Река на север (сюрреализм)

общий знакомый с усами.
– А... понял. – Он даже обрадовался. – Я приду... обязательно...
– Сумасшедший, – произнесла она, и в этот момент в кафе вошла полиция.
– Все, – сказал он, – облава, – и повесил трубку.
– Господа! Никакого волнения, – произнес по-клерикански доктор Е.Во., широко расставив ноги и засунув руки в карманы, – проверка документов. Все лица без оных будут задержаны для выяснения личности. Начинайте, сержант.
Два человека в черных беретах и с оружием в руках прошли в глубь зала. Иванова от них отделяла кабина телефонного автомата и напротив – приоткрытая дверь кухни. Пригнувшись, он проскользнул туда, чувствуя затылком нервозность толпы. Он не знал помещения и, несколько раз наткнувшись на двери с амбарными замками, поворачивал назад. Из зала доносились возбужденные голоса. Он свернул наобум в длинный коридор, где сквозь стекло бара и бутылки увидел происходящее снаружи: людей выстраивали вдоль стен. Бармен проводил его удивленно-философским взглядом. Какая-то женщина в белом халате схватила за руку, потянув в боковой проход, подтолкнула в спину, и он, увидав долговязую фигуру, побежал следом и попал в кладовую. Человек с лицом и фигурой Шварценеггера одной рукой пихнул его в шкаф, а второй стянул с полки мешок и бросил на стол. В следующий момент в дверную щель Иванов увидел, как в комнату вошел доктор Е.Во., лицо человека с фигурой Шварценеггера приняло выражение Сфинкса.
– А, господин полицмейстер, сегодня у нас только рыба... – произнес он.
– Не надо так стараться, Влас, я всего лишь помощник...
Рядом с гигантом он казался пигмеем.
– Но скоро станете... – Казалось, обладатель такого голоса должен только посмеиваться: над жизнью, над обстоятельствами, над самим собой.
– Все может быть... Что у тебя здесь?
Знакомый голос, слишком приторный, слишком ненатуральный, словно он в самом деле играл в помощника полицмейстера и никак не мог наиграться. Без пяти минут министр безопасности, и у Иванова по спине пробежали мурашки.
– Мука, господин полицмейстер.
Нотки в голосе великана перекатились чуть-чуть ленивее, чем положено было бы при таких обстоятельствах.
– Помощник, помощник полицмейстера... Так, а здесь что?
– Тоже мука, господин полиц... господин Е.Во.
– А когда-то был товарищем, – флегматично заметил господин Е.Во. – Следы чьи? – спросил, тыча в пол.
– Мои, конечно...
– А-а-а... – наставительно протянул доктор Е.Во. – Чем ты меня прошлый раз угощал?
– Вот из этого ящика. За вашу карьеру, господин Е.Во.
Человек рядом икнул, и Иванов отвлекся.
– Тихо... – прошептал он.
Он впервые подумал о пистолете, который все еще болтался в кармане брюк. За все время он ни разу не вспомнил о нем. Он только подумал, как он хорошо срабатывает, и как лежит в руке – почти незаметно, и какую придает ему власть над доктором Е.Во.
– Дрянной у тебя сегодня коньяк, – произнес доктор Е.Во. и повернулся в их сторону, так что Иванов отпрянул, а потом увидел его в профиль. Вряд ли он являлся его украшением из-за слабого подбородка.
– Зато закуска хорошая, – ответил человек с фигурой Шварценеггера.
– Да, закуска хороша. Сознайся, ты меня намеренно спаиваешь? Учти, за сокрытие посторонних я прикрою твою лавочку. Чьи следы-то?
– Ну что вы, господин помощник полицмейстера. Какие?
От человека, который стоял рядом с Ивановым, исходили волны страха.
– Если меня поймают, мне хана, ик-к-к... – Иванов узнал артиста-кукольника. – У меня нет документов, ик-к-к... Меня вышлют...
– Радуйтесь, – прошептал Иванов.
– А жена? – растерянно спросил артист. – Она никуда не хочет уезжать, даже если начнется Второй Армейский Бунт.
– Да не икайте же! – прошептал Иванов.
Их спасало только равномерное гудение вентилятора под потолком.
