драмы «Живой труп» в том, что трупы, напротив, должны быть живыми, ну и т.д.
Организовать бы конкурс на самый глупый литературный комментарий года! В 2013 – 2014 годах я, не колеблясь, предложил бы А.Гениса с его «Касталией» (для уверенной победы в этом конкурсе вполне хватило бы одной её, не пришлось бы даже ссылаться на другие главы этой книги).
*
А.Генис (стр. 78) пишет «идеи … упрощают текст, потому что их можно выпарить». Именно эту процедуру «выпаривания» авторского замысла А.Генис и продемонстрировал на примере «Игры в бисер». Показал, как от бесценной книги после вмешательства А.Гениса остаётся сплошная наиглупейшая мерзость.
*
Сказанное – досадно. Какие-то книги А.Генис определённо читал, например, Стругацких. Если оставить главу 19 «Контакт» - о Стругацких и добавить к ней посредством жесточайшего отбора всё дельное из остальных глав, вышло бы – конечно, никакая не «Инструкция», но полезные, вполне приемлемые образцы полноценного медленного
