Сожги свой дом

бабка Марья его родителей уговорила, и его окрестили в 90-е годы в желтой покровской церкви. Ее как раз в то время передавали патриархату, а до этого там склад был. От этой церемонии у него осталось только чувство недоумения.
Так что формально у Олега было все в порядке, но искренности в себе он не находил. До вступления в организацию ему и в голову не приходило в церковь сходить, он воспринимал ее просто как деталь пейзажа, такую же, как сопки на горизонте или голуби на главной улице. Когда в храме возобновились службы, Олег быстро привык слышать перезвон колоколов, привык встречать в городе батюшку — молодого еще человека, но бородатого и степенного; привык к нищим у церковной ограды, и внимания на все это никогда не обращал.  
Теперь же пришлось вникать: ему объяснили, что православие для русского человека — основа, краеугольный камень бытия, и без веры он — всего лишь пустышка наподобие воздушного шарика: ткни посильнее — и лопнет.
Олег честно стал ходить в церковь, чем вызвал очередную волну разговоров в городе, пытался разобраться, но тщетно. Взял в руки библию и несколько дней пялился в нее, читать оказалось совершенно невыносимо: помимо того, что скучно, еще и непонятно ничего. «И скажет последующий род, дети ваши, которые будут после вас, и чужеземец, который придет из земли дальней, увидев поражение земли сей и болезни, которыми изнурит ее Господь: «Сера и соль, пожарище — вся земля; не засевается и непроизращает она, и не выходит на ней никакой травы, как по истреблении Содома, Гоморры, Адмы и Севоима, которые ниспроверг Господь о гневе Своем и в ярости Своей». М-да....
Он даже в глубине души не хотел себе признаваться, как это его злит: зачем-то надо у входа трижды креститься, молитвы бормотать, выглядит все это преглупо. В церкви службы заунывные, ноги затекают, туда не сунься, сюда не подойди, стой в тепловатой, насыщенной тяжелыми запахами полутьме часами, толкайся в толпе и внимай, слушай, а что слушать, когда ничего не разобрать? А уйти тоже нельзя, говорят, грех это великий перед Господом, невежливо. Лица у людей становятся пустые, отрешенные, а у некоторых прямо дергаются в экстазе.
Нет, ну реально сумасшедший дом, думал Олег, стараясь придать такое же выражение и своему лицу. Получалось не всегда, а раз совсем конфуз случился: пришел простуженный, не сдержался и расчихался прямо во время службы. Бабки на него сразу зашикали, хрычовки старые, нет, чтобы промолчать. Изматерил бы их, да нельзя ведь в этом... как его... в храме божьем.
И кланяться, кланяться. Ну уж нет, не дело это для Пальцевых — перед попом поклоны бить. Пальцевы сроду не кланялись, думал Олег.
А исповедь... Это что же, надо рассказать этому бородатому воображале — чуть ли не ровеснику, что он мечтает о Верке, а она не позволяет? Дудки! Извращение какое-то.
А когда Олег пошел в Н-ске с товарищами по организации в собор после одного из собраний (это, елки-палки, вместо кабака), то не смог ничего с собой поделать: веселился про себя и гоготал, еле сдержался, чтобы вслух не расхохотаться. Уж больно смешно выглядели в церкви его руководители, здоровые крепкие мужики, некоторые — в кожанках, косухах, а некоторые и в костюмах, с благостными елейными лицами и благоговейным шепотом: «Вот она, благодать, Россиюшка-мать наша».
Олег быстро понял, что воцерквиться у него не получается. Понятия «бог» в его душе просто не существовало, он об этом даже и не думал и не понимал, что ему пытаются втолковать на лекциях и в частных беседах.
Но выпадать из общей канвы он не хотел, поэтому приспособился кивать и поддакивать; бывая в организации, не отделялся от товарищей, когда те отправлялись в храм, и с ними, стиснув зубы, выстаивал службу, хоть и лило с него семь потов и ноги затекали. Что только ради Родины не сделаешь!
