Река на север (сюрреализм)

и сели на скамейку.
– Что-то не верится, – сказал Иванов.
Редактор хмыкнул:
– Когда пойдете, посмотрите в витрину.
– Зачем? – спросил Иванов.
– Экий вы дилетант, – заметил редактор. – Сами увидите. Пора убираться. – Он завел мотор.
Через площадь в сторону Софиевской бежали какие-то люди. Из проспекта выкатил бронетранспортер и дал очередь по гостинице. В воздухе поплыли облачка пыли. В грохоте стрельбы не было слышно, как разлетаются стекла.
Дверцы с обеих сторон машины распахнулись. Какие-то люди в масках протянули к ним руки. Последнее, что Иванов увидел, были ноги редактора, мелькнувшие в воздухе.

***
До вечера он, как и десяток других арестантов, лежал в кузове машины под охраной человека в маске, который явно скучал и развлечения ради следил, чтобы никто не поднимал головы. Потом их повезли. Тысячи битов информации в виде магнитных лент валялись на мокром асфальте. В воздухе мелькала обгоревшая бумага – жгли санкюлотские книги. Потом они попали в дурно пахнущее облако, и Иванов понял, что горят аптечные склады. В какой-то момент ему удалось незаметно повернуть голову и сквозь решетку бортов в свете горящих домов он увидел маленького человека, мчащегося в открытом пикапе сквозь дым и пламя. С удивлением узнал господина Ли Цоя. От господина Ли Цоя месячной давности его отличал защитный цвет рубашки, повязанный на шее платок и сапоги на высоком каблуке. На боку висел пистолет в кобуре из желтой свиной кожи. Люди рядом с ним раздавали оружие клериканам.

***
Впервые за много дней он проснулся от незнакомых звуков. Он давно привык с шагам подвального или заключенных, которые тащили свои параши в выгребную яму.
В коридоре раздался смех и звуки шагов.
– У нашего народа. – Услышал он за дверью. – Страсть делать свалку на любом свободном месте!
Засмеялись дружно и подобострастно – даже не в ответ, а в сопровождение фразы, словно возвеличивая ее смысл и тембр голоса.
– Так, что у нас здесь?
Щелкнул ключ, и во главе свиты, в сопровождении сонма черных бабочек вошел господин Ли Цой. Иванов с трудом узнал его – он заметно поправился и стал лощеным, как домашний кот.
Вперед выступил господин Дурново, прочитал, подслеповато вглядываясь в папку:
– Иностранец... Личность неизвестна... Данных нет...
– Н-н-н-да… – Господин Ли Цой равнодушно внимал ему. – Должно быть, шпион, – заключил он. – Выяснить!
– Слушаюсь. – Господин полицмейстер вытянул руки по швам, щелкнул каблуками, и свита вышла вон. В задних рядах добродушно балагурили.

***
Заскрипел ключ, и дверь открылась. Господин Дурново просунул в щель нос: «Ну и запах!» Протиснулся, задыхаясь.
– Вы слышали, ваши дела дрянь.
– Не может быть! – удивился Иванов.
– К сожалению. Начинают расстреливать заключенных.
– Мне тоже это грозит? За три месяца меня ни разу не допрашивали.
– Новая власть не может рисковать. Все равно вы для нас лишний свидетель.
– Я и предыдущую не жаловал, – сознался Иванов.
– Нам на это наплевать. У вас богатое прошлое. Но теперь моя пора. – Господин Дурново расплылся в улыбке: – Услуга за услугу.
– Я очень признателен, – ответил Иванов, ничего не понимая.
– Одевайтесь. Пока вы сидели, наступила осень. – Дурново бросил на табурет флотскую шинель. – На улице холодно. Всего лишь в чине капитан-лейтенанта.
– Сойдет, – сказал Иванов. – И все-таки? Скажите мне правду.
Господин полицмейстер почесал затылок. Его мундир -- не первой свежести -- так же, как и его хозяин, был заражен сомнениями. Впрочем, всегдашние бабочки отсутствовали напрочь.
– Общепринятая практика. Прием. Нужен был человек, который был бы манком для моего помощника и для всех остальных, чтобы отвлечь от других планов. Вы справились блестяще. Он даже задействовал инкубов, чтобы проследить за вами.
