На скрижали моего сердца

зону подтопления, остались редкие чёрные острые пеньки, излюбленное место отдыха для птиц.
   Мы были не первыми. Оказывается, есть люди, встающие раньше нас: посреди заводи на утлых резиновых лодках неподвижно застыли фигурки сгорбленных рыбаков, крепко сжимающих в онемевших руках длинные антенны телескопических удилищ. «Рыбачат?» - невольно вырвался у меня вопрос. «Чему удивляешься, Маглуша не Лена, конечно, но и здесь рыбка ловится, - пояснил Костя. – Для пищи непригодна. Мужики ловят для кошек и удовлетворяют природный инстинкт добытчика».
  Лёгкий осенний бриз доносил с воды едва заметный запах тины и прелых водорослей; откуда-то издалека долетали отзвуки осенних баталий и в чистом небе отражался блеск боевых клинков. Шумела, разбиваясь в мельчайшие брызги вода, падающая с невысокой бетонной плотины, обнесённой по внешнему периметру неширокими мостками с перилами из крупной, местами покрытой ржой арматуры, об основание укрытой в бетонные плиты искусственной чаши. Далее поток следовал под дамбой и, минуя загромождения из бетоно-конструкций, снова превращался в речку Маглушу, несущую свои тихие воды по ландшафтным вывертам рельефа местности.
  Дамбу пересекала грунтовая дорога, покрытая утрамбованной песчано-гравийной смесью; она связывала федеральное шоссе с административной падчерицей районного значения.
  Костя останавливался всегда на одном излюбленном месте, посередине дамбы, раскрывал большой брезентовый зонт (купил по случаю в Истринске на рынке, мой ровесник) на телескопической алюминиевой ноге, затем следовала магическая процедура раскрытия мольберта. Выбиралась нужная высота ножек, при помощи тех же телескопических составляющих, откидывалась верхняя крышка (обязательный штрих: нежное, почти трогательное отношение к предмету – протирание носовым платком деревянного корпуса). На направляющие устанавливался натянутый на подрамник холст. Из свинцовых тюбиков выдавливалась краска на палитру, и начиналось Волшебство. Пишу это слово с заглавной буквы не случайно; как иначе назвать процесс, когда из разных красок с помощью кисти на холсте отображается краткий миг Природы, длящийся впоследствии, целую вечность.
  В первый день Костя набросал, как он позднее высказался – небрежно, этюд правого берега заводи, если смотреть в сторону Дмитрово. Пологий берег, поросший кустарником, переходящий в мрачный лес. Не забыл Костя между мазками сообщить, что во сыром бору находится поселковое кладбище. «Представляешь, каково это, лежать и думать о прожитой жизни под вечный шум и перешёптывание листвы, - сказал он, - а над тобой летят облака и проносятся мимо годы. Но тебе на это… Да, если хочешь, можем туда прогуляться». Я наотрез отказался, высказавшись прямо, что туда  и днём ради праздного интереса и пряником не заманишь. «Наше дело предложить, ваше – отказаться, резюмировал друг, углубившись в работу и уйдя в собственный мир, нимало не заботясь об окружающем. – В самом деле, чего зря тревожить мёртвых. Будем жить заботами живых». Минут пять спустя рассмеялся и объяснил причину, мол, это он к тому, что все мы там будем, движение кистью в сторону мрачного холма, однако, торопиться не следует.
  Пока друг писал этюд, я ходил и пинал носками туфель мелкие камешки, предавшись воспоминаниям недавно прожитых лет на крайнем севере; подставлял лицо солнцу, впитывал его лечебную силу и полной грудью вдыхал неповторимые ароматы подмосковной осени.
  Друг с головой ушёл в работу.
  Он тщательно смешивал краски, иногда бурно отмечая момент нахождения нужного цвета положительной репликой и, совершенно противоположной была реакция на неудачу. Тогда с его губ срывались слова, мало употребляемые в академическом литературно-художественном обществе.
