Ульяна Громова

вооружённого нападения на оккупантов: в ночь на 1 января решено было взорвать здание дирекциона, в котором немцы и их пособники будут встречать новый год; руководство этим заданием возложили на Васю Левашова и Толю Попова.
Когда Толя рассказал об этом Ульяне, она встревожилась.
– Из-за этого весь город может погибнуть, – сказала она. – Враги сейчас и так вымещают злость на наших людях, а за взрыв они могут отомстить очень жестоко.
Толя вздохнул и ничего не сказал; видно было, что и он начал сомневаться в надобности этой операции.
Олег отправил Олю Иванцову с сообщением о готовящихся взрывах к командиру Ростовского партизанского отряда по кличке «Данило», но тот ответил: «Запрещаю совершать эти взрывы. Помните, что за каждого убитого немца расстреляют сто мирных жителей».
Не только Ульяна, но и некоторые другие ребята были такого же мнения, и Олег, который очень хотел выполнить это задание, вынужден был послушаться «Данилу».
28 декабря через город ехали машины с новогодними подарками для немецких солдат и офицеров. Одна из них сломалась, и её оставили в городе на ночь. Валя Борц и Сергей Тюленин, наткнувшись на неё, побежали к Олегу. Через связных собрали группу в несколько человек, ребята перенесли подарки на картиру Толи Лопухова. Письма, что были в мешках, сожгли. Часть продуктов раздали населению, кое-что поместили на склад в городскую баню. Среди подарков были сигареты, их решили продать на рынке, потому как организации нужны были деньги.


38. Встреча нового года

Перед новым годом ребята составили такую листовку:

«Смерть вам, немецкие оккупанты, и вам, их лакеи и изменники! Заверяем вас, что вы в последний pаз встречаете у нас новый год! И не только у нас, но на всём свете. Больше вам не придётся поднимать тост за «освобождение России». Сначала вас самих освободят от жизни. Красная Армия скоро уж сотрёт вас с лица земли».

Листовки с таким текстом были расклеены в городе 31 декабря. Враги были в бешенстве.
Новый год молодогвардейцы встречали порознь, собравшись компаниями в нескольких квартирах. Девочки с Первомайки собрались у Майи. Сидя за столом с дымящимся самоваром, они вспоминали школьные годы, своих друзей, которые сейчас были кто на фронте, кто в партизанах, а кого уже не было в живых...
Шура, любившая весёлые песни, против обыкновения затянула печальную:

В дверь стучится зимний ветер,
А на сердце зимний хлад.
Он уехал, ненаглядный,
Не вернётся он назад…

Майя печальная стояла у окна и немигающим взглядом смотрела во двор: её мысли были о Вите, от которого так давно не было писем – всё прервала проклятая оккупация... Где он? Что с ним?
– Ну, девчата, в новом году точно наш город будет освобождён и немцев погонят назад, – сказала Нина Герасимова. – Даже совсем скоро...
Стрелка часов подходила к двенадцати, и девчата высказали пожелания за успехи Красной Армии на фронте, партизан и подпольщиков в тылу врага и трудящихся в советском тылу.
Ульяна вскоре ушла домой – у мамы накануне снова разболелись ноги, и ей было беспокойно.
В то же время на других квартирах ребята радостно общались; Ваня Земнухов читал стихи о мире и о дружбе, и каждый из ребят надеялся лишь на лучшее…