Дома же Олег стал манкировать. Заходил в церковь для порядку, чтобы видели, и быстро сматывался.
И вскоре он заметил, что отношение к нему меняется и в организации, и в городе.
- Про тебя говорят, что ты взялся за ум, - сказал ему как-то Илья в тот редкий миг, когда родственники пересеклись у деда Лексея.
Олег буркнул что-то неразборчивое.
- Лучше поздно, чем никогда, - добавил Илья, как всегда, сумрачный и холодный.
На это Олег вообще отвечать не стал.
- Ты кружок какой-то организовал? - интересовался Владислав Алексеевич. - Что за кружок, племяш?
- Да так, дядь. Пацанов занять... Чтобы не разгильдяйничали, - уклончиво отвечал Олег. Он и сам не знал, почему ему не хочется подробно объяснять, чем он занимается.
- Эка ты придумал... Дело как будто хорошее. «Тимур и его команда», так, что ли?
- Ну да... Типа того.
- Ну добро.
Действительно, организация идею Олега насчет молодежной ячейки в городе выслушала, обсудила и заинтересовалась. На место делегировали представителя руководства, пухленького благообразного человека с жидкой бороденкой и носом-пуговкой, до смешного похожего на священника в их покровской церкви, разве что батюшка в рясе ходит, а Герман Михайлович — в обыкновенной куртке с какими-то узорами и обыкновенных же джинсах. И борода у него другой конфигурации — куда ей до батюшкиной....
Герман Михайлович... Это же надо, всего-то на пять лет старше, одних годов с Ильей, а надо его по имени-отчеству называть.
Впрочем, Герман оказался мужик ничего, компанейский. Провел он в городе несколько дней, вел себя в гостях совсем по-другому, нежели на заседаниях общества, в первый же вечер от застолья не отказался и даже весьма прилично выпил, а на следующий день лукаво подмигнул и с удовольствием опохмелился пивком. Правда, продолжать не стал, знал, видать, меру.
Олег познакомил его с пацанами, показал город, рассказал, что смог, между делом упомянул и про отца в колонии, и про двоюродного брата, в одночасье потерявшего жену и ребенка. Герман выслушивал все очень внимательно, бродил по городским улочкам, осмотрел церковь, особняки, хмыкал, улыбался (улыбка у него была слащавая и очень неприятная, но Олег постарался на этом не зацикливаться). Он поговорил с пацанами, попенял Олегу, что тот так мало знает об истории города: «Это же твое гнездо, твои корни! Русский человек обязан знать, откуда пришел!».
Герман очень подробно выспросил все подробности насчет Ильи, где тот служит, даже интересовался адресом того госпиталя, где лежала и умерла Таня (Олег к стыду своему обнаружил, что не так уж и много может рассказать, раньше даже не приходило в голову брата расспрашивать, к какому роду войск он принадлежит. Пехота, что ли? Десантура? А фиг его знает).
Уезжая, Герман казался очень чем-то довольным.
- Хорошая, брат, у тебя инициатива, - сказал он, когда Олег вез его на вокзал. - Правильная, брат,  инициатива. Даже не ожидал... Надо нам уже от слов к делу переходить. Пора, пора... Поможем тебе. Поддержим!
И через несколько дней Олегу позвонили и дали согласие на создание кружка — как филиала организации в городе. Попросили разработать план лекций и предоставить его на утверждение. Олег долго мучился, кряхтел, что-то такое набросал, сидючи у деда Лексея в беседке и вспоминая, как бабка Марья уговаривала его в школьные времена на этом самом месте также корпеть над сочинениями по литературе. Он даже ухмыльнулся: интересно получается, тогда бабку слушался, а теперь, выходит, ее Герман Михайлович заменил.
