словами, или хотя бы уменьшить, боль её утраты.
* * *
Маша понимала его, но… разве могли слова утишить её боль сердца, разве могли они вернуть ей Игоря - её любовь, её мечту.
Она слушала полковника, отвечала словно автомат, на какие-то его вопросы, но всё происходившее вокруг неё не задерживалось в её сознании, не получало отклика в её раненой душе. Жизнь остановилась для неё навсегда!
Перед офицерами сидела не молодая, красивая, жизнерадостная девушка - перед ними сидела сникшая, с седой прядью у виска, побитая, измочаленная жизнью, женщина, и ни какие слова или поступки уже не могли затеплить хоть искру жизни в её душе. Она в одно мгновение повзрослела на много лет.
Её куда-то повезли, ввели в чью-то квартиру, и познакомили с какой-то женщиной-офицером…
Всё эти действия, не задерживаясь в сознании, проходили мимо, словно не её возили, знакомили. Она безропотно выполняла всё, о чём её просили, но не более того!
Она равнодушно выслушивала новости, присутствовала при беседах полковника с дочерью - и никто не мог бы сказать, что что-то заинтересовало её. События скользили мимо - ей было всё равно!
Дня через три после её прилёта и заселения в квартиру полковника, она нечаянно услышала, как Лена спросила у отца - «Папа, если останки Игоря Вы не нашли на месте аварии самолёта, то возможно…
- Нет, Лена, при пятидесятиградусном морозе, без тёплой защиты, невозможно так долго оставаться живым.
- Но, тогда…, куда он подевался?
- Ты забыла о взрыве и о северных волках.
- Но вы же объявили его без вести пропавшим! - не согласилась дочь.
- Да, пока тело не найдено мы не можем считать его мёртвым.
- Поэтому и похорон не было, да, папа?
- Да, Лена.
Услышавши этот, не предназначавшийся для её ушей разговор, Маша всю ночь без сна провалялась в постели, Думы, перемешанные с надеждой, не давали уснуть. Утром, едва рассвет заглянул в окна, она засобиралась домой, в Москву.
Как Лена ни уговаривала её остаться ещё на несколько дней, она, упрямо мотая головой, твердила:
- Извини, меня ждут родители, да и в больнице мне надо восстановиться. Здесь я больше никому не нужна.
- Неправда Машенька. Ты же терапевт, а я хирург по образованию, для тебя я найду место в нашей полковой больнице, мы прекрасно сработаемся. Да и папа будет рад тебе помочь, он мне не откажет.
- Нет Лена, ты, пожалуйста, не обижайся, но я хочу домой. Игоря нет, я же летела к нему - я на всё была согласна ради него, а сейчас…, нет, я возвращаюсь домой!
Как Лена её ни уговаривала, даже попросила отца приехать и поговорить с ней, она не согласилась остаться. Даже на предложение «погостить подольше и подумать», она упрямо твердила, нет!
На следующий день Лена, и свободные от службы товарищи Игоря, проводили её в местный аэропорт, и она поднялась на борт самолёта.
* * *
Как всегда, дверь ей открыла домработница, Елизавета. Аркадьевна. Увидав Машеньку, она всплеснула руками, и заохала, запричитала:
- Господи, девочка моя, что случилось-то? Ты на себя совсем не похожа! Уж не пристала ли к тебе хвороба какая?
- Нет, нянечка, я здорова, только устала с дороги.
- Машенька, - пристально вглядываясь в лицо «своей девочки» и недоверчиво покачивая головой, засуетилась заботливая старушка, - чем же мне тебя накормить? Я ж ещё ничего не успела приготовить - родители-то вечером будут…
- Не беспокойтесь, Елизавета Аркадьевна, я не голодна. Я только приму душ и сразу в постель.
- Касаточка моя, как же так, голодной и в постель?
- Да, няня.
