Сожги свой дом

только что основательно перемешали и сунули в печь. Он был весь мокрый, его лицо горело, красным залило даже бритую лысину. Герман заказал ему пива и брезгливо протянул забытый Полковником платок.
- На... Оботрись.
Олег машинально взял лоскут и начал тереть нос.
- Что я должен делать? - спросил он жалобно.
- Это, брат, твое боевое крещение, - внушительно сказал Герман, для убедительности наваливаясь животом на стол и глядя Олегу в глаза. - Пришло время. Судьба твоя сейчас решается. Определяйся, тряпка ты, или настоящий русский мужик.
Герман для убедительности взял в два пальца платок и помахал им перед лицом Олега, который беспомощно следил за ним.
- Что мне делать? - еще раз спросил Олег.
- Тебе уже все сказали, - очень тихо произнес Герман, наклонившись к его уху, - все. «Выучи и....» что?
- Сожги, - как автомат, повторил Олег, и его глаза стали пустыми и стеклянными.

В августе на несколько дней зарядили ливни. Люди сначала вздохнули с облегчением, а то же дышать нечем все время, да и поля выгорели, чтоб всем пусто было. Никакой зелени, все ломкое, желтое, погиб урожай, только воронье там дерется да соколов гоняет. В горах леса тушить не успевают, в дополнение к остальной напасти гари нанесло в город. Дурное лето.
            Пришли дожди, как всегда, с гор, долго грохотали там, по ущельям, и все примолкли.  Город будто вымер, такая в нем установилась тишина. И пешеходы встречались на улице, и транспорт ездил, но беззвучно — будто уши всем заткнули плотным куском ваты; только небо стало совсем белым, и оттуда яростно палило солнце, словно предчувствуя свой близкий конец и желая напоследок все сжечь, и от него не находилось спасения ни под деревом, ни у воды, ни в церкви.
Несколько часов город пребывал в странной, неестественной неподвижности, потом все сразу переменилось: налетел вихрь, прогнал по улицам смерчами пыль, ударил в колокола набатом раз, другой, разбил окна в мэрии, метко кинув в них сломанной веткой, и взял крепость без боя. Мамы хлынули густой толпой из парка, и когда они забегали с детьми в ближайшие подъезды, по улицам уже хлестал дождь, а ветер выл и бесился, будто выпущенный из подземелий Титан. Он пронесся, хохоча, по городу и улетел в степь, где смел все воронье и безжалостно посек градом остатки высохших посевов, и сгинул где-то там, в дали дальней, но успел изрядно насолить: повалил тополя, сорвал несколько крыш. Ущерб от урагана определила на следующий день специальная комиссия.
И все-таки люди были довольны. Духота исчезла, никто не пострадал, теперь хоть дышать можно; а крыши починим, даже не станем компенсаций ждать, все равно ведь до нас не дойдет. Урожай вот, правда, погиб, так он здесь через год не вызревает, края у нас такие. Черт с ней, с пшеницей.
И вот, пока люди дышали полной грудью и примеривались к починке своих кровель, всегда в августе спокойная река изменила цвет и стала сначала совсем коричневой, а потом вздулась и пошла вверх и вширь, да так быстро, что и глазом никто моргнуть не успел. Мутная и грязная вода вечером залила кусты, которые назывались парком, и нельзя стало водить туда девушек.
Парком река не ограничилась, как бывало в прежние годы, прошла дальше, задержалась у моста, будто примериваясь, и внезапно одним рывком перехлестнула через него, съела и не подавилась; хлынула к церкви, не обращая внимания на встречавшего ее на крыльце батюшку с крестом, вырыла новую яму у автовокзала, в аккурат на прежнем месте, и пошла завиваться водоворотами у деревьев и утонувших машин.
Колькино хозяйство ушло под воду по второй этаж, дом деда Лексея торчал из воды наполовину, все-таки повыше стоял.  По двору плавали какие-то деревяшки, тряпки, другой мусор, все это в ленивом вальсе кружилось от дома до забора, от забора до беседки, от беседки до туалета. Вода убывала медленно, нехотя, как будто хозяйство пришлось реке по вкусу и она не хотела его оставлять.