  Костя смело наносил мазки. Не заботясь о готовом рисунке, решительно  замазывал новым слоем краски, находя нужный вид определённого участка природы; изредка он комкал лист грубой бумаги или формовал шарик из пластикового пакета и осторожно касался им свежей краски. «Это что за новшество?» - спросил я. «Как профессионал прощаю дилетанта, - засмеялся Костя, - старый, можно сказать, способ. Рельефный комок оставляет на краске отпечаток. Получается замечательная фактура, - Костя сложил пальцы щёпотью, звонко поцеловал их, - просто цимес!» После его слов и меня разобрал смех. Подождав пока я успокоюсь, поинтересовался, чем вызвана моя реакция. Я ложился в несколько фраз. «Х-ха! – гордо изрёк Костя. – Нас, талантливых людей мало, но тем не менее!» И поднял над головой кисть с крупной каплей краски, угрожающей сорваться.          
  Друг снова ушёл в только ему зримый мир.
  Я продолжил осматриваться.
  Как упоминал выше, Маглуша после плотины напоминает больше весенний ручей, раздувшийся от вешних вод и важности. Прозрачно-зелёные воды вместе с речным мусором то всплывали на плоских местах, слепя глаза солнечными бликами, то скромно прятались среди возвышенностей, как нашкодившие школяры, покрытых жёлто-бурой шапкой увядающей травы.
  Птахи небесные плели узоры трелей, соперничая между собой в искусстве пения. Шелестел, роняя рыжий лист, старый клён; вдалеке обездоленная вдова, ива с треснувшим стволом, полоскала в тихих водах Маглуши тонкие ветви-власы. И только изредка раздавался протяжный густой звон колоколов со звонницы церкви Богоявления и, тая на расстоянии, долетал медный перезвон из храма Казанской Божией Матери, что в Дмитрово.
   В историческом вопросе Костя провёл со мной маленький ликбез. В свободной форме объяснил, кто является архитектором церкви Богоявления, он не знает, но что ей больше двухсот лет и что её недавно отреставрировали, точно; зато, дальше в несколько пафосной форме изложил, что Храм Казанской Божией Матери в Дмитрово построил, привожу его слова: «Мой тёзка!» «Да, ну! – восхищаюсь и удивляюсь одновременно, - тоже Константин Цымбал?!» Костя поджал губы обиженно, изогнул левую бровь. «Бери выше, - и столь же пафосно закончил, - Константин Кон, автор проекта Храма Христа Спасителя в Москве!»
  В час пополудни, когда замершее в зените солнце по-летнему жгло и щипало кожу, вернулись домой.
  Дома ждал обед.
  Как ни уговаривал Костю, чтобы Нина не скромничала и хотя бы раз с нами разделила пищу, она категорически отказывалась. «Аркаша, ты не думай даже, что она тобой брезгует. Боже упаси! – всплескивал руками друг и краснел. – Она от природы наискромнейший человек и никакого напускного кокетства в ней нету. Нина говорит, что нам есть о чём поговорить после стольких-то лет разлуки без посторонних».
  Мы вкусно отобедали. Острый с пряностями суп-харчо, рыба в кляре с луком фри, салат из свежих овощей, брынза и свежая зелень.
  Под струнную музыку Вивальди, уносящую в страну грёз и прекрасных воспоминаний, пили в зале чай, налитый в гранёные стаканы в мельхиоровых подстаканниках с символикой нашей недавней родины – серпом и молотом, и оттиском «Собственность Министерства путей сообщения СССР».
  - Откуда такой раритет? – заинтересованно спрашиваю, разглядывая рисунок на фронтоне подстаканника, несущийся по рельсам состав с литерами «МПС» спереди паровоза и длинным густым шлейфом дыма из трубы.
  - Да всё оттуда  же, с барахолки, - отхлёбывая чай и грызя сушку, буднично ответил Костя. – В Истринске. Съездим в ближайшую субботу. Ты ведь не завтра уезжаешь?
  - Нет.
  - Тогда повсюду успеем. У меня есть планы свозить тебя кое-куда и кое с кем познакомить. Но это в ближайшем будущем. – И без перехода вернулся к теме барахолки. – Много, конечно, новодела. Но если покопаться, можно набрести на действительно замечательные, хорошо сохранившиеся старинные вещи.
