НЕ ОБЯЗАТЕЛЬНО СО СМЫСЛОМ

организовал кружок «Серапионовы братья». То есть, именно тогда эта группа молодых писателей заявила о себе, имея к тому основания, как об участниках того «паломничества», в котором тогда же участвовал сам Гессе и о котором с таким воодушевлением писал в 1931 году в своей книге «Паломничество»!).
Это – мечта о каком-то совершенном будущем, о «психократии», ради этого были готовы «преодолевать реальное» (понятная позиция – сразу по окончании Первой мировой войны), готовы «предпринимать невозможное». Разумеется, они были за братство народов на земле (так и у Гёте, он говорил в «Годах учения» о воспитании «граждан мира»). Что касается «наставительной помощи духа», сразу же возникала проблема – как действовать, чтобы тебя поняли? Помнили о высказывании Ариосто: «Надеяться не смею, что чернь слепую убедить сумею».
Гессе с горечью пишет в 1931 году, что сегодня всё, что паломники тогда говорили, забыто, на память о них наложено табу. А то, что не забыто, сделалось посмешищем (очень скоро активисты из национал-социалистического Союза студентов будут публично жечь книги, и какие книги!). На паломников даже клеветали, что они - за реставрацию монархии. Страна с самого окончания войны наводнена пророками, уповают на «Третье Царство». Это – явное указание на книгу М. ван ден Брука «Третий Рейх» (1923), за которую нацисты сразу же уцепились.  Так уже на пятой странице повести учение о национал-социализме встаёт в полный рост, скоро оно заслонит собой всё остальное, без исключения.
«Закон служения», о котором Ярно говорит Вильгельму («Годы учения»), с предельной выразительностью сформулирован Лео, у него «улыбка епископа и слуги». Лео говорит: «мне больше всего по душе молодой Давид со своей арфой … просто жаль, что позднее он стал царём», «носил корону, вёл войны … иногда делал вещи совсем противные». «Он был куда счастливее и симпатичнее, когда оставался музыкантом».
Уже в «Паломничестве» Гессе много внимания уделяет значению истории в воспитании гражданина, проблемам историографии («истина скрывает своё лицо»). Здесь многое перекликается с книгой Ницше (которым увлекался молодой Гессе) «О пользе и вреде истории для жизни».
Трагедия отрочества, о которой говорит Лео (мой эпиграф) также станет важнейшей темой «Игры в бисер»».
  *
Герой двух романов Гёте «Мейстер» (не только «мастер», но и «господин»). У Гессе («Игра в бисер»), в ответ, главный герой – Кнехт («слуга»). Героев трёх «жизнеописаний» (эти жизнеописания – органическое продолжение «Паломничества») так и зовут Кнехт, Иозефус Фамулюс и Даса (слуга, прислужник, ученик) соответственно – на немецком, на латыни и на санскрите.
Гессе завершил роман в 1942 году. Издать книгу в Германии не удалось, роман впервые опубликован в Швейцарии в 1943 году. Г.Гессе писал философу Р.Панвицу в том числе, что он «хотел выразить сопротивление духа варварским силам и поддержать друзей в Германии, укрепить в них выдержку и готовность к сопротивлению» (В.Седельник. прим./  Г.Гессе. Собр. соч. в 8 тт., т. 5. М. – Харьков, 1994, стр. 471).
Вот этого-то «слона», «сопротивления духа варварским силам» (слово «сопротивление» повторено в короткой цитате из письма дважды!) А.Генис и «не приметил»! Его комментарий (стр. 293, 294) звучит совершенно бесподобно:  «Пафос … книги в том, что спасти человечество от самого себя способна только  Игра в бисер». И последующие 6 страниц довольно обычной для А.Гениса околесицы ничего не исправляют, нисколько не сглаживают убийственного впечатления от этой возмутительно гнусной лжи. А.Генис «не заметил» очень важной «подробности»: Иозеф Кнехт, достигший высших степеней в Игре, руководивший всей системой обучения Игре в Ордене, ПОСТИГШИЙ ВСЕ ТАЙНЫ ИГРЫ, именно поэтому, в расцвете своего успеха и своих возможностей, по своей воле, преодолевая сопротивление начальства, покинул этот пост, так как разочаровался и в ценности своих достижений и в самой Игре!!!