39. Аресты

Отец рано утром вышел по хозяйству. Мама ещё спала, и Ульяна, появившись в дверях, посмотрела на неё с нежностью и тревогой. Сколько она, мама, переживала в эти месяцы, как тревожилась за родных – дочерей, внуков, за сына, воевавшего на далёком севере... Волосы у неё поседели, лицо покрыли морщины... «Мама, мамочка... что же станется с тобой, если меня не будет? – думала Уля. – Моя родная... Ты живи, живи дальше, пусть бьётся твоё сердечко...» Она тихонько подошла, едва коснулась пальцами маминых волос, погладила их, и глаза покраснели от слёз – на душе было непонятное тревожное предчувствие.
...Днём Толя, против обыкновения, сам пришёл к Ульяне. Уже по его громкому стуку в окно она поняла, что случилось что-то.
– Уля, троих наших ребят взяли... – встревоженно проговорил он. – Зря вчера всё это затеяли с продажей сигарет. Ваня Земнухов, Витя Третьякевич и Женя Мошков отправили на рынок мальчишку из клуба, и там его взяла полиция. А сегодня Третьякевича и Мошкова арестовали, а потом и Ваню, который пошёл в полицию их выручать... Я как чувствовал, что это плохо закончится...
Ульяна, потрясённая этой новостью, сидела бледная.
– Но, может быть, ещё не всё потеряно, – задумался Толя. – Немцы могут не догадаться, что эта кража как-то связана с подпольной деятельностью, да и ребята никого не выдадут, я в этом не сомневаюсь...
Он помолчал и добавил:
– Сегодня в пять часов будет собрание у Кашука, он велел тебе передать.
...На совещании у Олега Кошевого было велено всем разобрать оружие и поодиночке или небольшими группами пробираться к линии фронта либо укрыться в соседних деревнях и хуторах. Было решено предупредить всех ребят о начавшихся арестах.
Ульяна сказала, что пока останется дома и по возможности продолжит подпольную работу – она по-прежнему беспокоилась за больную мать. Ребята стали уговаривать её уйти из города, но она была непреклонна.
– Уля... спасибо за то, что ты была и есть, – сказал ей на прощание Олег, и они обнялись.
Утром следующего дня на квартире Толи Попова собралась первомайская группа. Не было только Почепцова, который позволял себе такие вольности и мог уйти в село менять вещи на хлеб, когда ему вздумается, не сообщив об этом ребятам.
Решили провести собрание без него. Ульяна сообщила, что гитлеровцы напали на след организации, и передала приказ штаба. Ей было больно думать о том, как мучили арестованных ребят. Но она знала, что скоро придут наши...
Когда в день рождения Ульяны ребята вновь собрались у Толи, Таисия Прокофьевна с тревогой наблюдала за их переговорами, потом не выдержала и сказала:
– Уходить вам надо, всем уходить! Чего же вы ждёте? Так и до вас доберутся полицаи!
– Мы будем отступать вместе с ними, – ответил Толя, – и там будем их уничтожать.
А вечером, увидев, что мать беспокойно ходит по дому, выглядывает на улицу, Толя обнял её и тихо сказал:
– Мама, ты не плачь, если я погибну, потому что я хорошо знаю, за что борюсь...
Его арестовали в ту же ночь. Он был сильным физически, и четверо гитлеровцев с трудом смогли повязать его.
Первое время его водили на допрос со связанными руками – боялись. Только после страшных побоев, когда он уже не мог держаться на ногах, верёвки сняли.
– Одумался? – орал Соликовский.
– Сволочь! Жаль, не убили мы тебя раньше, – отвечал Толя. – Ну ничего, другие доберутся...
Его подвешивали на верёвке, давили пальцы дверью, но он молчал. А потом, собрав все силы, ударил Соликовского ногой. Тот, озверев, взял тесак и отрубил Толе ступню ноги.
После его ареста Уля была сама не своя. Встретив Таисию Прокофьевну, она спросила о нём, на что та ответила:
– Его сильно бьют, но он держится... Беги, беги из дома, Уля, пока до тебя не добрались.
– Я не могу уйти – мама очень больна... Когда увидите Толю в следующий раз, передайте, что я думаю о нём... – тихо сказала Ульяна.
Она уже чувствовала, что скоро её тоже арестуют, но никому не говорила об этом, никого не предупреждала.
Когда девочки собрались у Майи Пегливановой, её мама Анна Васильевна тоже стала уговаривать их уйти из города.
– Ещё успеем, мамочка, – ответила Майя. – Нам надо знать, что станет с мальчиками.
Вскоре после этого Анна Васильевна была на базаре, потом – у здания полиции, где собралось много народу. Она видела, как полицаи вели группу ребят из посёлка Краснодон; у одного паренька был сильно подбит глаз.
– Всем так будет, кто помогает партизанам! – гаркнул один из полицаев.
Мать Майи поспешила домой и рассказала обо всём девочкам. Встревоженные, они быстро оделись и вышли на улицу.
Долго они думали, как можно вызволить товарищей из тюрьмы, но это было крайне трудно: в те дни город был переполнен отступавшими частями СС.
Ульяна встретила на улице нескольких одноклассниц, которые не знали о том, что случилось у молодогвардейцев; они о чём-то шутили.
– О, наша Ульяна Матвеевна идёт! – весело сказал кто-то.
– Нет, это уже тень её идёт... – покачала головой Ульяна.
Дома мать вновь уговаривала её уйти из города.
– Что же ты думаешь, ведь и Толю арестовали, и Витю Петрова, и Дёму Фомина. И за тобой вот-вот прийти могут!
– Не могу я сейчас никуда уйти, – ответила Уля, обняв её. – Как же я тебя оставлю, товарищей своих? А тех гадов я не боюсь, я уже знаю, что отвечу им... Никогда не склоню голову перед врагом.
Матрёне Савельевне было страшно, и сердце тревожно билось в груди. Всю ночь она не могла уснуть.
Утром Ульяна убралась в комнате, протёрла полы. Хотела заняться стиркой, поставила воду. Пела песню «Мы кузнецы, и дух наш молод...»
Во дворе послышались шаги, и мать с дочерью сразу поняли, что это полиция. Вошли полицаи Краснов и Подтынный.
– Ну, вот мы и встретились снова... – сказал Подтынный Ульяне. – Собирайся!
...Ульяна собирала вещи, одевалась с небывалым спокойствием. Мать и сестра Тоня, плача, дали ей с собой тёплые вещи и узелок с пирожками.
Матвей Максимович почувствовал, что видит свою дочь в последний раз. Он закрыл покрасневшее от слёз лицо руками и сел на небольшой сундучок, в котором хранились книги и тетради Ули; там же была и записная книжка-дневник.
Полицаи вновь обыскали весь дом; к сундуку никто не прикоснулся – на нём сидел отец, и на него попросту не обратили внимания.
Ульяна поцеловала маму в лоб, в щёки, попрощалась с отцом и сестрой, обняла испуганных племянников. Обвела прощальным взглядом столик с книгами, этажерку, свою кровать. И в сопровождении полицаев покинула свой дом. Навсегда.