К его изумлению, план одобрили, правда, значительно скорректировав. Постепенно выработалась следующая схема — он ездил и слушал лекции в обществе, потом все, что услышал, пересказывал в кружке, и чувствовал себя лицом значительным, важным. Не просто так небо коптим, стал он хвалиться, важное дело делаем. Воспитание подрастающего поколения!
Первое время собирались, где придется, иногда и у деда Лексея — в сарае или во дворе, если погода благоволила. Потом на Олега неожиданно вышел один предприниматель, тот самый, у жены которого когда-то угнали джип; правда бизнесмен уже развелся и зла, как выяснилось, не держал, и очень хорошо, что не держал, а то Олега сначала как водой холодной окатило: испугался.
Предприниматель предложил подвал своего магазина. Помещение оказалось большим, не слишком запущенным, парни там убрались, положили на пол маты, раздобыли старую драную боксерскую грушу, в другой комнате поставили стулья и пару столов — получилось не хуже, чем в школьных классах. И Олег стал раз в неделю разъяснять пацанам, в чем состоит величие русской нации и почему у нее в этом мире особый, богоизбранный путь.
Германа назначили куратором, тот наезжал где-то раз в месяц, особых замечаний не высказывал, иногда приходил на Олеговы занятия и даже хвалил:
- Хорошо говоришь! Видно, от души!
Парни к кружку привыкли быстро, обжили помещение. Им нравилось внимание, льстило, что к ним обращаются серьезно и говорят, что возлагают надежды. Они подвал свой полюбили, стали проводить там изрядное количество времени, потихоньку качались кто во что горазд, и, к удивлению города, те из них, кто учились в школе, стали приносить домой все больше хороших отметок.
Среди них быстро появились лидеры, которые концентрировались вокруг Олега, и верховодил там сын рабочего Юра, который сильно изменился, совсем бросил пить и усердно прыгал на матах. Он и стал неформальным заместителем Олега.
Вскоре Юра и еще несколько приятелей записались в секцию бокса в райцентре и часто теперь ездили туда на занятия. Олег это дело одобрял, даже сам иногда баловался с грушей, хотя его ученики в смысле физической кондиции его, пожалуй что, и перегнали: слишком уж Пальцев был ленив для регулярных тренировок, так и не смог заставить себя системно заниматься.
Герман тоже хвалил пацанов, и часто о чем-то подолгу беседовал с Юрой тет-а-тет, а иногда еще с парой-тройкой парней постарше и поавторитетнее. Олег этому не препятствовал: пусть разговаривают. Очень он Германа (который после одной особо удавшейся пьянки предложил, кстати, перейти на «ты») зауважал, смотрел ему в рот и завидовал его красноречию.
Город понаблюдал, поговорил и остался доволен, а в местной газете появилась статья о благом начинании Олега, после чего подвал посетил даже представитель властей и тоже обещал поддержать инициативу снизу. Газета, правда, в свое время больше всех прохаживалась насчет взяточника Ивана, но что было - то быльем поросло, сын за отца не отвечает; велено написать, так пожалуйста, дурацкое дело нехитрое. Так что Олег статью про себя хранил дома и показывал с гордостью, да и семье явно было лестно. А после визита власть предержащих в подвале чудом появилось кое-какое оборудование помимо старой груши, бизнесмен спонсировал и тоже удостоился за это упоминания в прессе.
- Кто бы мог подумать, Олежек-то наш знаменитостью стал, - говорил Владислав Алексеевич, пытаясь найти тему для разговора с сыном.
Илья отмалчивался, только один раз хмуро возразил:
- Не нравится мне все это.
- А что плохо? - удивился Владислав.
- Да как-то странно, - нехотя объяснил Илья. - Был шалопай и вдруг раз! Чуть ли не учитель. Не пойму, в чем тут подвох.
Слава рассердился:
- Что за манера у тебя — везде подвохи искать? Что, лучше бы Олег продолжал бухать у реки да драться? И отправился бы, как Иван, в лагерь?
- Да нет, конечно, - поморщился Илья. -