– Не-не-не могу-у... На полицию у меня всегда такая реакция, ик-к-к...
– Лучше сделайте, чтобы он убрался.
– Я всегда был трусом, – обреченно сознался артист.
– Ну так забудьте об этом на пять минут, – посоветовал Иванов.
– Мне бы вашу уверенность... – артист поднялся. – Ладно, попробую.
Иванов ждал чего-то необычного и подумал: «Не очень-то он...» Но вдруг в фон разговора откуда-то из коридоров вмешались возбужденные голоса спорящих людей и крики. От неожиданности Иванов даже оглянулся. Чревовещатель походил на человека, проглотившего гвоздь и пытающегося от него избавиться. Он очень старался. Затем Иванов снова припал к щели: Доктор Е.Во. оставил коньяк и пробирался к выходу между тележкой с мукой и ящиками.
– Выходите! – Влас открыл шкаф. – Сегодня он обошелся одной рюмкой. Но зато бутылку прихватил с собой.
– Спасибо. – Артист сунул ему в карман деньги. – За двоих, я ему обязан. – И кивнул на Иванова.
– В следующий раз не попадайтесь, – прогудел Влас.
Он выпустил их через черный ход на свежий воздух, где гнили бочки и пахло тухлой селедкой. В предрассветной тишине среди замерших кварталов города угадывалась только река. Иванов чувствовал ее всей грудью. Пожалуй, она была единственным живым существом в мире камня, бетона и несправедливостей.
– Спасибо, – произнес артист. – Если бы не вы... у меня всегда реакция задним числом.
– А как же жена? – поспешно спросил Иванов, всматриваясь в темноту.
– Она местная, – пояснил кукольник, – ей ничего не грозит. А он меня уже и так месяц прячет, – добавил он, забывая отряхнуть муку с брюк. Лицо его снова выражало обреченность.
– Неплохо зарабатывает, – высказал предположение Иванов. – Железные нервы.
– У него такса. – Терзаниям артиста не было предела, словно весь свой запал он израсходовал на чревовещание.
– Ему бы в кино сниматься, – заметил Иванов.
– А он и есть бывший киноактер. – И артист назвал известную фамилию. – Был актером, а стал – пекарем.
– То-то я гляжу, знакомое лицо, – удивился Иванов.
– Никогда, никогда себе не позволял... – вдруг покаялся артист.
– Чего? – удивился Иванов.
– Никогда, никогда себе не позволял... – Артист снова стал икать.
– Да бросьте вы… – посоветовал Иванов.
– Это у меня реакция, – в третий раз пояснил артист, – ик-к-к...
– Я понял... – очень серьезно произнес Иванов, поспешно придавая лицу соответствующее выражение.
– Никогда себе не позволял дурачить людей... – признался наконец артист, – докатился… ик-к-к...
– Вы бы еще повинились... – заметил Иванов, кивнув на дверь, из которой они только что вышли.
– С каждого человека он платит полиции ровно половину, – пояснил чревовещатель, справляясь с минутной слабостью, – ик-к-к... Да что это, господи? – Он старательно сдерживал икоту. – Пойду домой… к жене... ик-к-к...
И они расстались.

***
Купы деревьев скрывали верхние этажи. В одном из окон второго этажа ходила узкобедрая блондинка с обнаженной грудью. Жестяной карниз ограничил картинку темно-красной полоской трусиков. Резко очерченные складки углов рта, всклокоченные волосы с черными корнями и породистое изверившееся лицо. Пила: чай, кофе? Пар смешивался с сигаретным дымом, который она выдыхала из нервно-подвижных ноздрей. Сигарета, зажатая между растопыренными пальцами с шиком, который должен поражать неискушенного собеседника, превращалась в пепел. Ложь? Изнутри? От седьмого ребра? Не бывает! Плох был тот Адам. Не верила. Такая милая, нежная сестренка с отполированными коготками... Утешительница сердец и плоти. Только не ради мужчин. Не ради их душ. А, собственно, тогда для чего? Ха-ха... в задницу с вашими сантиментами. Уж я-то, я то-то, я-я то-то... ох, как худо... знаю эту жизнь... «Позвонить, что ли, товарищу Козлу? Нас двое есть...» Инверсная выразительность. Изучая себя в оконном отражении, откинула со лба прядь, провела большим пальцем поперек складок, вздохнула и, заметив седой волос, вырвала с корнем. Замерла от предчувствия одиночества и тоски. «Чтобы себя понять, надо придать лицу соответствующее выражение обреченности. Иначе... иначе... ах, не все ли равно...»
