костылем, а теперь с аккуратной тросточкой, которую брал с собой из предосторожности, когда уходил на дальние расстояния, а так обходился и вовсе без нее. Раньше он все расстояния преодолевал на велосипеде, а теперь у него для велосипеда слишком плохо гнулась нога. Он шел не первым, но все равно где-то в начале колонны; за ним едва поспевала его жена: у нее тоже было что-то с ногами, возможно, что плохо гнулись в коленях, поэтому она припрыгивала при ходьбе и выкидывала вперед сначала одну прямую ногу, вслед за ней такую же другую, и, чтобы не терять равновесие, широко размахивала руками. Не подумайте, что я насмехаюсь над несчастной женщиной, рассказывая это, хотя действительно внутренне улыбался, когда был во враждебных отношениях с этой семьей.
Впереди всех шел Уле с женой, мы с Наташей называли его ренгорингом, то есть уборщиком, но уборщиком он не был, просто его так, уже не вспомнить почему; чтобы хоть как-то называть, не зная его имени; позже узнали, что он был вице-вертом совсем в другом жилищном хозяйстве. Вице-верт -это крошечный начальник над двумя-тремя работниками жил-хозяйства: должен скомандовать, если потребуется кусты подстричь, еще что-нибудь техническое сделать по содержанию домов на своем участке. О наших работниках еще будет рассказ, а про Уле можно сказать, что он был одним из неофициальных щупалец спрута в лице Рене: все, что он узнавал, передавал в контору.
На том же мансардном этаже, что и Уле, жила Сольвейг, женщина-гном. Трудно сказать, сколько в ней было росту, вероятно, не более метра двадцати. Я не очень хорошо ее знал, она въехала в дом всего около года назад, образ жизни вела непонятный и скромный, уединенный, держалась от всех в стороне. Волосы у нее были длинные, ниже плеч, светлые и вьющиеся. Одежда на ней всегда была тяжелой и бесформенной; издали она казалась совсем не старой, да и вблизи выглядела такой же, и только лицо ее было изрезано частыми и глубокими морщинами, точно ей было сто лет. Вид у нее был такой, будто она большую часть жизни провела в лесу до того, как всего год назад получила квартиру. Время от времени к ней приезжал брат, такой же гном, рокер на огромном мотоцикле-Харлее; он был тоже длинноволос, но кроме курчавых волос у него была и борода; он и сестра любили громко слушать рок-музыку. Из-за своего маленького роста Сольвейг шла в конце процессии и едва поспевала за всеми.
Ханна со своими двумя девочками и страшненьким спаниэлем шла чуть в сторонке от всех, потому что девочки то и дело интересовались у нее тем и другим, и ей приходилось на все отвечать. Муж Ханны, мрачный верзила с длинными волосами, забранными обычно на макушке то в хвост, то в пучок, в процессе не участвовал; теперь он жил с другой женщиной в нашем же районе; хотя мог бы и поприсутствовать на собрании, поскольку одна из девочек Ханны была его - та самая, что уже много лет оставалась десятилетней.
Рядом с Флеммингом семенили его нижние соседи, которых мы с Наташей называли гитлеровцами, как из-за сходства с фашистами, так и из-за их поведения. Гитлеровская семья были пенсионерами, оба худые и высокие, одетые строго и поведения тоже строгого, всегда с небольшими рюкзачками на спинах, на головах фуражки с длинными козырьками. В моем конфликте с Флеммингом они, разумеется, приняли его сторону и гадили нам исподтишка. Когда наши отношения с Флеммингом стали лучше, исправились и наши отношения с ними.
Я ничего пока не сказал про модного старичка, потому что он был единственным из 20-го подъезда, кто не участвовал в процессии. Они, как немногие из нашего дома и вообще нашего района, были допенсионного возраста и вечно пропадали на работах. Предполагалось, что они, как только освободятся, обязательно подъедут к культурхусу. У них имелась машина, так что они были мобильными людьми (машина, кстати, Фиат Пунто, и на моих глазах они сменили уже третий Фиат Пунто, подобно тому, как Ханна меняла одну страшненькую собаку на такую же другую; не исключено, что в теле модного старичка текла итальянская кровь). Люди они были приятные, но слишком занятые работами, чтобы общаться с соседями; проходя мимо нас с Наташей, они искренне улыбались, причем искренне, в отличие от многих других соседей. Модным старичком он был не потому, что был стар, а потому, что слишком модно и по-молодежному одевался для своего возраста. Жена его тоже старалась рядиться во все подростковое: какие-то шаровары, заправленные в резиновые сапоги, дикая фиолетового цвета куртка с черными полосами, вязанная шапочка с бубенчиками; не получалось у нее, в отличие от модного старичка, красиво одеваться. Наташа всегда говорила, что они не пара. В любом случае, их умение или неумение одеваться мало что значили в сложившейся ситуации.
Проезжая мимо процессии, мы с Наташей помахали всем руками, и кто-то даже помахал нам в ответ.
Подъезд номер 24
С жителями этого подъезда я знаком очень плохо; из-за того, что квартиры там поменьше, не расчитанны на полные семьи, въезжают в них люди с намерением как можно скорее переехать во что-нибудь более лучшее; по тем или иным причинам, люди в этом подъезде не задерживаются, съезжают при первой же возможности. Я не припомню никого, кто бы жил здесь так долго, сколько я жил в своем подъезде. Так что мне не удастся описать их в таких подробностях, как жителей других подъездов. Поэтому просто перечислю их и расскажу о них насколько возможно.
