не обмякло. Когда он прекратил дышать, его глаза и рот оставались открытыми», - вспоминает присутствовавший на экзекуции репортер. Некий Джон МакТиффлен страдал от потери крови, палачи искололи ему вены; он истекал кровью и слезно умолял поскорее убить его.
И этот список можно продолжать до бесконечности…
Однако ужаснее ЭЛЕКТРИЧЕСКОГО СТУЛА, наверное, нет ничего! Я видела на видео реальную казнь – такое невозможно забыть! Осужденным был симпатичный парень лет 35-40. За ним пришли в камеру. «Время!» - скомандовал надзиратель, и осужденный в сопровождении нескольких человек вышел навстречу смерти, потом его завели в ту роковую комнату. Когда несчастного усадили в это адское кресло, крепко привязали ремнями и надели на голову специальный шлем – все это время в его глазах читался необъятный ужас, который невозможно описать… Взгляд испуганно бегал, не в силах сконцентрироваться, пока палачи не заклеили его глаза пластырем. Когда подготовка к гнусному делу была завершена, подали порцию тока, но это не убило несчастного – он задрожал всем телом, дыхание стало хриплым и учащенным, ладонь судорожно сжалась в кулак. Вторая порция тока вызвала еще более ужасные конвульсии, у обреченного пошла изо рта пена, а губы дрожали. Через несколько секунд (к сожалению, я не смогла понять, подавался ли еще один разряд) из заклеенных глазниц жертвы по щекам потекли 2 большие, густые струи крови – это его глаза расплавились и вытекли из орбит, при этом губы обреченного все еще шевелились… И только через несколько секунд он умер… Остается только надеяться, что Бог оказался к нему благосклоннее, чем люди!
Я не знаю его имени, я без понятия, что он натворил (да если честно, мне это и неважно!), но его образ будет преследовать меня до могилы! Все то время, пока шла экзекуция (а это около 2-3 минут), у меня было инстинктивное желание спасти его и вырвать из лап палачей, хотя я понимала, что это всего лишь видеозапись, и тот, кого я вижу, давно уже мертв… Кем бы он ни был, хоть маньяком, хоть убийцей, хоть насильником, я чувствую к нему только вечное, разрывающее сердце, сострадание. А еще – глубокую личную вину за то, что я живу в мире, где происходит подобное, и я не в силах ничего изменить! Остается надеяться, что эта скромная работа внесет свой вклад в спасение хотя бы одной человеческой жизни!
Нужно заметить, что вышеописанная казнь – еще сравнительно благополучная. Другие жертвы электрического стула страдают еще больше. Часто у них происходит непроизвольное опорожнение всего организма и рвота кровью, а их тела сгорают заживо; свидетели казни чувствуют даже запах жженого мяса. Был случай, когда у смертника загорелась голова. Некий Аллен Ли Дэвис кричал от боли, а из груди хлынула кровь. Мучительно и долго умирали Джон Эванс и Гораций Данкинс. Представьте, что чувствуют при этом родственники приговоренных, присутствовавшие при казни!
Задумайтесь: может быть, прямо сейчас, пока Вы читаете эти строки, где-то мучительно погибает несчастная жертва кровожадной Фемиды!
3.2. Моральные страдания смертников
Однако если даже осужденному «повезет» умереть быстро и безболезненно, его огромных моральных страданий никто не отменял. Конечно, бывают и исключения. К примеру, американский преступник Роберт Глинсон, осужденный на пожизненное заключение, убил 2-х своих сокамерников, чтобы осуществить свою мечту – попасть на электрический стул. Она сбылась, и до последнего момента Глинсон вел себя цинично, хладнокровно и бесстрашно.
Но подавляющее большинство обреченных испытывает ужасные моральные мучения. Ярким примером этому может явиться… светило нашей литературы – Федор Михайлович Достоевский, приговоренный к расстрелу за участие в революционной деятельности. «Приговор смертной казни расстрелянием, прочитанный нам всем предварительно, прочтен был вовсе не в шутку; почти все приговоренные были уверены, что он будет исполнен, и вынесли, по крайней мере, десять ужасных, безмерно страшных минут ожидания смерти», - признавался писатель в письме к своему брату. Но в последнюю минуту он был помилован, смертный приговор был заменен несколькими годами каторги, с которой Достоевский вернулся монархистом и ярым противником смертной казни. Впоследствии он описывал чувства приговоренного к казни (в романе «Идиот»): «Священник обошёл всех с крестом. Выходило, что остаётся жить минут пять, не больше. Эти пять минут казались человеку бесконечным сроком, огромным богатством; ему казалось, что в эти пять минут он проживёт столько жизней, что ещё сейчас нечего и думать о последнем мгновении, так что он ещё распоряжения разные сделал: рассчитал время, чтобы проститься с товарищами, на это положил минуты две, потом две минуты ещё положил, чтобы подумать в последний раз про себя, а потом, чтобы в последний раз кругом поглядеть. Он очень хорошо помнил, что сделал именно эти три распоряжения и именно так рассчитал…Невдалеке была церковь, и вершина собора с позолоченною крышей сверкала на ярком солнце. Он помнил, что ужасно упорно смотрел на эту крышу и на лучи, от неё сверкавшие; оторваться не мог от лучей; ему казалось, что эти лучи — его новая природа, что он через три минуты как-нибудь сольётся с ними… Неизвестность и отвращение от этого нового, которое будет и сейчас наступит, были ужасны; но ничего не было для него в это время тяжелее, как беспрерывная мысль: «Что, если бы не умирать! Что, если бы воротить жизнь, — какая бесконечность! И всё это было бы моё! Я бы тогда каждую минуту в целый век обратил, ничего бы не потерял, каждую бы минуту счётом отсчитывал, уж ничего бы даром не истратил!».
