насколько это безопасно для меня и для других? Стоит ли вообще дальше экспериментировать с этим? А если «это» опять произойдёт случайно - что тогда? Вспоминать чесотку в щенячьем возрасте?
В институте я обосновался совсем недавно, и обходились со мной соответственно. То есть только делали вид, что замечают. Времена стояли смутные, и разрабатывать мои скрытые способности возможностей не было. Мне срочно нужен был ход конём. И я решился: приволок с улицы домой симпатичную потасканную дворнягу, накормил до отвала и стал заглядывать ей в глаза. Дворняга блаженно мигала, силилась лизнуть мне руку, стучала хвостом и никак не хотела упереться в меня взглядом секунд так хотя бы на пять. В конце концов я на неё прикрикнул, и она непонимающе уставилась на меня своими влажными тоскующими глазами, и я уловил эту тоску, положил ей руку на голову, погладил и забормотал «…бедная ты бедная, что за жизнь у тебя такая собачья…», и вдруг в голове уже знакомо угнездилась боль, собачьи глаза сделались близко-близко, потом пропали и… Я был в ней. Я был ею. Мне было хорошо и тревожно одновременно. Я был сыт, но ждал пинка. Меня уже выкидывали за дверь, вот так же без причины наорав и проигнорировав детский рёв. И ещё что-то чужое …тяжелое… прямо в моей голове… и этот запах… у-уу-ууу-ууууу!
Вой заполонил меня. Но на этот раз я уже не болтался в чужой голове за гранью раздвоенности, а словно бы уловил эту грань и катился по ней, как по неустойчивой волне на доске. Роль доски играло довольно чёткое ощущение своего «я», не захлёстнутого на этот раз паникой. И этому «я» уже было здесь и хреново, и любопытно одновременно. Если бы не этот вой… Моя собачья голова уткнулась в мои собачьи лапы, и со стороны я себя не видел, но присутствие отчётливо ощущал. У-уу-ууу! А-аа-ааа! Довольно! Я упал с волны, захлебнулся и пошёл на дно, жутко ударившись о головой… Очнулся я в самом разгаре кессонной болезни, и когда провел ладонью по лбу, с тупым безразличием обнаружил на ней пот, а не кровь. Собака скулила рядом, всё так же уткнув морду в лапы. Не убежала. Я погладил её по мокрой шерсти: «Бедная ты бедная… Намаялась. Ну, давай жить вместе»
Она осталась, но в глаза мне больше не смотрела и, кажется, больше боялась меня, чем любила. Я назвал её Кессонка.
Итак, пока мне были известны два правила этой игры: эмоциональный контакт (глаза в глаза, а может, и ещё как-нибудь) – это при входе в чужое сознание, и не слабый болевой шок - это, стало быть, при выходе. Я немного поэкспериментировал сначала с птицами, а потом и с рыбками, чтобы убедиться в том, что обитатели других стихий мне неподвластны – через их недвижимые плёнки мне было не пробиться. Что же касается шока… Может, это от разницы в мыслительных способностях? Уровня, так сказать, сознания? Или от того, что я заявляюсь в чужие мозги без спроса? Проверять эту мысль на другом уровне – на обезьянах, например - мне совсем не хотелось по вполне понятным причинам – обезьяна не то, что морду расцарапает, а сразу пол-башки откусит. Я решил сразу приступить к опытам над человеком. И принять меры хотя бы по частичному снятию противодействия.
Для этой цели мной и был выбран Степаныч, неплохой, в принципе, человек, но слабохарактерный. Отсутствие таких черт характера, как «честолюбие» и «ответственность» служило для него непреодолимым препятствиям в поисках постоянной работы и пристрастило к спиртному, что не в полной мере компенсировало некий разлад в душе, однако позволяло ему оставаться добродушным оптимистом хотя бы в состоянии опьянения. Когда я встретил его на улице и пригласил зайти в гости, его уже начинали терзать демоны пессимизма и моё предложение нашло благодарный отклик. Я неспешно было принялся угощать его водочкой, но Степаныч быстро взял инициативу в свои руки и зачастил, и когда я пытливо заглянул в его глаза, надеясь, что возможные барьеры подавлены, то никакого контакта с ним установить уже не было возможности. Как с рыбками. Испытуемый положил голову на руки и прямо за столом захрапел. Разочарованный, я принялся было убирать со стола, но тут Степаныч вдруг очнулся, поднял голову и вперил в меня гневный взгляд:
-К-куда пошёл? А ну сядь, гад!
