Филька

осветила лес, кусты, домики вдалеке, избушку вблизи, и сердце матери тревожно забилось...
«Пришла я в дом к леснику, – вспоминала Мария Фёдоровна, – а сама всё в окошко выглядываю. Сердце всё изболелось. Сама не своя пошла обратно, в город. И каким-то чутьём поняла, что домой пока лучше не ходить. Пришла к Прокофьевым, у них немцы не стояли. Они жили неподалёку от нас, и их бабушка Стеша меня не пускала домой – говорила, что стрельбу слышала, будто из пулемёта. Два дня я у них побыла, пришла к снохе, она говорит: Генку арестовали. Полицаи то и дело к ним заглядывают. Меня тоже искали. Она меня вывела на пустырь через чёрный ход, и я побежала куда-то балками. Кое-как пришла в себя, и уже чувствую что-то страшное... Добрела до учительницы Натальи Алексеевны, у неё побыла, потом – у Яковлевых. Никто о Филе не слышал.
Думаю, надо домой идти. Заберут, так заберут. Во дворе никого не было, я пришла сначала к соседям. Говорят – искали меня полицаи, весь дом обошли. Узнала я страшную новость: мой сын погиб. В ту же ночь погиб, когда мы расстались. Он уже подходил к дому, когда его заметил какой-то полицай и поднял тревогу. Он этого полицая уложил из автомата, но было поздно: сбежались солдаты, появилась группа офицеров. Филя услышал их ругательства, увидел, как двое солдат направились к нему, чтобы его повязать. И дал очередь из автомата – сначала одного офицера застрелил, потом два солдата упали, после них другие стали падать, кто-то побежал оттуда. Потом – очередь, и Филипп упал. Солдаты оттащили его тело в канаву. Потом мои соседки подобрали его, он был весь в крови. Кое-как сколотили гроб из досок и отнесли его на кладбище, похоронили.
...Я прошла в свою квартиру, там никого не было. Забрала свои документы, вещи сына. Мы с соседкой были на его могилке, там тогда просто насыпь была, и всё... Нина, соседка, говорит: уходи, тётя Маша, к родне пробирайся за линию фронта. Когда мы шли по улице, к нам направились полицаи, схватили, стали подталкивать куда-то. Пригнали на площадь, там людей собрали. Наших в тот день повесили – весь отряд... Только троим людям удалось спастись.
Как пробиралась через линию фронта – помню плохо. Меня знобило, не могла идти, и где-то упала и ползла, чтоб не заметили. Возле леса были какие-то люди – не то наши, не то немцы... Помню, я потеряла сознание, потом меня кто-то подобрал, горячей водой напоили. Это были наши бойцы...»
***
Валерий Петрович и два солдата, которых он вёл, ни в чём не сознались на допросах и никого не выдали. Но в ту ночь, когда погиб Филипп, были арестованы полицаями Яков Романович и дед Фома, которые вели того самого солдата Антонца. Испугавшись расстрела, Антонец назвал на допросе имена тех людей, которые пытались спасти его. При его содействии начались аресты участников отряда, которые ещё не успели уйти из города.
В отряде было пятнадцать человек, одиннадцать из них взяли. Филя был убит при попытке ареста за нарушение комендантского часа, его гибель не была связана с партизанской деятельностью; Мария Фёдоровна чудом смогла избежать ареста, пробыв в городе несколько дней; дядя Миша сумел скрыться и перейти линию фронта; не была арестована и Даша, которая в те дни сидела с больной матерью и не появлялась в госпитале – Антонец не видел её и не знал про неё.
На допросах никто из взрослых и ребят не признался в своей деятельности и не назвал ничьих имён, несмотря на угрозы, на пытки и избиения, которым их подвергали. Утром 28 октября их повели на казнь...
На площади были установлены виселицы. К месту казни согнали народ, чтобы навести страх на людей, и Мария Фёдоровна, скрывавшаяся в городе, тоже оказалась в этой толпе. Здесь же находился Антонец, служивший теперь немцам. Он о чём-то переговаривался с солдатами.
Мария Фёдоровна увидела Ганса. Он с ужасом смотрел, как партизан подводят к виселицам.
– Исполняй, – велел ему Альтман, указав на Валерия Петровича, которого казнили первым.
– Я ничего исполнять не буду, – юноша снял с плеча автомат и, оторвав от мундира какой-то значок, бросил его на землю. – Чтобы я вам, гадам, служил и дальше!.. Не будет такого.
Этот поступок привёл гитлеровцев в замешательство. И, когда Альтман пригрозил Гансу расправой, тот ответил:
– Но ведь вы не приготовили для меня петлю. Поэтому я готов пойти на виселицу вместо любого человека из этого отряда.
– Ты ещё издеваешься... – прошипел Альтман. – Для тебя мне и пуль не жалко...
Он достал пистолет и застрелил Ганса.
– Вы сейчас повесите нас, но на борьбу поднимутся новые патриоты! – обратился к врагам Валерий Петрович. – Не будет вам спокойной жизни ни здесь, ни в других городах. Думаете, что вы пытками и казнями испугаете советских людей, сломите их волю? Нет, не таков наш человек!
Альтман, побагровевший от злости, что-то крикнул, и двое солдат набросили петлю на шею Валерия Петровича, закрепили её и выбили ящик из-под его ног. Солдаты подвели к виселице Женю, Хольц стал закреплять петлю на её шее...
Мария Фёдоровна заплакала. Но это было ещё не последним испытанием для неё: после к виселицам стали выводить ребят – Гену, Петю, Лёню и других... А потом – взрослых... Каждое повешение было для неё тяжкой мукой.
А после казни подпольщиков, когда толпа стала расходиться, Мария Фёдоровна, обессиленная, направилась в сторону фронта – её путь лежал к матери, на территорию, не занятую немцами.


