Филька

спасать раненых, переправлять их за линию фронта, тем более что фронт здесь, рядом. Иначе немцы отправят их в лагеря для военнопленных...
– Но так просто их не переправишь, – вздохнула Мария Фёдоровна, – надо хорошо подготовиться.
– Нужно обеспечить их документами, гражданской одеждой и некоторым продовольствием, – согласился Валерий Петрович.
Так был сформирован отряд, взрослым руководителем которого стал Валерий Петрович, а комиссаром – Филипп. Хотя его участники называли себя партизанами и в будущем намеревались уйти в партизаны, официально они именовались подпольной группой.
Клятва, которую приняли они – Филя, его сверстники и взрослые, состоявшие в отряде, – звучала так:

«Я, гражданин Великого Советского Союза, верный сын героического русского народа, клянусь, что не выпущу из рук оружия, пока последний фашистский гад на нашей земле не будет уничтожен.
За сожжённые города и сёла, за смерть женщин и детей наших, за пытки, насилия и издевательства над моим народом я клянусь мстить врагу жестоко, беспощадно и неустанно.
Если же по своей слабости, трусости или по злой воле я нарушу эту свою присягу и предам интересы народа, пусть умру я позорной смертью от рук своих товарищей».

...В день принятия клятвы Филя сделал последнюю запись в своём дневнике: «Сейчас мне надо сделать так – гранату бросить под фашистский танк. Но вот закончится война – и я скажу: "Привет, Луна!"»
И сел писать письма бабушке и Ульяне.

«Дорогая моя бабушка, здравствуй!
Как ты? Как твоё здоровье? Сердце болит, когда вспоминаю о тебе и беспокоюсь... В июне собрался ехать к тебе, да тут известие – война... Мама вызвала меня обратно из Москвы телеграммой – она волновалась за меня, да и в госпитале было много дел.
Знаю, что ты теперь беспокоишься за нас ничуть не меньше, поэтому расскажу, как у нас идут дела. Немцы пришли в Новгород больше недели назад, установили свои порядки, но нас не трогают – так и работаем в больнице; правда, за нами лениво наблюдают. Дома у нас живёт совсем молодой солдат Ганс, мы общаемся – в основном по вечерам, за ужином, он уважает маму, ко мне относится по-товарищески.
Бабушка, родная, это больно, конечно, когда у тебя есть светлая мечта, когда ты влюблён, счастлив – а на твою землю приходит война, сметает и крушит всё на своём пути, ломает жизни, судьбы... Дело здесь не в самих солдатах, денщиках, офицерах, которые наводнили наш город – я каждый день вижу толпы этих людей, глядящих на тебя как на старого знакомого; дело в том зле, которое породило эту войну. И нам многое придётся сделать для победы в этой войне...
Мы с мамой будем здесь до первых холодов, потому как раненых много, а её никто заместить не может, да и неправильно это было бы... Как бы там ни было, мы и здесь вносим свой маленький вклад в предстоящую победу, потом расскажу тебе об этом. А сейчас прошу тебя: начни собираться в дорогу, не медли с этим, потому что враги могут нагрянуть в любой день; по радио я слышал, что они уже близко к вам... Мы не раз говорили об этой поездке, о том, как доберёмся до Краснодона и в январе, а может, и раньше, отчалим в Москву. Хочется знать, как там Ульяша, всё время думаю про неё. Если она ещё не уехала, то поедет с нами. Надо подумать о её семье тоже.
Мне сейчас как никогда тревожно, хотя, бывает, сижу и думаю, как мы опять соберёмся у тебя после войны, как буду учиться дальше (пока ещё не знаю где, но отец настаивает на МГУ) и идти к своей мечте... Мне надо совершить что-нибудь такое, чего-нибудь добиться самому, чтобы вы могли гордиться мною. И я добьюсь...
Бабулечка, мне очень тебя не хватает, и сердце ноет, особенно по вечерам, когда вся работа валится из рук, и даже уснуть от тоски не получается – лежу, слушаю тишину. Хоть бы поскорее мне увидеть тебя, обнять... Береги себя, своё здоровье, не волнуйся за нас – здесь всё спокойно, хоть мы и по другую сторону фронта...
Люблю, целую крепко тебя, моя хорошая, добрая, славная.

