навести марафету.
Шкаф весь забит её барахлом. Что с ним прикажете делать? Выбрасывать всё без раздумий? Пожалуй, это было бы самое правильное решение - не музей же ему открывать! Но... Вот висит платье, которое когда-то стоило ей кучу денег. Какое-то особо ультрамодное оно было - будто бы из бархата, но на самом деле из легчайшей "льющейся" материи, с искрой. С плечиками, которые ей, при её отнюдь не лебединой шее, совершенно не шли. Она берегла его, щеголяла в нём редко, по праздникам. А потом вообще перестала надевать, и как бы забыла. На выброс!
А вот совсем старое светло-каштанового колера миди. Платье из его детства. Говорят, что детство с горы прожитых лет всегда представляется временем на удивление счастливым. Но не для него... Просто мать.. нет - мамочка - тогда была молодой, и не задыхалась при каждом шаге. И не просила ночами дать ей таблетку или средство такое, что спасёт, потому что ей плохо: голова тяжёлая и сердце ноет, и она никак не может заснуть.
Хотя... Разве можно назвать его детство таким уж несчастливым? Если отбросить естественное набирание опыта в виде шишек, без которого никуда, то останется ещё много всего. Книжки на выбор, литые солдатики, выкрашенные в настоящий зелёный военный цвет, масса диафильмов, прибор для выжигания, набор цветных карандашей, краски, чудесное изготовление фотографий своими руками - в ванне под красным фонарём. А ещё был аквариум с фарфоровым замком, всевозможными рыбками и сильно расплодившимися мелкими улитками. И не только! Ведь были ещё кошки, две черепахи (одну отдарили, другая пропала, когда её вынесли на прогулку в лес, пощипать клевер, да не уследили). Был ещё настоящий ёж, большой, с серыми иглами, который топал по ночам, а потом всё-таки улучил момент и сбежал в окно, а они его наутро обыскались! И даже крыса белая с лысым розовым хвостом и огромными висящими тестикулами у них пожила с неделю. И даже ужик маленький был - тот обитал в банке в приоконном цинковом ящике, пока не уполз (они зашли тогда на Птичий, и мать не смогла удержаться, и взяла с рук чёрный живой шнурок с жёлтыми скулами - за рубль). В зоомагазине были как-то куплены два куцых цыплёнка (которые, правда, сдохли оба в тот же день), и он по пути до дома просто истерзал мать вопросами, как скоро они вырастут и превратятся в кур, и где их держать, и чем кормить, а её больше мучила другая проблема: кто тем курицам бошки свернёт (потому что с разделкой и готовкой она справится сама)?.. А ещё в его детстве были озёра, речки и реки, три моря, рыбалка на удочку и донку, и с лодки - на вентерь и "телевизор", переросшая в ночёвку у костра, ловля бреднем щук и карасей, ловля руками вьюнов, походы по грибы, сборы черники среди муравьиных куч, какие-то бесконечные автобусные экскурсии по городам и весям. И Бородинское поле (на нём он побывал аж два раза, и всё в детстве).
Итак, платье-миди... Вовсе не чопорно-нарядное, а просто платье на все случаи жизни. Или, точнее, на каждый летний её выходной. Она тогда прикалывала на грудь янтарного паука, совершенно не сочетаемого с платьем по цветовой гамме (жёлтое на жёлтом), и они отправлялись в парк, самый демократичный в Москве: куда вход был бесплатный, где их ждали карусели и "Русские горки", которые раньше, в её юности (она говорила) назывались американскими, и на которые они однажды рискнули попасть (ох, и навизжалась она тогда, а он просто онемел от страха!) - а с громкоговорителей, закреплённых на столбах, вечно лилась какая-то бравурная музыка. Мать покупала мороженое в стаканчиках, и не спеша, объедая протекающие на жаре вафли они прохаживали весь парк насквозь, упирались в пруд, и там, ежели мать была в настроении и при деньгах, они брали лодку; он сопел, пыхтел, но упорно грёб назло водорослям, цепляющимся за вёсла... А в другом парке (где не было развлечения в виде пруда с лодками) их день заканчивался в гудящей народом Чебуречной. Отстояв петлёвую очередь, изголодавшиеся, радостные, они наконец-то набрасывались на жгучие, обжаренные в масле, источающие сок чебуреки, а потом остужали горящий от перца рот сладким кофе.