36. Память

Совсем недавно положение в столице было особенно тяжёлым: враг подошёл к стенам Москвы, и в городе была паника, люди спешно уезжали на восток на машинах, в повозках, уходили пешком, нагрузившись вещами. Правительство тоже собиралось эвакуироваться, но по городу прошло известие, что Сталин остаётся в Москве, и это остановило многих жителей...
Леонид Константинович едва живой, в тяжёлых предчувствиях сидел в своей квартире – один, без слуг, окружённый тревожной тишиной... Дом на набережной опустел – кто-то ушёл на фронт, кто-то эвакуировался, но сам старик не собирался уезжать – пусть даже он окажется на улице, под бомбёжкой, всё равно никуда не поедет, пока не вернутся его жена и сын...
В таком состоянии и застала его Мария Фёдоровна. Сообщив ему страшную новость, она не выдержала и снова заплакала, а он сидел, уже ничего не видя от слёз, прижимал её к себе, гладил по волосам и говорил:
– Нет, нет, не плакать надо – гордиться надо, что у нас был такой сын... Он прожил жизнь достойно и погиб достойно... Маша, ты приляг, отдохни, сколько ты настрадалась, сколько испытала... Моя милая, хорошая...
Он стал успокаивать и жалеть её как мог, постелил ей постель, укрыл её одеялом и всю ночь смотрел на неё спящую – уставшую, измученную горем, такую родную, любимую...
– Не знаю, как сообщу об этом маме, – сказала она наутро, не переставая плакать. – У неё два внука погибли... Что с ней будет...
– Скажи всё как есть, – ответил он. – Первое время будет очень тяжело, очень, а потом время загладит эту боль...
Мария Фёдоровна уехала к матери в тот же день, взяв с собой портрет сына в рамке. Письмо Фили ко всем людям осталось у отца, и старик, обливаясь слезами, постоянно его перечитывал.
Уезжая на дачу, Леонид Константинович смотрел из окна автомобиля на солдат, отправлявшихся на фронт. Накануне прошёл военный парад на Красной площади, и ночью старик, мучаясь от бессонницы, глядел в окно на бушевавшую метель, через которую проступали очертания советских танков, ехавших по улице. На фронт отправлялись новые силы...
***
...И вот столица возвращалась к мирной жизни: враг был отброшен на две сотни километров назад, авианалёты случались реже и были менее масштабны, воздушных тревог почти не было... Но Москва оставалась прифронтовым городом – с комендантским часом, затемнениями на окнах, аэростатами воздушного заграждения и всем прочим.
Леонид Константинович, живший на даче, с каждым днём терял силы, угасал, то скорбя по сыну, то беспокоясь за Марию Фёдоровну и других, живших на территории, которую вот-вот займут оккупанты... Иногда ему снился Филька – он то улыбался ему, то смотрел на него с любовью и тревогой, как в день их расставания... Эти сны придавали ему сил.
16 апреля 1942 года вышел указ о награждении группы новгородских подпольщиков. Филипп посмертно получил орден Красного Знамени, и награда была передана отцу вместе с Грамотой о награждении и письмом М.И. Калинина. По свидетельствам жителей того дома, где жил Филя и возле которого он принял смерть, в ту ночь было убито несколько немецких офицеров и солдат, причём офицеры были из немецкого штаба; по некоторым свидетельствам, они в такой поздний час возвращались с попойки, поэтому не смогли сразу оказать сопротивления. В «Грамоте о награждении знаком ордена "Красное знамя"» было сказано, что Филипп автоматной очередью уничтожил большинство членов немецкого штаба.

«Уважаемый Леонид Константинович! – писал М.И. Калинин. – Ваш сын Анненков Филипп Леонидович в партизанской борьбе за Советскую Родину погиб смертью храбрых.
За доблесть и мужество, проявленные Вашим сыном Филиппом Леонидовичем Анненковым в борьбе с немецкими захватчиками в тылу врага, он награждён орденом «Красное знамя».
Орден «Красное знамя» и орденская книжка передаются Вам для хранения как память о сыне, подвиг которого никогда не забудется нашим народом...»

Утихли улицы шахтёрского посёлка,
Что Фильку зеленью садов встречал...
Совсем недавно весело и звонко,
Как колокольчик, голосок его звучал.

Оставил тёплые воспоминания,
И на стене висит его портрет.
А бабушка всё помнит: встречи, расставания –
Дороже никого на свете нет.

Любил людей, свой край родимый
И Золушку свою из сказки ждал...
Но вот пришла война – и ради мира
За всё любимое он грудью встал.

Поддерживая всех товарищей в отряде,
Заветы предков помня хорошо,
Ради свободы, мирной жизни ради
С оружием в руках в бессмертие ушёл.

Утихли улицы шахтёрского посёлка,
И опустилась ночь на рудники.
Но кажется родным, что он ушёл на время только...
И скоро зазвучат знакомые шаги...



22 февраля – 27 марта 2016 г.