совершенно иная и их можно избежать или, по-крайней мере, попытаться минимизировать. Девиации математических фактов принципиаль¬¬но неустранимы и, насколько позволяет судить уровень наших знаний, они не могут быть уменьшены. По-видимому, существует некий абсолютный предел для точности любых концептуальных построений, в том числе математических.
К. Но тогда мы приходим к выводу, что живем в гораздо более ненадежном мире, чем думали до сих пор!
ИД. А разве вы этого сами не замечаете? Более того, чем выше уровень техногенности, чем более технологически насыщенной становится наша жизнь, то есть, чем выше уровень технического прогресса, тем более вероятны и математически детерминированные катастрофы. Их характер в отличие от тех, которые происходят вследствие упомянутого вами человеческого фактора, таков, что внешне они выглядят абсолютно неожиданными и ничем не мотивированными. Вероятно, вы читали в прессе сообщения о так называемых «автомобилях-убийцах», так вот, подобного рода поведение технических систем (а таких примеров уже зарегистрировано сотни) можно объяснить только с позиций нашей теории.
К. И еще такой вопрос: можно ли как-то искусственно влиять на ваши математические катастрофы?
ИД. Вы, журналисты, иногда обладаете свойством ставить исключительно каверзные вопросы! Я уже вам докладывал, что, нижний предел точности математических построений действительно существует и уменьшить его невозможно. Но можно ли на него влиять, так сказать, в сторону увеличения? Оказывается, да. У нас в институте разработан так называемый метод когерентного усиления вероятности, который представляет теоретическую основу именно того, о чем вы говорили.
К. То есть, Вы хотите сказать, что в вашем институте научились целенаправленно увеличивать вероятность нарушений математических структур?
ИД. В известных пределах.
К. Но тогда, если я правильно поняла, вы можете искусственно вызвать катастрофу в любой технической системе?
ИД. Ну, зачем сразу катастрофу! Хотя, в принципе – да. Метод когерентного усиления, о котором я говорил – мы называем его КУВЕР, – работает чем-то аналогично лазеру и позволяет целенаправленно влиять на математическую модель процесса, положенного в основу того или иного объекта техники. В результате, как вы понимаете, происходит сбой в работе данной технической системы, возможно, весьма значительный. Правда, для этого нам должна быть известна ее математическая модель – это нужно для настройки КУВЕРа.
К. Вы так легко об этом говорите! Ведь результатами таких «сбоев» могут быть глобальные технические катастрофы с колоссальными человеческими жертвами!
ИД. Ну, мы этим не занимаемся. Науке нельзя инкриминировать, что ее достижения могут быть использованы для военных или каких-то других целей. Используйте их в мирном, полезном направлении! Вообще, наша цель – познание, а прикладными задачами, в том числе военными, занимаются другие ведомства.
К. А как вы считаете, профессор, аналогичные исследования ведутся за границей?
ИД. Если и ведутся, то они достаточно конфиденциальны. Что нам известно сейчас? Остались коллеги в России, с которыми мы раньше поддерживали кон¬такты. Занимаются ли они на данный момент этой тематикой, нам неизвестно. Впрочем, наш институт и в те времена считался головным по этой проблеме в стране. Исследования в других странах (например, НАТО), по-видимому, ведутся, о чем мы судим по косвенным признакам. Однако по нашим оценкам, их уровень соответствует нашему примерно двадцатилетней давности.
К. И все-таки, как вам удается получать такие научные результаты? Ведь для этого нужно какое-то суперсложное оборудование, сверхмощные компьютеры? Наверное, ценность ваших результатов весьма велика, даже если ее оценивать, так сказать, по рыночным меркам?
ИД. О наших методах мы не распространяемся. Если говорить о «рыночной» стоимости наших ре¬зуль¬татов, то, уверен, она вполне потянет на 30 – 40 годовых бюджетов страны, а если серьезно, то им вообще нет цены.
К. А каковы ваши отношения с нашей «оранжевой» властью? Не ограничат ли они вам финансирование, так сказать, в порядке демократии? А может быть, в духе новых веяний и вообще прикроют ваш институт?
ИД. Мы финансируемся из таких статей бюджета, на которые власти не имеют влияния. А насчет того, чтобы прикрыть… Знаете, мы сами в состо¬янии много чего прикрыть!
***
На этом профессор Доктораго, взглянув на часы, прервал интервью, ссылаясь на то, что через десять минут начинается какой-то важный эксперимент, руководить которым должен он лично. Я спросила, нельзя ли продемонстрировать какое-нибудь «материальное» доказательство или свидетельство, подтверждающее то, о чем мы говорили. Усмехнувшись, профессор сказал: «Какое вам еще нужно доказательство? Остановить работу городского электро¬транспорта? Хотя...». Он подумал несколько секунд, а потом сказал: «Это у вас что, диктофон?». Я ответила, что да. «И что у вас там записано?» – «Только наше интервью.» – «А можно прослушать?» – «Пожалуйста!».
Я включила диктофон и несколько минут мы слушали запись нашей беседы. После этого профессор сказал: «А теперь перемотайте и включите снова». Я сделала так, как сказал мой собеседник, но при повторном включении наша беседа на кассете оказалась стертой. Сквозь шипение и через какие-то помехи доносились непонятно откуда взявшиеся обрывки речи на неизвестном мне языке и приглушенное женское, потрясающе низким контральто, пение. Еще раз усмехнувшись, профессор энергично попрощался со мной, а на предложение продолжить наши беседы ответил: «Это – вряд ли!». Прийдя домой, я по памяти записала, стараясь ничего не выпустить из того, о чем мы говорили, и вот в таком виде, дорогие читатели, вы и получили возможность ознакомиться с этими поистине невероятными сведениями. Впрочем, я не теряю надежды, что в будущем мне удастся еще по крайней мере раз встретиться с профессором Доктораго и узнать новые подробности о потрясающих воображение исследованиях Института экспериментальной математики».