Старушка в ответ на слова Маши лишь удивлённо всплеснула руками и, помогая ей снять шубку и шапку, проворчала:
- Ну, где это видано, чтобы с дороги…, и не поесть. Как же…
- Перестань ворчать, няня, я же сказала, что сыта. Ты забыла, наверное - сейчас в самолёте, во время полёта, и завтраком кормят и обедом.
- Машенька, ну какая же это еда? Ею только воробья накормить, - возразила старушка.
Маша не стала перечить и вступать в спор с заботливой домработницей. Она знала - у неё ещё сохранились в памяти прежние понятия о вкусной и здоровой пище. Её понятия!
Сейчас что? Сейчас… сунул в рот, на бегу, гамбургер, Хот-дог, или пирожок с картошкой, запил Кока-колой, и дальше - вперёд, на преодоление препятствий жизни. А их, препятствий, сегодня, ой, как много! Не перечесть! Вот и появились на улицах городов и посёлков упитанные дамы и господа.
Раньше родители запрещали детям так питаться, они говорили - «Не кусочничай! Сядь, поешь, как нормальный человек!»
И ведь дети слушались!
Когда она гостила у своей подруги Ирки в Остоженке, так там она не видела столько «упитанных». Всё-таки в деревнях питаются, действительно здоровой пищей, и не на ходу, не бегом! - идя в ванную комнату, докончила Маша свой внутренний диалог с собой.
Сполоснувшись, она взглянула на себя в зеркало, и ужаснулась: с той стороны на неё смотрела не девушка в расцвете молодости и красоты, а умудрённая опытом женщина. Её глаза не блестели задором, и не было в них любопытства первооткрывания. В зеркале отражался потухший взгляд и седая прядь в волосах.
Грустно покачав головой, Маша медленно направилась в свою комнату. И уже закрывая за собой дверь, она заметила сердобольный взгляд наблюдавшей за ней из коридора, няни.
А вечером…, она, глотая слёзы, рассказала родителям о своём горе.
Мать, прижав её к себе, и поглаживая по голове, словно маленькую девочку, пытаясь успокоить, говорила:
- Доченька, в жизни всё может случиться…, я понимаю, как тебе горько, больно и обидно, но ты должна всё это перетерпеть. Ты уже женщина, а женщине многое приходится претерпевать: горе утрат, болезни близких тебе людей, потерю любимого…. Но ты крепись дочка. Будь мужественной и стойкой перед жизненными невзгодами. Они будут тебя испытывать, но ты держись, держись руками и зубами за жизнь, не давай им тебя сломить.
Это первое твоё испытание в жизни Лена. Оно ударило тебя с той стороны, с которой ты не ожидала, но жизнь ведь не закончилась! Ты ещё очень молода, чтобы от первого же удара махнуть на себя рукой. Не замыкайся в себе, дочь, не хорони себя раньше времени…. Сколько их, испытаний, в твоей жизни ещё будет, и если от них, от всех…, считать жизнь конченной, то зачем и родиться на Свет Божий…
Машенька слушала мать, плакала, иногда навзрыд, сморкалась, вздыхала, размазывая по щекам, вытирала ладошкой слёзы, и в ней поднимался протест против судьбы, так неожиданно и коварно ударившей её.
Она слушала родного человека, любимую маму, и понимала, конечно, она плохого не посоветует, не скажет…, но ведь это не её горе, не её Игорь погиб, и не ей остаток жизни проводить в одиночестве и тоске. Ах, жизнь, какая же ты несправедливая и жестокая! - под ровный, успокаивающий голос матери, думала Маша…
Так она и уснула, прислонившись к груди матери, словно малый ребёнок. Перед провалом в сон, она ещё подумала, как хорошо, что у неё такие замечательные, всё понимающие родители…, такие…
* * *
Машенька вернулась в больницу на ту же должность терапевта. Медперсонал и больные встретили её с радостью и улыбками, но в глазах их она читала удивление и невысказанный вопрос - «Что с тобой случилось, милая? Откуда этот отрешённый взгляд, седые волосы, и отсутствие даже намёка на улыбку?»