Дед Лексей впал в старческое слабоумие: когда его примчались эвакуировать, вцепился в крыльцо и вопил что было сил слабым тонким фальцетом, что никуда не поедет.
- Да пропади вы все пропадом, - ругался он, - эка невидаль - вода высокая! Нешто вы понять можете? Река уйдет скоро, а кто смотреть будет? Дрова, дрова покрадут! Уж на зиму-то... Отстань, Колька, вона ужо спадает! На чердак пойду....
Деда сгребли в охапку и временно поместили у Натальи, в комнате Олега, который домой носа не показывал: все считали, что он пропадает в своем подвале, где тоже ликвидировали последствия наводнения. Дед сидел надутый, ворчал, матерился, жевал булки и приставал ко всем, чтобы его немедленно отвезли на кладбище к бабке Марье, а то поди там все залило, убрать-то некому, негоже так. От деда отмахивались, доказывали, что наводнение до гор не добило и ничего могиле бабкиной не сделалось, и обещали как только, так сразу.
Когда вода ушла окончательно, съехались приводить в порядок участки — деда Лексея и Кольки, осмотрели дома, выяснили, что ничего непоправимого не сделалось (так казалось). Просушить как следует, проветрить, и все дела. Взялись за лопаты — выгребать дерьмо, мусор и ил со двора, река много нанесла, жирно получилось.
А там и солнце появилось, но прежней жары уже не принесло, осенью от него уже веяло, прохладой. По вечерам оно становилось огромное и красное, как кровь. Обычное дело в августе.
Закончив работу, решили устроить праздник. Стол накрыли у деда Лексея во дворе, накупили мяса, зелени, фруктов. Три женщины с полудня готовили на кухне. Вернее, резали, чистили и мыли Полина и Вера, а Наталья, постаревшая и ставшая ко всему равнодушной, большей частью сидела в углу, молчала, глядя перед собой бессмысленно, и лишь иногда делала странное движение головой, будто у нее случился тик, даже не стараясь обозначить свое участие. В ее присутствии остальные чувствовали себя неловко и оттого тараторили больше обычного, обсудили уж и последнюю моду, и телепрограммы, и новости, и покрой нового Веркиного платья, которое она собиралась надеть вечером.
Мужчины расположились в уже привычной диспозиции: Илья, который в дом заходил только ночевать, бродил по двору, стараясь не показываться на глаза; Владислав, Колька и дед Лексей уселись у уцелевшего в наводнение телевизора, постелив клеенку на влажный еще диван, смотрели какой-то нудный сериал.
Только Олег не сразу показался, его даже сначала не могли найти. Вера, услышав о наводнении, примчалась, жутко взволнованная, и тут выяснилось, что она давно не может связаться со своим женихом, даже обиделась слегка. И точно: начали звонить, а у него «абонент отключен или временно недоступен». Наталья вяло махнула рукой, мол, взрослый парень, своим умом теперь живет. Уезжает, слова не говорит. Куда, зачем? Все едино теперь.
Пошли к Олегу в подвал, там застали человек пять, таскавших на улицу сушиться маты, стулья и иконы. Юра руководил. Он стал мощным парнем, голову побрил по примеру шефа, бицепсы выпирали из-под майки. На Верку он смотрел нахально и призывно, а на Пальцевых — с превосходством; так глядят люди, когда они что-то знают и им до смерти хочется, чтобы их спросили, но Пальцевы не знали, о чем спрашивать. Впрочем, до кое-каких объяснений Юра снизошел:
- Дела у нас. Срочно пришлось отъехать. Скоро будет.
И неохотно обещал передать Олегу, что его разыскивают родные.
И точно, Олег вскоре появился, усталый, измазанный в чем-то черном. Заглянул к деду Лексею, всем сделал ручкой, Верку поцеловал и обещал скоро вернуться, а то надо еще кое-какие «хвосты зачистить».