Если бы вывод у Гессе был именно таким, каким он почудился А.Генису, Нобелевский комитет никак не мог бы награждать его за верность «классическим идеалам гуманизма». Какой тут, к лешему, «гуманизм»: в разгаре развязанная нацистами чудовищная война, сколько преступлений они уже успели наворотить за истекшие 9 лет – хорошо известно! И вот Г.Гессе, будто бы, советует друзьям в Германии: «не обращайте внимания на все эти мелочи, забавляйтесь своими побрякушками, в этом спасение человечества!» По счастью, Г.Гессе не рехнулся, не изменил своим идеалам гуманизма. Рехнувшимся и изменившим он выглядит лишь в предельно глупом комментарии  нашего Учителя  чтения А.Гениса.
*
Совсем не случайно и имя героя – Иозеф. Его чрезвычайная одарённость и стремительный взлёт – несомненный отклик на судьбу библейского персонажа Иосифа Прекрасного (Быт. 30 и далее), но также – и на упомянутую ранее (мой сюжет 20) тетралогию Томаса Манна, который ко времени окончания «Игры» успел опубликовать три первых книги («Былое Иакова», 1933; «Юный Иосиф», 1934; «Иосиф в Египте», 1936). Последняя книга «Иосиф – кормилец» опубликована одновременно с «Игрой», в 1943 году. Они писали об Иосифе, так сказать, наперегонки. Т.Манн  в 1933 - 1938 годах жил, как и Гессе, в Швейцарии. Важнее этих, формальных параллелей то, что Т.Манн  говорил в начале 1945 года (когда писал свой следующий  роман «Доктор Фаустус») в статье «Германия и немцы»: «Нет двух Германий – доброй и злой, есть одна  - единственная Германия, лучшие свойства которой под влиянием дьявольской хитрости превратились в олицетворение зла.   Злая Германия – это и есть добрая Германия, пошедшая по ложному пути, попавшая в беду, погрязшая в преступлениях и теперь стоящая перед катастрофой». Именно об этом оба романа – и «Игра в бисер», и «Доктор Фаустус», именно в этом их подлинный ПАФОС!!! Манн так и говорил  - о сходстве двух романов:  «Игры» и «Фаустуса». Понятно, что Г.Гессе, рассчитывавший на опубликование романа в Германии в 1942 году, никак не мог писать обо всём этом с той же открытостью, что у Т.Манна в 1947 году. Несмотря на это, он смог сказать достаточно много о самом важном в истории Германии  XX века.
Юный Адриан, которому суждено стать в будущем величайшим композитором («Доктор Фаустус», гл. VIII) так говорит о главном искушении, которым дьявол  будет соблазнять художника-мыслителя во второй четверти XX века (дальнейшее – за пределами темы нашего разговора): «Идея культуры – исторически преходящая идея, будущее не обязательно должно ей принадлежать. Варварство является противоположностью культуры лишь в системе воззрений, созданных самой культурой … несомненно, что нам надо изрядно набраться варварства, чтобы вновь обрести способность к культуре». Говорил как бы с иронией, отвлечённо …
Именно в эту игру играла Германия, и доигралась … Именно в таком духе высказывались нацистские лидеры, но уже – всерьёз, с пафосом, с презрением и отвращением  по отношению к культуре и без обещания когда-либо к ней возвращаться, хотя бы – и в каком-то отдалённом будущем. В таком духе мог говорить и Иозеф Кнехт в лекциях, особенно – в лекциях «для своих», может быть – не так обнажённо, а изящно приукрашенно, тем более – для посторонних. Именно такой была его «игра в бисер», именно в этом суть игры.