Высокий мужчина с тростью, мы частенько сталкивались с ним на улицах нашего городка, потому что, несмотря на болезнь, он обожал гулять. Он мог встретиться нам за день несколько раз, и в этом мне виделось нечто мистическое. Это впечатление тем более усиливалось видом его высоких острых скул и небольшой, тоже заостренной бородкой. Мне самому разговаривать с ним не приходилось, но Наташа как-то разговорилась с ним на улице и случайно узнала, что у него опухоль мозга, и ему предстоит операция, которой он жутко боится.
Высокая, очень некрасивая женщина, о которой я уже упоминал, что она выгуливает на улице котенка. Она жила вместе с дочкой, такой же некрасивой, как и она сама, но дочкина некрасивость скрадывалась молодостью и совсем забывалась, когда та улыбалась. Но улыбалась девушка все реже и реже, потому что ей никак не удавалось завести парня. А вот тут начинается замкнутый круг: тем реже она улыбалась, тем меньше шансов у нее было влюбить в себя парня, а от того она улыбалась еще меньше... Описываю настолько незначительные детали лишь потому, что на собрании даже самые незначительные и бесполезные на первый взгляд качества соседей можно будет использовать, если и не в борьбе с ночниками, то хотя бы в противостоянии Флеммингу и его сторонникам.
Единственными, кто въехал в этот подъезд до меня, была семья старьевщика. Он был пенсионером, продавать подержанные вещи было его увлечением. Если в наших местах происходил блошиный рынок, его обязательно можно было там встретить, торговал он обычно вместе с семьей и дочерью, которая имела ребенка вне брака. В случае, когда требовался совет относительно старых вещей или узнать, когда и в каком месте будет следующий блошиный рынок, обращаться следовало именно к нему, и он всегда охотно отвечал, радуясь тому, что его признают в этих делах специалистом, каким он в действительности и был. Раз в несколько месяцев он с любовью обстоятельно перебирал свои вещи, которые хранил в подвальной комнате.
В подъезде также были две однокомнатные квартиры, которые предоставлялись либо молодым парам, либо одиночным студентам. Не знаю, каким образом удалось вселиться в одну из таких квартир молодому парню-наркоману, но студентом он никак не являлся. Часто я наблюдал, как он бредет из супермаркета через поле перед нашим домом, выкрикивает что-то невнятное, машет руками, боксирует с тенью. Я, если честно, таких людей опасаюсь, хотя считаю, что способен справиться с любым (а если так считаю, то можно сказать, что уже наполовину справился), если, конечно, человек нормальный. Что можно ожидать от этого наркомана, я не знал, тем более, что, если даже не считать его размахиваний кулаками на поле, вел он себя странно. Наташа рассказывала, что видела в подвале, куда она спустилась за велосипедом, как он прячется за углом и следит за ней; я и сам такое однажды наблюдал в отношение себя. Как-то он организовал за гаражами точку по сбыту наркотиков, которая просуществовала целых два или три месяца, пока ее не разогнала полиция. Я понимал, что в сложившейся ситуации пользы от него будет не много, разве что в случае необходимости его можно будет сдать ночникам в обмен на ту или иную услугу.
Трагического вида женщина с седыми распущенными волосами, грустными глазами - грустными даже тогда, когда она улыбается нам при встрече. Словно вышедшая из греческих трагедий, она проплывает мимо словно тень. У женщины есть, настолько похожий внешне на соседа-наркомана, что я мог бы различить, только если поставить их вместе, но по поведению полные антиподы. Я часто их путал и случалось, что дружески здоровался с наркоманом, и наоборот, проходил, не поздоровавшись, мимо сына женщины. Антиподами они были и в отношениях с женским полом. Как-то я наблюдал вечером, как некрасивая толстая женщина раздает наркоману оплеух прямо под моим окном, а он терпеливо их сносит. Дело происходило в темноте, и он был уверен, что никто этого не видит, иначе вряд ли бы позволил так над собой глумиться; из увиденного я сделал вывод, что его мужественность показная, и возможно, что эти сведения мне когда-нибудь пригодятся. У сына женщины была постоянная девушка, для которой он являлся авторитетом и примером. Наши отношения с нашими женщинами всегда выставляют нас в правильном свете.
В одной из квартир второго этажа жила женщина, которая когда-то сбила Наташу, когда та проезжала вдоль дома на велосипеде. Женщина выехала из-за гаражей на скорости, ехала она по левой части дороги, точно находилась где-нибудь в Англии. Конечно, я злой на нее за проступок, но утверждаю совершенно объективно, что лицом она напоминала мартышку; лицо было круглое, с приплюснутым носом; оно могло одинаково принадлежать как женщине, так и мужчине; волосы у нее были коротко подстрижены и выкрашены в три цвета: рыжий, черный, белый. Сбив Наташу, мартышка начала кричать, что та поцарапала ее машину, что иностранцы не должны иметь право проживать в этих домах. И перепугалась только тогда, когда Наташа предложила вызвать полицию; обойдемся без полиции, предложила она, ведь мы все же соседи. Через несколько дней пришло письмо из ее страховой компании, где говорилось, что мы повредили мартышкину машину и должны возместить стоимость ремонта. Ничего они, конечно, от нас не получили, но ощущение гадливости от ее поступка осталось надолго. Если ночники захотят забрать ее себе, я нисколько не буду возражать, и она наверняка об этом знает - стало быть еще один голос против меня как представителя.
Не буду описывать еще нескольких старушек этого подъезда по двум причинам: если их существование прошло мимо моего внимания, то их исчезновение тоже мало кого заинтересует. Впрочем, не стоит загадывать: по теории, даже раздавленная бабочка может изменить