Отвлекли. С пятого этажа бросили сигарету и со вкусом выругались. Оказывается, кричали цикады и в ближайших кустах бунтовала кровь: «К-к-кончаю...» – сообщил кто-то фальцетом. В соседнем переулке, шурша шинами, пронеслась машина.
В темноте липкой ночи, где невидимо дышала привычная река, окруженная влажными лесами и болотами, остывали асфальтовые кварталы города, а бензиновые петли дорог все крепче стягивали его, ближе, в Стритенском переулке, на его липовом повороте, раздались мужские голоса и стук женских каблуков. На фоне редко-блеклых огней Львовской площади, сквозь чернильную зелень, как в густом бульоне, замаячили головы, и невидимый сосед по наблюдению, застегивая штаны, по всем законам тактики, на четвереньках, отползал к стенам детсада.
Из-за колонны выступил человек, и Иванов внутренне перекрестился – недаром он потратил последние полчаса, чтобы незаметно, даже, оказывается, еще для кое-кого, подобраться к дому Изюминки-Ю.
– Свободен, – махнул рукой доктор Е.Во., и человек снова убрался в тень.
Блондинка поднялась из-за стола и стала мыть посуду. Спина у нее оказалась без капли жира – сухая и мускулистая. Трапециевидные мышцы были слишком развиты. «Качается», – решил Иванов и перевел взгляд ниже, на тротуар.
Изюминка-Ю о чем-то спросила доктора Е.Во., спросила резко, словно рассыпала в ночь сухие бертолетовы искры. И снова все на секунду расплылось в теплом ночном воздухе, в котором, казалось, даже дышать было невозможно.
Лицо ее белело в свете уличного фонаря. Ноги смотрелись не менее сексуально, чем грудь у блондинки. Все – от лодыжки до короткой обтягивающей юбки. Бедра – без намека на дефекты, свойственные маленьким женщинам, с единственной пропорцией: одна на миллион, – бедра и продолжение вниз к узким коленям и точеным икрам, – он все помнил и отказался – легко и без сожалений; то, чему давно научился, не давало сбоя и сейчас. Она переступила с ноги на ногу, и он почему-то решил: «Дурак!» Преодоление рефлексий – ассоциировать согласно своей шкале ценностей. Жесткость – форма рационализма. Фыркнул. Ночь проснулась: Изюминка-Ю оглянулась, словно от толчка, охранник сверкнул белками в темноте. Доктор Е.Во. бархатно – в листья – рассмеялся:
– Не откажите в любезности... понять, конечно... охраняем...
Все-таки чуть-чуть – ненастоящий. Ненастоящие усы, ненастоящие щечки. Левый глаз желто-кошачий, поперек разделенный зрачком. Одна говорливость. Кашлянул в кулак вполне официально, словно призывая к вниманию.
– Я вам не верю, – возразила она, и каблук еще раз потрогал мостовую, чтобы издать: «Цок-к...цок...»
– Нет, мы заботимся о безопасности, – серьезно произнес доктор Е.Во. – Ты же не хочешь... не хотите... м-м-м... – заикнулся и сбился: достаточно, чтобы растерять уверенность.
В сущности, так и остался вечным дилетантом, не понимающим ни одной из пословиц о добре и зле, не умеющим вытащить пробку из бутылки, а проталкивающий ее пальцем внутрь – негодяем? Нет, конечно. Один из многих, из нас... – приобщиться к власти и остаться без головы на плечах. Теперь многозначительность казалась ему лучшим выходом из положения.
– Ах, вот как это теперь называется! Увольте, достаточно вашего навязчивого присутствия!
Она была хороша. Любо-дорого смотреть. Даже в темноте щеки розовели от возмущения.
– Запомни, детка, что...
Наградила огненным взглядом. Такой Иванов ее не видел: маленькая