В книге угадываются как бы два плана: то, что написано самим Гессе, от своего лица – острый и страстный очерк духовной жизни Германии в первые 40 лет XX века, и то, что Гессе приписывает некоему биографу Кнехта, живущему, видимо, где-то в начале XXII века. Этот биограф исповедует ценности Касталии, Ордена и тёмные места в их жизни то ли игнорирует, то ли просто упускает по неведению. Кое-что из игнорируемого им прорывается местами в виде случайных «проговорок» по Фрейду.
Гессе упоминает о борьбе разума – с конца средних веков – против гнёта римской церкви. Дух выиграл эту борьбу, обрёл неслыханную, невыносимую для него самого свободу, преодолел опеку церкви, частично – и опеку государства. Но оказался  - перед пустотой.
Послевоенную (по окончании Первой мировой войны) эпоху Гессе называет «фельетонной эпохой», с разгулом «бандитов духовного поприща», с  неслыханной «девальвацией слова». Обыватели судорожно цеплялись тогда за утратившее прежний смысл понятие «образования».  Был гигантский спрос на ничтожную занимательность. Это – время неблагополучия, неуверенности в завтрашнем дне, оно  характеризовалось повышенным спросом на образовательные, «интеллектуальные» игры (мой эпиграф). Игра в бисер, уходящая корнями в ту же эпоху, оказывается, таким образом, некоей родственницей популярных кроссвордов и других «интеллектуальных» игр.
В представлениях об игре в бисер нашла какое-то отражение давнишняя мечта о применении количественных методов в культурологии, так сказать – в философии культуры. Например, - о количественном описании процессов расцвета и увядания культур по Джамбатиста Вико, каковое О.Шпенглер в «Закате Европы» осуществлял качественно, «на глазок». Какие-то отголоски этой мечты улавливаются в книге. Но в целом Гессе, говоря об игре в бисер, совершенно не обнаруживает того благоговейного трепета, с которым о ней пишет А.Генис и который он, безо всяких на то оснований, приписывает и Гессе. Совсем напротив, в разговоре об игре в бисер Гессе затевает совершенно непочтительную по отношению к Игре шутливую игру с читателем. Изобретателем игры он называет некоего Бастиана Перро из Кальва, жившего будто бы в XVIII веке «теоретика музыки». Так звали хозяина фабрики башенных часов в Кальве, родном городе Гессе, у которого юный Гессе работал учеником. Допустим, самому Бастиану Перро, если он дожил до 1943 года, было приятно упоминание его имени в книге его бывшего подмастерья, упоминание, хотя бы и в такой, не вполне корректной форме. Но по отношению к самой игре такое описание её происхождения, несомненно – унизительно, это – явная насмешка над ней. Таких усмешек по адресу Игры мы встретим в книге немало.
Далее, Гессе явно использует каждое из понятий Игра, игроки, Касталия, Орден в разных ситуациях – в совершенно разных смыслах, иногда – очень расширительно. В главе «Два полюса» мы читаем о сомнениях Кнехта: «под влиянием великого отца Иакова» … он знал о «бренности всего возникающего и о проблематичности всего сотворённого человеком». «За пределами Провинции существовали мир и жизнь, которые противоречили Касталии и её законам». Кнехт знал о могуществе некасталийского мира. Знал, что «история не возникает без материала и динамики этого греховного мира эгоизма и страстей», что Орден «рождён этим мутным потоком и будет им когда-нибудь снова поглощён».  Такие натуры, как Кнехт «могут зачахнуть и умереть от того, что видят, как заболевает и страдает внушающая им любовь и веру идея, любимое ими общество и отечество». Яснее не скажешь, речь, несомненно, идёт о нацистской Германии, об идеологии национал-социализма и обслуживающих её органах воспитания, образования и пропаганды! Кнехт всё меньше верит в эти идеи, а болезнь и страдания общества и страны для него всё очевиднее. Он больше не хочет оставаться «бандитом духовного поприща», участвовать в процессах «девальвации слова».
То, что речь идёт о нацистах и их идеологии, в