Трудно сказать, что ему привиделось с перепоя, но он весь аж трясся от злости. Я тоже как-то быстро завёлся – терпеть не могу хамства, а тут ещё меня у меня же дома пытались застроить.
-Совсем плохо, что ли? – медленно выдавил я из себя тяжёлые слова в трясущееся лицо и мутные зрачки. И оказался внутри него. На этот раз я сразу почувствовал, что являюсь хозяином чужой головы без каких-либо особых последствий для своей – так, заныло что-то в темечке. Вытолкнуть меня бывший хозяин и не пытался. Ну, что тут у нас?… Опостылевшее настоящее (заявился же кто-то, пока спал, к подлюге Таньке), мятежная юность и счастливое детство - всё в прошлом… Выпить бы, а то и будущее ни к чему. Внезапно я осознал, что чувство раздвоенности исчезает, что… я… полностью переливаюсь в чужое сознание… ну, гад, убью... вот передо мной моё лицо, которое я почему-то уже ненавижу… подожди, сволочь, подожди… эй! почему я не могу заставить себя пошевелить хотя бы пальцем… тварь ползучая…в от же мои глаза… тварь… или уже не мои?... убью… как же страшно… я хочу обратно-о-о-а-а-а!!!
Пошевелить головой я смог лишь тогда, когда лезвие кухонного ножа было в считанных сантиметрах от моего горла. Вновь послушная рука выбила нож, другая заехала по челюсти нападавшего. Нокаут. Я стоял потный от пережитого ужаса, с остатками чужой мути в мозгах, но без явных признаков разрывающей череп декомпрессии. Было вполне терпимо. «У-у-ффф… А ведь я сам себя чуть не убил. Или только своё почти бывшее тело?»
Когда Степаныч пришёл в себя, он долго ощупывал челюсть, тряс головой, словно пытаясь вспомнить что-то, что тут же ускользало от него, наконец робко спросил, не произошло ли чего-нибудь эдакого….ну, курьёзного. Я ответил, что он приревновал меня к Таньке и даже кинулся с ножом. Степаныч недоумённо помял лицо ладонью:
-Ну и ну… Никогда такого не было. И ведь вроде бы всё помню, а вспомнить не могу… Ты где водку-то брал?
На другой я связался с Кириллом и попросил его зайти ко мне сегодня же по очень важному делу. Он опоздал на пару дней, но всё –таки завалился ближе к полуночи, и, проведя ревизию в забитом перед отъездом родителей в Австралию холодильнике, без особого интереса спросил:
-Ну, что там у тебя стряслось?
После моего рассказа он устало потёр глаза, вздохнул, вызывающе посмотрел мне прямо в глаза (ну, умеешь фокусы делать – и что с того?), и, даже не пытаясь скрыть раздражение, заговорил:
-Андрей, нам от телепатов и экстрасенсов в институте деваться уже некуда. Ты зачем меня к себе затащил? За ужин, конечно, спасибо, но мне теперь…
«Я понимаю, Кирилл, всё понимаю… Знаю, как тебе трудно, ты же на износ работаешь, ни себя, ни других не жалеешь…» Я не хотел на него злиться, хотя сострадание, как я уже понял, обходиться себе дороже..