Она, приступив к работе, добросовестно исполняла свои обязанности: не пропускала дежурств, не опаздывала на работу - к ней, как специалисту, не было претензий. Но в её поведении появилась замкнутость, желание избежать шумных компаний.
Она приходила на работу, садилась за свой стол и, молчаливо разбирая карты больных, рассматривая рентгеновские снимки и кардиограммы, лишь вздыхала.
Знавшие её прежде весёлой и жизнерадостной, врачи, санитарки и медсёстры, смотря на неё, качали головой и, не понимая, что с ней случилось, удивлённо перешептывались.
А она, не замечая любопытных взглядов и шёпота за спиной, ровно и спокойно выполняла свои обязанности.
Постепенно все попривыкли к её внешнему виду, к её ровному, без фейерверков, отношению с сослуживцами, и оставили в покое. Больше не было любопытствующих вопросов, косых взглядов, и тонких намёков на изнасилование, безответную любовь, и даже на скоропостижную смерть родителей.
Её оставили в покое, предоставив ей жить так, как ей нравилось. И она была благодарна им всем.
* * *
А вот с Олегом, бывшей её, как она думала раньше, любовью, было на много серьёзней и сложнее. Как только он (непонятно какими путями и через кого) узнал, что Машенька вернулась в Москву одна - без мужа, и вновь вышла на работу в свою же больницу, он вновь зачастил к ним в гости.
Она старалась не выходить к его приходу: отговаривалась загруженностью работой, головными болями и, в конце-концов однажды прямо заявила, что он её неприятен.
Но он настойчиво, изобретая различные уловки, старался остаться с ней наедине и «поговорить».
Родители не вмешивались в их отношения, и отец и мать, по-видимому, оставались при своём мнении - Олег для неё отличная пара, а Игоря своего, своё неудавшееся замужество, она когда-нибудь забудет! Время все болячки излечивает!
Как-то, месяца через два после её приезда из Тикси, родители, после очередного посещения Олегом их семьи и предложения сходить вместе в оперу, решительно «насели» на неё, говоря при этом, что негоже-де проводить всё время только на работе или дома. Что нужно воспользоваться предложением Олега и посетить оперу, выйти в «свет».
Правда, отец тут же отговорился срочным вызовом на работу, а мать (мать, есть мать!), затормошив Машеньку, заставила её всё же принять приглашение, и сама стала принаряжаться, говоря при этом:
- Машенька, мы чудесно проведём время. Я так давно не была в театре. Спасибо Олегу - позаботился о нас!
Маша, равнодушно слушая слова матери, доносившиеся из родительской спальни, нехотя переодевалась в своей комнате.
Олег сидел в кухне и пил чай с ватрушками, о чём-то тихо беседуя с Елизаветой Аркадьевной.
Маша давно не была в театре, и его атмосфера захватила её, заставила сердце чуть учащённей забиться в груди. Да и оперетта «Принцесса цирка» И.Кальмана (а не итальянская опера, как обещал Олег), всё же ей понравилась. Что-то в ней, оперетте, оказалось созвучно её состоянию души. Она даже тихонько всплакнула, слушая арию мистера «Икс».
Провожаемые Олегом, они медленно возвращались домой.
Мать беседовала с Олегом, строя планы на следующее посещение театра, а Машенька, задумчиво склонив голову, вспоминала Игоря, свою, такую короткую, но такую яркую, любовь, и свою последнюю поездку к нему. И слёзы вновь повисли на её ресницах.
Когда Олег стал прощаться у дверей их квартиры, он, пожимая руку и, одновременно пытаясь поймать её взгляд, стал намекать на продолжение вечера, Машенька, прямо смотря ему в глаза, грубо сказала: «Да пошёл ты! Не вздумай больше к нам приходить!»
Олег, словно от удара, отпустил её руку и, побледнев, резко отклонился назад, а