Или он опять что-то напутал, и брошка-паук крепилась к платью более подходящему - тёмному в горошек?.. А к этому она подбирала бусы?.. Он всё позабыл!
Кофточка... Однажды купленная, однажды надетая, безнадёжно испорченная посаженным на самом виду сальным пятном, которое оказалось невозможно вывести. Зачем она вообще её хранила? На выброс! Плащ ужасного цвета и ужасной выделки. Туда же! Закрытый купальник... Он хотел было его выбросить ещё при ней, года за два до... - но она сказала строго: "Не надо ничего выбрасывать! Пожалуйста. Это мои вещи. Понимаешь? Мои. Вот помру - делай, что хочешь..." И он отступил.
Юбка. Интересно, что эта за ткань? Он так и не научился разбираться в этих чудных иностранных словечках, в которых одни женщины понимают толк и плавают как рыбы: гипюр, джерси, плис, крепдешин, поплин...
В тот вечер он набрал и донёс до мусоропровода мешков восемь барахла. И всё-равно вещей осталось с полшкафа. На многое рука не поднялась. Как быть, например, с шубкой козьей, практически новой? В ней она выходила раза два всего. Подарить, что ль, какой старушке? Впрочем, почему старушке? - можно и мамаше какой-нибудь. Но как он себе это представляет? Подходит на улице незнакомец с шубкой и предлагает: нате, мол, возьмите? И как это будет выглядеть со стороны? Значит, шубка будет пока висеть.
ПИСЬМА
Толстая пачка корреспонденции, завёрнутой в целлофан. Обретшая место на полке в платяном шкафу, среди белья, отдельно от других бумаг, что хранятся в самодельной деревянной коробке с инкрустированным лосем с исподу крышки (подарок рукастого дяди Васи - той поры, когда тот пытался чем-то таким, с привкусом творчества, заняться). Интересно - отчего это эти письма на выселках? Смыслов развернул целлофан и просмотрел адреса на конвертах. Волгоград, Киев, посёлок Армань Магаданской области, станица Тенгинская Усть-Лабинского района Краснодарского края, Куйбышев (тогда ещё Куйбышев!), Алатырь... Несколько писем остались не вскрыты. Даты на штемпелях и на подписях - конец восьмидесятых. Самые последние отправления - середины девяностых. Дальше - как отрезало. Дальше - тишина...
Всё ясно! Это её подруги из "новых". С кем-то она проживала в одном номере в санатории, с кем-то делила обеденный стол в Доме отдыха, с кем-то познакомилась на автобусной экскурсии... Мать легко сходилась с людьми, к ней тянулись. Некоторые потом, бывая наездами в Москве, останавливались у них (из целей понятной экономии); спали в комнате матери, а место гостьям она устраивала из выложенного на пол ковра, на который затем бросались квадраты плоских ватных подушек, припасённых специально для таких случаев, и дальше всё это заправлялось широкой простынёй, как постель, сверху шли уже настоящие перьевые подушки в свежих наволочках и одеяла в пододеяльниках. Смыслов с прибывшими сдержанно здоровался, и после обмена дежурными фразами под предлогом занятости спешил откланяться и нырял в свою комнату - очевидно стесняясь того, что и дом у них не ахти какой, и квартирка кургузая и алчет ремонта, и мебель старая, несовременная, и всё это так явно... И получается, что он, молодой парень, работник, добытчик не способен обеспечить себе и матери достойную жизнь. Женщины такие вещи мгновенно подмечают! Но вот все садились за стол, подымали рюмку "за встречу", чокались, пили, закусывали, повторяли, наконец последнее напряжение спадало, и все начинали много говорить и шутить, радуясь застолью. И он тоже улыбался, и предлагая себя в качестве гида, готов был гостьям в ближайшие выходные показать достопримечательности, поводить по музеям, но тех в одуревшей в очередях перестроечной Москве, с ускорением несущей элитарную столичную пену в новое светлое будущее, а весь остальной люд загоняющей в полнейший содом и безнадёгу, интересовали лишь универсальные магазины и какой-то странный "дефицит" из совсем недавно ещё вполне обыкновенных вещей. Чаще других у них гостила Зоя из Магадана. От неё же и писем больше всего шло. Он развернул первое попавшееся.