Это называется - почувствуйте разницу. Через какое-то очень непродолжительное время я и Кирилл лежали вместе на кухонном полу, держась руками за уши и открывая рты. У Кирилла носом шла кровь; я ничего – видимо, частично приспособился. Когда к начальнику вернулся дар речи, он простонал, морща своё гротескно-героическое лицо:
-Андрей, я не знаю, как ты себя чувствуешь, но я намерен тебя сейчас начать душить… Ты что, мысли нормально прочитать не можешь, дилетант ох…вший? Ой, голова моя дурная…
Когда мы снова уселись за стол и принялись лечиться выставленным мною фирменным коньяком, я несколько путано заговорил:
-Кирилл, ты так ничего пока и не понял. Я не просто был у тебя в голове, я… как бы это сказать-то… ну, по возвращении снял с тебя ментальную и эмоциональную голограмму мозга, всё то, что у там тебя успело накопиться . Ты сильный, ты отчаянно сопротивлялся, поэтому нам и было так хреново, когда ты вытолкнул меня из себя. Это Степаныча я быстренько съел… может, потому ещё, что вошёл к нему на отрицательных эмоциях. Да нет, дело, конечно, не только в этом… Кстати, когда я был у него в голове, и строго говоря, уже и был Степанычем… я ощутил некую точка не возврата, случилась некая коллизия - моё новое тело захотело избавиться от старого. Ладно, об этом можно и потом… Прости, что заставил тебя всё это испытать на свой шкуре, но иначе ты бы мне не поверил, а мне надо, чтобы ты мне поверил. Мне очень многому надо научиться, и ты должен мне в этом помочь. Кроме тебя, Кирилл, я больше никому не верю. А дело такое, сам понимаешь…
Кирилл допил из бокала и щедро плеснул себе ещё. Мой бокал он проигнорировал.
-Так… Чего ты там, говоришь, снял-то? Всю мою жизненную память? Бред.
-Не веришь – спроси меня о чём-нибудь давнем, можешь из детства, что тебя тревожит до сих пор.
-Ну… ладно. Что я сделал, когда подобрал выпавший из кармана у отца трояк?
-Ты купил сборную модель самолётика, «Ан-24». Маме соврал, что накопил на школьных обедах. Беспокоить твоё враньё стало тебя гораздо позже, но родителям ты в этом так и не признался.
Шеф поставил бокал на стол так стремительно, что ножка отломилась.
-Ну что, веришь теперь?
-Подожди-подожди, опять в голове заломило… У-у-фф. Н-да, это не телепатия, это высший пилотаж. Стой, а когда я на спор захотел поцеловать девочку, на два года меня старше…
Мои ответы были исчерпывающими – и в ментальном, и в эмоциональном плане. Наконец он поднял руки:
-Всё-всё, хватит… Верю. Вот только ещё одно… И как ты теперь ко мне относишься, зная… ну, обо всех этих скелетах в шкафу?
-Как-как… Также, как и ты к себе. Ведь я вроде бы как тобой и был… вместо тебя. И потом, оказывается, такого рода информация стирается довольно быстро. Буквально за пару ночей.
-Гм… Во сне?
- Ну да. Остаётся только общий размытый образ.
Кирилл помолчал.
-Ну ты, конечно, уникум… Друзьями нам теперь не бывать –это точно, но поработать вместе можно … отчего же не поработать? Давай, поднимай бокал - ты в команде!
Странно, но мы всё-таки подружились.
Глава 4
Экстренное совещание начальников всех служб по поводу заслушивания моего доклада ничего лёгкой прогулки не сулило. Во-первых, потому что необходимо было принять общее решение. Во-вторых, взять на себя определённые обязательства по претворению этого решения в жизнь. У каждого из присутствующих этих обязательств и так было навалом – на две жизни хватит, и спасение мира в их ближайшие планы не входило. А если у кого и входило, то спасать его он собирался преимущественно в одиночку, не особо доверяя своим коллегам. По вполне резонным на то причинам.
Своё двадцатиминутное выступление я постарался лишить какой бы то не было эмоциональности: удивить или застращать собравшихся априори не представлялось возможным. Факты, факты и только факты – плюс осторожные прогнозы, согласованные с начальником отдела вероятного развития событий и их последующей нейтрализации Всеволодом Григорьевичем и… ещё кое с кем. И в конце – набросок плана действий. Со своим трудноперевариваемым куском ответственности для каждого. Кирилл решил подключить всех, и был прав: ситуации складывалась хреновая.
Когда я закончил, некоторое время слушатели ещё продолжали меня разглядывать,