– И такое есть? – спросил Иванов.
– У нас все есть, – гордо произнес господин Дурново.
– А... – удивился Иванов.
– К сожалению, согласно тайному портификулу, из-за этого вы подлежите пожизненной изоляции.
– Что это значит? – спросил Иванов.
– Высшая мера. Для соблюдения государственной тайны.
– Где Изюминка-Ю? – спросил он тогда, ставя на себе крест.
– Там, куда вы ее отправили, – горделиво ответил господин Дурново. – Одевайтесь, одевайтесь. На всякий случай я достану револьвер, – объяснил он.
– Делайте все, что положено в таких случаях, – согласился Иванов.
Шинель, как кожа, привычно легла на плечи. Он вдруг вспомнил о своем неиспользованном пистолете, который так и болтался в кармане брюк. У него возникло чувство, что между ним и господином полицмейстером не все выяснено. Он задержался в двери.
– Не думайте, нам все удается, – примирительно обнадежил господин Дурново.
– Спасибо, – ответил Иванов, – вы очень предупредительны для полицмейстера.
– Берите выше – министра безопасности.
– Не заставляйте меня делать комплименты, – произнес Иванов, думая, что они так и не научились нормально разговаривать друг с другом.
– Не преувеличивайте мои возможности. Я только старый служака, – напомнил господин Дурново, пряча глаза.
Но это была всего лишь отговорка, и Иванов понял это.
– Никто не виноват... – Вздохнул господин Дурново. – Просто никто не виноват. Посидим на дорожку...
Они помолчали. Дурново задумчиво скреб подбородок. В окно беспечно заглядывала луна.
– Пора, скоро развод. – Он хлопнул по коленям и поднялся. – Ну-с-с...
Иванов обследовал шинель. Пуговица на хлястике была оторвана, в кармане оказалась дырка. Прежний хозяин не очень заботился о себе.
– Сейчас я вызову конвой, и не обижайтесь, если буду немного груб.
– Я потерплю, – сказал Иванов, поеживаясь. Его стала бить дрожь.
– Эй! – крикнул в коридор господин Дурново. – Кто есть?!
Грохоча сапогами, прибежал конвоир. Вывел по уставу – с примкнутым штыком.
Господин Дурново с револьвером в руке -- следом, временами подталкивая им в спину.
– Идите только прямо и никуда не сворачивайте, – произнес он.
Они прошли по длинным лестниц, спускаясь все ниже и ниже – под межэтажные сетки и рифленые площадки, и вышли во двор. Луна и здесь плыла по темно-синему небу, бросая резкие тени на землю.
Давешний часовой, как лошадь, спал стоя, прислонившись к стене КПП. Ворота были распахнуты, и возле них Дурново вдруг неуклюже оттолкнув Иванова, резко и косо ударил конвоира в висок. Конвоир бесшумно упал, а Дурново неожиданно ловко подхватил его винтовку и положил рядом на землю. Часовой только почмокал губами и, произнеся: «Мама!», повернулся к ним спиной.
– Ну же! – Господин Дурново подтолкнул его в спину.
– А вы? – спросил Иванов, косясь на часового.
От свежего воздуха у него кружилась голова.
– Да бегите же!
– Я хотел у вас узнать...
Он вдруг запнулся на слове. Он почти догадался. Он был так уверен, что его перестала бить дрожь и он обрел спокойствие.
– Бегите же вы! – Искаженное лицо Дурново маячило в проеме ворот. – Налево, к реке!
Привычная луна по-прежнему равнодушно скользила высоко в небе.
– Я давно хотел спросить у вас… – Он замер, ухватившись за створки.
Им овладело страшное любопытство.
– Да?.. – Большое пористое лицо белело в темноте, как диск луны. Левая бровь, перерубленная старым шрамом, вопрошала.
– Почему? Почему вы мне помогаете?
Господин полицмейстер все понял. Понял, что им грозит объясняться здесь до рассвета.
– Это неважно… – Он запнулся, взглянув на лицо Иванова. – Вы догадались?
– Да... – сказал Иванов.