"...мы тоже водку получаем по талонам. И не только водку, но и все продукты.. Масло - 200 гр., на месяц на одного человека, сахар - 1 кг., один талон на курицу, 1 десяток яиц. Риса в этом месяце не будет, и растительного масла нет. Крупы дают по 300 гр., макаронных изделий пока нет. Как будем жить дальше - боюсь сказать."
Письмо было без конверта, и даты в нём он не обнаружил, но, судя по всему, это был год девяносто первый, осень. А вот ещё письмо от неё же (и писала она, наверное, тогда же, или, пожалуй, чуть позже): "Кто мог думать, что мы доживём до таких времён, что не можешь найти себе пристанища? Завод, на котором работает муж, банкрот, денег нет, угля нет, в квартире холодно. Иногда дают горячую воду для купания и стирки. Бывает, сидим без хлеба - кооперации не на что купить хлеб на хлебозаводе. В Магадане закрываются многие предприятия. Я так этого боялась, и вот оно произошло! Что с нами стало?! Зима впереди, и как проживём её, знает один Бог. Вот такие-то у меня дела и мысли, и всё это неважные мысли. Хотелось бы хоть в чём-то получить облегчение... Вам здоровья, обнимаю, жду письма. Зоя."
А это что за мелкий почерк? Ага... Письма из Киева, от Светланы со смешной фамилией Чепига (у них там всё немножко смешное). 1989-ый год. Поделилась радостью, что родила долгожданного сына. Переживает за племянницу: "...сразу по окончании медучилища она пробовала подать документы в мединститут, но у неё их не взяли, т.к. в связи с нехваткой среднего медперсонала, даже несмотря на "красный" диплом, для поступления необходим стаж три года, хотя три года назад, когда Лена поступала в медучилище, была проведена совершенно другая кампания. Тогда было объявлено о нехватке в Киеве врачей, и никакого стажа при поступлении в институт не требовали. Это стало для неё первым жизненным ударом..."
Да, он помнил и эту очень простую в общении Чепигу, и её племянницу Лену - неразговорчивую белобрысую девушку с обиженно-холодным взглядом и отрывистой речью - они также останавливались у них на несколько дней.
Вот ещё одно пространное письмо от той же Чепиги, написанное чистейшим русским языком без единой помарки. Пришедшее уже из другого мира, из другого государства. С лёгким удивлением Светлана поведала, как в киевскую музыкальную школу пожаловали инспектора-комиссары со Львова. Новая власть. И основной претензией у комиссаров лично к ней было то, почему преподавание ею ведётся на русском языке, а не на державной соловьиной?
"Меня застыдили, спросили, почему я не знаю украинскую. А я, и вправду, чистая украинка с Полтавщины, владею только русским. И мама, и папа мои, и бабушки-дедушки мовой не владели. Мне сказали, что не иначе как нашу семью когда-то давным-давно "московские оккупанты" насильно русифицировали, и эту беду надо выправлять. В общем, меня записали на курсы. Теперь вот зубрю мову, ломаю язык. А что делать? Сказали, что тех, кто не сможет преподавать на мове, всех уволят. А разве в такое время где ещё какую работу найдёшь?"
А вот Нина