Твой Филя.
25.VIII.1941 г.»

«Уля, здравствуй!
Этим летом не довелось мне побывать в Первомайке ни дня. Проклятая война разрушила все планы. В июне я был у отца в Москве, а оттуда пришлось ехать обратно к матери – ей нужна была моя помощь.
Немцы нагрянули к нам совсем недавно. Не забуду тот день, когда их полчища вломились в наш город. Посуда дребезжала от их танков и пехоты...
Мы с матерью работаем в госпитале, выхаживаем раненых советских солдат. Немцы позволили разместить госпиталь – чтобы наши солдаты оставались у них на виду. Но не всё так просто...
Уля, мы с мамой побудем здесь ещё какое-то время, а потом поедем к бабушке. Сейчас уехать не можем, я здесь, в письме, всего сказать не могу, ты потом обо всём узнаешь. К началу зимы мы с матерью обязательно приедем, а в январе я хочу взять тебя с собой в Москву. Мы поедем через Воронеж и Липецк, а может, и восточнее, если немцы прорвутся дальше. Но Москву они не возьмут, я в это не верю. За наших родных не беспокойся – о них я тоже подумал и не оставлю их там, где вот-вот появятся гитлеровцы.
Конечно, с оккупантами предстоит побороться, и победа будет нелёгкой, но она будет.
И тогда, уже под мирным небом, мы с тобой будем учиться дальше, будем путешествовать по свету и радоваться жизни, ведь она так чудесна...
Уля, прости меня, я сейчас молчалив как никогда, и письмо получается коротким и беспокойным. Если вдруг я задержусь или со мной что-то случится, умоляю, выполни мою просьбу: езжай без меня. Мой отец живёт в центре Москвы: ул. Серафимовича, д. 2, кв. 11. Он знает и ждёт тебя. Я много рассказывал ему о тебе, он убережёт тебя и в случае чего эвакуирует.
До встречи, сестрёнка. Прошу, береги себя.

Твой Филя.
25.VIII.1941 г.»


31. Спасение раненых солдат

Валерий Петрович получал задания от партизанской бригады, а Филя распределял их среди товарищей. Ребята отправлялись на задание ночью: каждый прибывал по адресу, данному Валерием Петровичем, говорил пароль и получал свёрток с одеждой или обувью. Потом они стали выполнять другое поручение – уводить из госпиталя солдат по адресам, которые им давали. Такие хождения ночью по окраинам города сделали Филю настолько ловким и изворотливым, что он был уверен: немцы и полицаи не поймали бы его даже днём.
Яков Романович и Генка принимали сообщения Совинформбюро. В доме Валерия Петровича размещалась подпольная типография, в которой он печатал сводки. Кроме того, Филя, Генка, Петя и другие ребята переписывали эти сводки на тетрадные листы, и все участники отряда тайком распространяли их по городу – оставляли на рынке и в других общественных местах, клеили на заборы и столбы и т.д. Немцы всё ещё наступали по всему фронту, но благодаря героизму советских людей «блицкрига», то есть очень быстрого захвата советских территорий, у них не получилось – и некоторые новгородцы уже поняли, что через какое-то время Красная Армия перейдёт в наступление...
В начале сентября Филя с Генкой услышали по радио песню, которая сильно воодушевила их:

Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна, –
Идёт война народная,
Священная война!