- От него гарью пахнет, - равнодушно сообщил Илья.
Вера с тревогой глядела на него. Она побаивалась Ильи; он оказался единственным человеком из семьи Пальцевых, к которому она испытывала неприязнь. Такое отношение характерно для людей, еще не изведавших горя, когда они вынуждены общаться с теми, кто уже пережил потери, но не только поэтому Вера опасалась Ильи: она будто чувствовала, что от этого родственника придет нечто ужасное, темное, разрушительное - то, о чем она и думать не хотела; то, что она отвергала всем своим существом.
И тем острее сейчас екнуло у нее в груди, что Вера про себя решила, надувшись на Олега за долгое отсутствие и соскучившись по нему: если он вечером опять заведет разговор о женитьбе (а она не сомневалась, что без этого не обойдется), она ответит «да». «Да, глупый, да».
Она яростно, сама не понимая, что на нее нашло, схватила нож и принялась кромсать помидоры, так, что брызги полетели во все стороны, и опомнилась только тогда, когда заметила, что Полина удивленно глядит на нее, перестав помешивать в кастрюле с супом.
Однако праздник удался. Олег скоро вернулся чем-то очень обрадованный, чистенький и розовенький. Он восседал рядом с Верой и говорил оживленно про ожидающее Россию светлое и счастливое будущее, и все почувствовали, что Олег, пропадавший незнамо где все дни наводнения, переменился. В нем, казалось, появился какой-то сильный стержень, уверенность, даже какая-то мудрость; по крайней мере, его речи, обычно пустые и бездушные, сегодня зажигали и увлекали за собой, рассуждения строились логично и убедительно, руки не летали в нелепых жестах, а веско подчеркивали короткими движениями сказанное, глаза сверкали — все уже забыли, как широко он может распахивать свои глаза.
Это был новый Олег — мужчина, муж, воин.
Когда он с достоинством вылез из-за стола и направился в уборную, Полина изумленно сказала полушепотом:
- А мальчик-то вырос!
- Гм... да, - откликнулся Владислав.
Дед Лексей как-то притих, хотя весь день радовался возвращению в родные пенаты, тряс мелко головой, кряхтел.
- Складно говорит, - прошамкал он.
Колька громоздился на другом конце стола и довольно улыбался: ему понравилась речь Олега.
- Смотри, Верка, он у тебя далеко пойдет, - говорил он дочери. - Политиком станет, говорун, чую. Ишь, ораторствует. Глядишь, хе-хе, и депутатом изберут. Слава, переплюнет он тебя! Ты вон в местном дурдоме заседаешь, а Олежек повыше взлетит. Верку депутатшей сделает, а?
- Дай-то бог, Коля, дай-то бог, - говорил расслабленный Слава. - Я-то уже на излете, пусть новое поколение теперь работает...
- Ну, Слава, не прибедняйся, - гудел Колька, - мы еще ничего рысаки, попашем. А все-таки смена хорошая растет!
Вера краснела и полагала себя уже женой, отчего ее глаза затуманивались и даже слеза показалась от чувств, и за столом сделалась оживленно, разговор пошел в галоп, когда все разом говорят что-то хорошее, и неважно, что друг друга не слышат; вилки празднично звякали о тарелки, рюмки исправно наполнялись — у женщин вином, у мужиков — кое-чем покрепче - Колька свою настойку притащил, эх, хороша. Вещь! Пьешь ее, и как будто заново родился, как сказал Слава.
А жизнь-то налаживается! Какие только мы невзгоды не переживали, рассуждали за столом — и годы бедности, и безработицу, и распад СССР, и засуху. Теперь вот наводнение — было, да сплыло. Ушла вода, в песок ушла, двор убрали дочиста, все закончилось, все прошло, все здоровы. Эй, Наталья, ободрись, вернется твой Иван, будем дальше не тужить, поживать, да добра наживать. Правильно Олежек сказал: нас хорошее будущее ждет.
Только два человека не принимали участие в общем празднике: Илья, который скромно присел с краю,