Вольдемар прервал чтение и продолжил свой рассказ:
– Я машинально перевернул страницу, но на этом текст интервью кончался. Дальше следовала «Лучшая попа месяца». Прочитанное почему-то потрясло меня. Непонятно, что это было – мистификация, полный бред или все-таки какая-то правда. Во-первых, стиль изложения – писала женщина, которая, чувствовалось, была не очень эрудированной в науке, но обладала хваткой и живым умом. Как вообще она сумела добраться до этой темы? – тоже вопрос. И кто помог ей сформулировать вопросы? – наверно тот, кто навел на эту тему и помог организовать интервью. По-видимому, его текст также был отредактирован кем-то более образованным. Стиль же ответов, напротив, выдавал профессионала – похоже, что даже довольно крупного руководителя научных проектов, судя по несколько снисходительному тону ответов и одно¬времен¬но по их лаконичной точности. Мало походило это на полную мистификацию. Но в то же время и полностью поверить разум отказывался.
«Что ж это такое происходит?», – думал я, уже стоя с сигаретой на балконе и глядя в небо, как будто на нем мог написаться необходимый ответ на мучивший меня вопрос. Но вместо этого до моих ушей вдруг донесся глубокий и низкий гул, сначала тихий и неясный, потом все усиливающийся и обволакивающий сознание, а затем сквозь облака сверкнул яркий белый луч и в образовавшейся в них голубой поляне явственно проступил лик Христа – как на иконе нерукотворного Спаса или, еще лучше, как на Туринской плащанице, знаете? Я так и сел и еще долго не мог прийти в себя.
После этих событий, потрясенный, я, пия свой ежеутренний кофе, никак не мог собраться с мыслями. Машинально вертя в руках пульт управления телевизором, нажал какую-то кнопку – на экране появился парламентский канал, транслировали запись вчерашней сессии. Я тупо смотрел и слушал, как оппозиция привычно громила власть за дебилизм, граничащий с предательством Москве наших национальных интересов, а провластные, в лице этого хмыря из ОНПУ-УПСА, вяло отбрехивались в жанре «сам дурак», что, мол, это вы кретины, да еще и запроданцы, которые ждут не дождутся, чтобы снова пришел москаль. В общем, все было как всегда. Но через несколько минут после включения телевизора меня неожиданно и беспричинно стошнило и я выбежал в туалет, едва успев донести до унитаза свежевыпитый кофе.
«А что дальше?» – спросите вы. – «Ну, что дальше!..», – отвечу я вам. Дальше, наверно, вы уже догадались, что меня накрыл Феномен. Причем, как выяснилось впоследствии, это был едва ли не первый в истории случай его проявления. Так что меня уже можно заносить в книгу рекордов Гиннесса как Феноменальную личность – ветерана рвотного движения!
Однако, друзья, хоть убейте меня – не могу отделаться от мысли, что Феномен каким-то образом связан-таки с проделками этого проклятого Института экспериментальной математики! Ведь Господь недаром послал знамение! Хотите верьте – хотите нет, а здесь без этого чертового Доктораги, или как его там, с его чертовым КУВЕРОМ, или как его там, не обошлось!»
История интеллигентного нахала произвела глубокое впечатление на общество. Многие были склонны согласиться с Вольдемаром и даже раздавались возгласы: «Куда смотрит Правительство!», «Куда смотрит Гарант!» и т.п. Некоторые говорили, что хотя они, как неспециалисты в данном вопросе, мало чего поняли, но все равно теперь глубоко уверены, что теперь понятно, отчего взорвалась Чернобыльская станция, и что неплохо было бы взять всех этих экспериментальных математиков за черти и допросить как следует и по полной программе: а чего вы там, суки, накрутили? Каждый вспоминал какой-то странный случай из своей жизни или что-либо из рассказов знакомых о необъяснимом поведении бытовой и иной техники и сантехники, о таинственных авариях и катастрофах, мистических исчезновениях людей, предметов и денег и столь же мистических их возвращениях (за исключением, разумеется, денег).
Правда, среди всего этого, если так можно выразиться, потока коллективного сознания промелькнула и одна действительно необычная мысль, высказанная самой юной участницей Эксперимента Аленой Славгородской, хорошенькой девятнадцатилетней девушкой с внимательными карими глазами.
– Я где-то читала, не помню, в какой-то книжке, – сказала она, – что один человек в очень тяжелой ситуации написал в своем дневнике: «Свобода – это возможность сказать, что дважды два – четыре».
Алена цитирует Уинстона Смита, героя романа Дж. Оруэлла «1984». (Сост.)
Но если то, что вы рассказали, Вольдемар, – правда, то, значит, теперь никакой свободы уже не существует – даже в принципе, даже как возможности! По-крайней мере так, как представляло свободу все человечество, за всю историю». Алена замолчала и, смутившись, покраснела.
Интеллигентный нахал собрался было придвинуться к ней поближе и подискутировать на эту интересную морально-арифметическую тему, чтобы как следует продемонстрировать ей свою интеллектуальную мускулатуру и, вообще, поплотнее вступить с нею в духовный контакт. Однако собрание, по-видимому, не было готово к столь