40. Последние дни

В камере была горестная встреча Ульяны с подругами – Майей, Шурой Бондарёвой, Лилей и Тоней Иванихинами, Шурой Дубровиной и другими. Все сидели на полу, в страшной тесноте.
Уля стала выстукивать азбукой Морзе в соседнюю камеру. Там сидели мальчики-первомайцы: Толя Попов, Витя Петров, Боря Главан, Володя Рогозин, Женя Шепелев, Вася Бондарёв, Дёма Фомин и другие.
В то же время была арестована Люба, которая и в застенках не теряла бодрости духа, а подбадривала девчат и угощала их тем, что передавала ей мать.
Чтобы подбодрить мальчишек, девочки рисовали карикатуры и через надзирателя передавали им.
Ульяна знала наверняка, кто предал молодогвардейцев, и вскоре её подозрения подтвердились – мальчики сообщили, что арестованного Почепцова выпустили на свободу.
Так и было: Почепцов проговорился своему отчиму Громову-Нуждину о том, что состоит в подпольной организации, а тот, испугавшись последствий, заставил пасынка написать в полицию признание о своей деятельности, и уже в полиции из этого труса выбили все показания. Так полицаям стали известны имена тех, за кем они охотились всё это время.
Он подоспел со своим доносом как раз в тот момент, когда Соликовский, не добившись от ребят ни слова о краже сигарет, собирался ещё раз дать им плетей и отпустить их.
А Третьякевича, державшегося на допросах стойко и не проронившего ни слова, следователь Кулешов наказал самым подлым образом: умышленно оговорил – якобы тот и назвал имена всех товарищей. И несколько лет после этого Витю считали предателем, но потом его