А вот отрывок из письма смертника, которое было сохранено писателем В. Г. Короленко: «Жизнь приходится считать минутами, она коротка. Сейчас пишу эту записку и боюсь, что вот-вот растворятся двери, и я не докончу. Как скверно я чувствую себя в этой зловещей тишине! Чуть слышный шорох заставляет тревожно биться мое сердце... Скрипнет дверь... Но это внизу. И я снова начинаю писать. В коридоре послышались шаги, и я бегу к дверям. Нет, снова напрасная тревога, это шаги надзирателя. Страшная мертвая тишина давит меня. Мне душно. Моя голова налита как свинцом и бессильно падает на подушку. А записку все-таки окончить надо. О чем я хотел писать тебе? Да, о жизни! Не правда ли, смешно говорить о ней, когда тут, рядом с тобой, смерть? Да, она недалеко от меня. Я чувствую на себе ее холодное дыхание, ее страшный призрак неотступно стоит в моих глазах... Встанешь утром и, как ребенок, радуешься тому, что ты еще жив, что еще целый день предстоит наслаждаться жизнью. Но зато ночь! Сколько она приносит мучений - трудно передать... Ну, пора кончить: около двух часов ночи. Можно заснуть и быть спокойным: за мной уже сегодня не придут».
А это письмо другого обреченного: «Я давно не писал вам. Все фантазировал, но не мог сообразить своим больным мозгом. Я в настоящее время нахожусь в полном неведении, и это страшно мучает меня. Я приговорен вот уже два месяца, и вот все не вешают. Зачем берегут меня? Может быть, издеваются надо мной? Может быть, хотят, чтобы я мучился каждую ночь в ожидании смерти? Да, товарищ, я не нахожу слова, я не в силах передать на бумаге, как я мучаюсь ночами! Что-нибудь - скорей бы!».
Подобные мысли и постоянное ожидание смерти нередко даже сводят осужденных с ума, некоторые из них кончают жизнь самоубийством. Многих мучают кошмары, и чем дольше ожидание смерти, тем больше оно изнуряет. «В эту минуту человек действительно переносит такие страдания, которые заставляют забыть о его преступлении», - писал юрист Н.С. Таганцев. Как признается американский священник Джим Брэззил, работающий в тюрьме для приговоренных к смерти, «Там пролилось много слез. Но не на людях. Много слез проливается в самой камере. Почти не было случая, чтобы заключенный не плакал. Они плачут по своим семьям, по своей мучительной жизни, это слезы сожаления, слезы искреннего раскаяния».
Не менее страшны самые последние минуты. Нередко даже самые сильные люди утрачивают самообладание, становятся невменяемыми; по пути к месту расправы они теряют чувства; или рыдают, моля о пощаде, у некоторых происходит разрыв сердца. Иные осужденные отчаянно цепляются за жизнь. Жестокий убийца Жан-Батист Тропман, казненный в 1870 году, стойко держался до последней минуты, но когда его уложили уже на гильотину, он начал сопротивляться и судорожно отвернул голову от лезвия, и палачи были вынуждены держать ее за волосы…
«На моей памяти был один молодой парень, который устроил настоящую драку уже в камере смерти, но быстро пришла охрана и утихомирила его, - вспоминает Джим Уиллет, главный палач одной из тюрем Техаса. - Несколько человек сопротивлялись, пытаясь зацепиться за решетки своей тюремной камеры. И тогда приходилось вызывать подмогу и буквально нести приговоренного к месту исполнения…мы понимаем, что это происходит от того, что у человека просто сдали нервы, и стараемся не бить и не травмировать его даже, когда тот сопротивляется».
«Страшнее смертного приговора наказания нет, - считает белорусский коллега Уиллета, Олег Алкаев, ранее работавший начальником расстрельной команды. - Любое другое наказание дает человеку надежду на какое-то снисхождение и оставляет ему право умереть собственной смертью. Не важно где, не важно как, а важно то, что смерть будет без насилия, без ужасного состояния, вызванного ее постоянным ожиданием, доводящим человека до безумия. Не верьте тому, кто говорит, что лучше бы его казнили, чем жить в условиях пожизненного заключения… Так что же мешает такому «пессимисту» смастерить для себя удавку или полоснуть лезвием по яремной вене? Мешает одно — страстное желание жить. Жить при любых обстоятельствах, в самых нечеловеческих условиях, но жить, жить, жить. И этим сказано все».
Но даже, когда человек выбирает смерть добровольно, она не может явиться актом гуманизма. В самом начале этой работы мы рассматривали небытие как способ прекращения страданий. Это – своеобразное «кредо» сторонников эвтаназии, самоубийц и законченных материалистов. Но что, если небытия просто не существует? Что, если ТАМ не только ничего не кончается, но и все только начинается? Тогда смерть, казавшаяся выходом, оказывается ужасной ловушкой, потому что нераскаявшийся грешник сразу попадает в ад, откуда невозможно вернуться, и где невозможно умереть. Таким образом, казня человека, мы рискуем лишить его покоя не только здесь, но и в будущей жизни. Мы выгоняем его в ад, а это по-настоящему страшно! Поэтому смертная казнь – это ужасный садизм, моральный, физический и даже МЕТАфизический, если можно так выразиться. С казнью не может сравниться ни одно преступление, даже самое жуткое. И тысячу раз прав Альберт Камю, сказавший: «Что же тогда смертная казнь, как не самое преднамеренное из убийств, с которым не может сравниться никакое деяние преступника, каким бы преднамеренным оно не было? Чтобы можно было поставить между ними знак равенства, смертной казни необходимо было бы подвергать преступника, предупредившую свою жертву о том, когда именно он предаст её ужасной смерти, и с этого же момента