– Знаешь, мне теперь и умереть не страшно, – сказал Генка. – Потому что знаю: всё, что мы начали, продолжат другие. Продолжат и доведут до победы.
– Ну-ка хватит о смерти думать, – осадил его Филька. – У нас ещё на этом свете дел полно.
Мария Фёдоровна испекла хлеб для раненых бойцов, его дали им с собой в дорогу. Вечером накануне побега военнопленных Филипп долго совещался с Валерием Петровичем и Яковом Романовичем. В госпитале было темно и тихо, слышались только их приглушённые голоса. Потом они по одному вышли на улицу и разошлись в разных направлениях.
Поздней ночью они, пробравшись к домам на окраине Новгорода, собрали раненых солдат и вывели их из города. Женя привела из госпиталя тех больных, которые могли идти. Все были переодеты в гражданскую одежду.
– Спасибо вам за всё, товарищи, – сказал один из бойцов. – Вы делаете большое дело.
Валерий Петрович разделил партизан на две группы, и каждая отправилась к условленному месту своим путём. Одну вёл он, другую – дядя Миша. Они с Филиппом и солдатами прошли через лес, миновали ручей и долго брели по бескрайним полям.
Когда едва начало светать, они добрались до деревушки. Возле неё встретили человека с ружьём – то был стоявший на страже Лёнька, тоже участник отряда.
– Вон та изба, – указал он на крайнюю избушку, и группа направилась к ней.
В избе был один старый дедушка. Дождавшись другую группу, он накормил партизан и солдат, все отдохнули, и старик повёл солдат дальше в лес. Один из бойцов нёс два письма, которые отдал ему Филька.
– Ты запомнил дорогу? – спросил дядя Миша у племянника. – Сюда ещё долго придётся ходить...
В город возвращались тоже с большой осторожностью: для свободного передвижения между населёнными пунктами нужна была справка, подписанная старостой или полицейским; за один пропуск бралась плата в размере трёх советских рублей, а денег на все вылазки у отряда не было.
***
Как-то Ганс спросил у Фили:
– Как думаешь, возьмут Москву немцы или нет?
– Не возьмут, – твёрдо сказал тот. – Они ещё дале... э...
«Чуть не проговорился, – подумал Филипп. – Он, наверное, так выпытывает, слушаю ли я сводки...»
– Не так уж и далеко, – ответил Ганс. – Хотя нас дезинформируют, что германские войска уже чуть ли не в Сибирь ушли, но я-то знаю, что это неправда. И мне кажется, что Москву не возьмут: русские умеют драться до последнего, уж столицу они отстоят.
Филя облегчённо вздохнул: значит, и вправду не взять врагам Москву, раз даже немец это признал.
– Ты опять играешь в войну, – сказал Ганс. – У тебя на лице всё написано, как бы ты ни выкручивался. И приёмник у вас наверняка есть в этом госпитале, и по ночам ты где-то пропадаешь – видимо, партизанскую войну ведёшь, как и твои сверстники. Только предупреждаю тебя – брось всё это, иначе окажешься на виселице.
Филипп удивлённо смотрел на него.
– Альтман распорядился, чтобы поставили заставы на выходах из города, – продолжал Ганс. Он подвёл Филю к окну. – Видишь ту дорогу? Она самая безопасная – там ещё не поставили часовых. Так что лучше не рискуй.
Поначалу Филя не поверил ему – решил, что Ганс хочет подставить его и выйти из воды сухим: я, мол, партизан не выдавал, они сами попались в ловушку. И поэтому не послушал его.
Но когда он снова отправился на задание, то понял, что Ганс хотел ему помочь. Пробираться к деревне стало куда опаснее: на выходах из города действительно дежурили полицаи (но на той дороге, про которую говорил Ганс, на самом деле долгое время не было часовых), были они и в деревне, и на каждой тропинке можно было наткнуться на засаду. И в каждый поход Филя шёл как в последний, понимая, что может уже не вернуться.
Однажды он пришёл в госпиталь с окровавленной рукой – возвращаясь из деревни, они с Генкой нарвались на засаду, убили двух полицаев, но Филю ранили, пуля прошла навылет. Женя промыла ему рану и забинтовала руку. Ему было не по себе от недавней стычки, было очень нехорошее ощущение, хотя он и понимал, что эти враги даже пострашнее самих оккупантов.
***
Один за другим наружу начали вылезать предатели, трусы, уклонившиеся от защиты Родины. При оккупантах была создана городская управа, и кто бы мог подумать, что один