– Когда? – спросил господин Дурново.
Он не любил такие сцены. Наверное, он был слишком стар для этого и знал, что жизнь состоит из совпадений, но не придавал этому никакого значения, а действовал согласно своим законам.
– Сегодня... – ответил Иванов.
Он подумал, что ему не хватало какого-то толчка, может быть, толчка револьвером в спину.
– Ну ладно. – Вздохнул господин Дурново, и его лицо на мгновение приобрело выражение скуки, словно говоря: «Это так просто». – Вы не поверите. Я был тем, кого ваш отец называл «Кляйном». Ну бегите же! Да! Да! «Кляйном»! – повторил он на замедленную реакцию Иванова – Бегите же! – И подтолкнул его еще раз в спину.
И Иванов побежал мимо «воронка», вдоль глухих стен, из-за которых он любовался на город. От усталости, нереальности происходящего и голода ноги сделались ватными и непослушными. «Осень, на которую ты так надеялся», – твердил он про себя. Он пробежал почти два квартала, и впереди уже появились кроны парка, когда позади ударил выстрел и раздались свистки. Его искали. Ноги путались в траве и кустарнике. Каштаны хрустели под ногами.
Свистки стихли. Топали далеко и нестрашно. Перекликались где-то левее, за аттракционами, потом правее, перекатываясь с улицы на улицу, словно играя в казаков-разбойников.
Иванов спустился к воде. Город по другую сторону светился огнями, но над самой рекой было темно и сыро. Пахло прелой листвой и осенью. Он остановился и затаил дыхание. Лес жил. Он приветствовал его шелестом слякотного тумана, стекающего каплями с обнаженных ветвей, запахами прелой листвы и странными полосками теплого воздуха, застывшего в низинах, и от этого тишина казалась еще гуще, и только где-то в отдалении, должно быть, там, откуда он прибежал, слышались звуки погони.
Он вспомнил – здесь должна быть лодочная станция, и тут же вышел на качающуюся пристань, усыпанную блеклыми пятнами листьев. За бакенами плескалась волна. Лодки оказались привязанными, и он долго и безуспешно возился с ржавым и скользким клубком цепей. Напротив равнодушно плясали тусклые огни.
Теперь, перемещаясь, свистели то за спортивными площадками, то за ребристым скелетом колеса обозрения. Тайком попыхивали светлячками сигарет: «Не курить!» Перекликались невнятно и вяло, как во сне. Командовали ретиво: «Шевченко! Держи на понтоны... Двое налево, до моста... Трое в обход, по аллее... за мной!»
В последний момент нырнул под пристань.
Послышались шаги, и сквозь настил посыпался песок. Круги на воде чуть не выдали его. Облегчались над самой головой, покрякивая:
– Ишь носится...
– Пусть старается, кнур. Чего ему делать-то? Курнем?
И вдруг через мгновение:
– Почему топчетесь?
– Кусты, ваш-ш-ш... панство...
– Подобрать шинели! Проверить снизу.
Перелез через проседающую под ним корму ближайшей лодки, чувствуя, как одежда цепляется за разбухшее дерево; отпуская руки, дернул безуспешно, на мгновение повис и вдруг толчком ступил на дно. Снизу плавно и мягко толкнуло пузырями и запахло тиной – исполнение тайного желания, от которых некуда деться. Он с усмешкой вспомнил о всех теориях, которые придумал. Может быть, он всю жизнь втайне стремился к этой реке. Он не знал. Жизнь диктует свои условия. Никто никогда ничего не знает, понял он.
Когда вода дошла до груди, у него перехватило дыхание. Он рывками, на цыпочках, преодолевая сопротивление, заходил глубже и глубже, чувствуя, как течение хватает за полы шинели и тянет за собой.
Лица белели в темноте между стволами деревьев:
– Вон, вон, глянь!
Таращились удивленно. На всякий случай отпрянули в камыши, шурша, как водяные. Наступила минутная тишина. Где-то испуганно и жалобно плакали.
Он знал, что река теперь не отпустит его. Недаром он последнее время думал о ней, как о живой. Соединилось желаемое и тайное. Город на холмах блестел, словно лакированная шкатулка.