  Костя скрылся за стеклянными дверями. Вернулся, бережно неся в руках замотанный в ветхую мешковину небольшой, судя по очертаниям предмет. Положил осторожно на стол, развернул ткань.
  С первого взгляда ничего не разобрать. Так ему и сказал. Друг спокойно отреагировал. «Это старинная икона. Век пятнадцатый-шестнадцатый. Приблизительно. Загрязнена и закопчена сильно. Поработает над ней реставратор и вернёт миру первоначальную красоту неизвестного иконописца. Пока лишь смутно просматриваются общие контуры и лики святых. На днях свезу в Москву к товарищу, реставратору из Третьяковки».
  После обеда вздремнули.
  Проснувшись, совершили небольшой моцион в лесу, покормили белок семечками и хлебными сухариками. В эконом-маркете «Пятёрочка» затарились тёмным литовским пивом (со второй родины, усмехнулся Костя) и вернулись домой.
  - Куришь? – на обратном пути спросил друг.
  - Бросил. Давно.
  - А я помню, ты любил сигары. Покрепче.
  - И женщин поразвязнее и помоложе.
  - Да кто же их молоденьких не любит, - рассмеялся друг.
  Я рассмеялся следом.
  - Бросил, значит, - успокоившись, проговорил Костя. – Не так, как советовал мне. Представь Христа с сигаретой, творящего «Отче наш»?
  - Намного прозаичнее.
  Поведал другу, что после сигар курил трубку. Купил сам предмет, соответствующие аксессуары, табак. Кое-кто посоветовал, чтобы табак не пересыхал, класть яблочную корочку в пачку. Представляешь, помогало. Очень нравился в первые дни процесс набивания люльки табаком. Положишь щепотку и уминаешь указательным пальчиком, вот так, показываю наглядно, снова щепоть табаку и снова уминаешь. Затем закуриваешь. Попыхивая, сидишь в комнате и, клубы ароматного дыма расползаются по ней сизо-пегими пластами; треснет огонёк в трубке внезапно, вздрогнешь, потому, как успел за это время углубиться в размышления. Прелесть, да и  только! Длилось моё увлечение ровно три года. Пока в гости не пришла одна дама (Костя изобразил пальцами определённый жест), нет, отрицаю, знакомая. Встретил её у двери с дымящейся трубкой. Что куришь, поинтересовалась она, сама страстная поклонница подымить женской трубкой с длинным чубуком. Прошли в комнату. Показал пачку. Американский трубочный табак, говорю, сигаретной нарезки. Пахнет хорошо. Узнаваемо. Дешёвка, сразу даже не предположила, а утвердила она. Взяла щепоть табаку, растёрла между пальцами. Понюхала. Отвела руку. Поморщилась. Снова понюхала. И спрашивает, мол-де, он тебе ничего не напоминает. Что может напоминать трубочный табак, отвечаю ей, не запах же ржаных гренок. Она покачала сомнительно головой и протянула, не-е-ет, что-то, определённо другое, до ужаса знакомое. Взяла у меня трубку, пару раз затянулась, задержав во рту дым и медленно выпустив его через тонкую щель между губ. «Прима, - констатирует знакомая, - Челябинская табачная фабрика имени…» «Твои действия? – спрашивает Костя, - что предпринял?» И я выдал ему, сказал, что схватил разом всё барахло трубочное вместе с ней самой и освободился от ненужного груза. Костя спросил, уж, не в окно ли; отвечаю, что, в него, родимое.
  С наступлением ночи неясные тревожные ощущения возвращались.
  Едва закрывал глаза, тотчас всплывали яркие образные картинки то ли сна в яви, то ли яви во сне. Каждый вздрагивал. Но поделать ничего не мог.
  Моё состояние не укрылось от Кости. Посоветовал сходить к врачу. «Есть тут на микрорайоне одна, - повертел кистью в воздухе, - практикует на дому. Медицина народная и нетрадиционная». «Вот